– Рейчис?
Я поднял его, чтобы посмотреть, что происходит. Он приоткрыл глаза, посмотрел на меня мутным, невидящим взглядом – и снова заснул.
«Вот чёрт!»
Рейчис – крутой маленький поганец, но он уязвим для магии шёлка джен-теп. Те маги, которые о нём знают, обязательно начнут с заклинания сна, чтобы первым делом вывести его из игры. Вот почему я не взял его с собой в таверну, чтобы разобраться с лорд-магом. Тот парень слишком много о нас знал. Серебристые иероглифы на моей шляпе жителя приграничья защищали меня, но Рейчис всё время провалялся бы без сознания. Я не хотел ставить его в неловкое положение.
Я осторожно опустил его на пол перед дверью в ванную. Расстегнул стальные застёжки на футлярах, висящих слева и справа на поясе, и сунул в них руки, чтобы вынуть по щепотке красного и чёрного порошков.
– Ты вполне можешь показаться, – предложил я. – Прошло уже несколько часов с тех пор, как я кого-то убил, а люди давали мне множество причин желать им смерти.
Никто не ответил. Ванны находятся всего в нескольких дверях от моих покоев, значит, кто-то, вероятно, поджидает меня в моей комнате. В покоях есть защита, как и в большинстве комнат дворца. Некоторые заклинания могут её обойти, но большинство форм агрессивной магии не сработают.
Я бесшумно двинулся по коридору к своей комнате; от порошков, которые я держал в руках, у меня уже начинала чесаться кожа.
– Последний шанс, – выпалил я. – Шелла, если это ты…
Я увидел, как мерцающие следы маскирующих чар перед самой моей дверью стали распадаться. Я узнал почерк.
– Чёрт побери, Шелла! – выругался я прежде, чем она начала появляться. – Ты обещала, что больше не будешь этого делать. Может, он для тебя просто некхек, но Рейчис – мой деловой партнёр, и ты не имеешь права…
Я замолчал, когда маскирующие чары рассеялись и передо мной предстала Ша-маат из дома Ке, посол джен-теп при дароменском дворе. Я часто задавался вопросом, сколько часов моя младшая сестра проводит перед зеркалом перед каждой нашей встречей, тщательно укладывая светлые локоны, целую вечность выбирая платье, идеально подходящее к месту, где она будет стоять, когда появится, и к освещению именно в это время суток.
Сейчас она сидела, прижавшись к двери в мою комнату, простое чёрное платье некрасиво обтягивало её, золотистые волосы рассыпались по лицу. Я не видел её глаз, но по всхлипываниям понял, что развеиваются остатки маскировки и глаза тоже становятся различимыми.
– Шелла?
Она повернулась ко мне лицом. Маска горя и отчаяния была настолько чужда её чертам, что, клянусь, на мгновение я даже усомнился, что это она.
Я присел на корточки рядом, ища рану, признаки того, что на неё напали, магическим или иным способом.
– Шелла, в чём дело? Что с тобой случилось?
Слова вырвались у неё прерывистым, надрывным криком, таким жалким, что мне пришлось подождать, пока она их повторит, прежде чем я понял, что она сказала.
– Мама умерла.
Глава 13. Агент
Как только вы понимаете, что попали в засаду, ваше тело делает всё возможное, чтобы вас защитить. Мышцы живота сжимаются, готовясь к первому удару, руки поднимаются, чтобы прикрыть шею. Разум избавляется от всех мыслей, предположений и догадок, оставляя только два решения: царапаться или съёжиться. Это, по большому счёту, полезный инстинкт, призванный сохранить вам жизнь. Проблема возникает, когда на самом деле вы вовсе не попали в засаду.
Даже если ощущения говорят, что вы в неё попали.
– Что ты сказала? – спросил я, наверное, в третий раз.
Шелла всё ещё сидела, прислонившись к дверям в мои покои. Несмотря на её слёзы, я видел: она боится, как бы я не лишился рассудка.
– Бене-маат больше нет. Наша мать умерла.
Я никак не мог совладать с дыханием. Мои руки – обычно твёрдые в моменты опасности, благодаря обширной практике метания порошков в бою – дрожали так сильно, что только с третьей попытки я залез в карман и вытащил тринадцать карт.
– Она не может быть мертва! Она дала мне их только сегодня! Она…
Шелла попыталась схватить меня за руку, но у меня были рефлексы человека, ожидающего нападения. Я отдёрнул руку, и карты взлетели в воздух, призвав то заклинание, которое наложила на них Бене-маат. И стоило им упасть на пол, как они начали скользить на нужные позиции, окружая меня кольцом.
– Она послала тебе эти карты несколько недель назад, – сказала Шелла. – До того, как…
– Замолчи, пожалуйста! – взмолился я.
У меня раскалывалась голова. Вопросы возникали снова и снова, они мелькали так быстро, что не было времени задать один, прежде чем появлялся другой. Я даже не мог облечь их в слова, они больше походили на картинки… На символы, мелькающие передо мной, каждый из которых представлял собой пробел в моих знаниях. Внезапный зуд в левом глазу заставил меня снова и снова моргать; потом кожа вокруг глаза натянулась, как будто кто-то её щипал. Я почувствовал, как метки моей Чёрной Тени медленно вращаются, словно диски кодового замка.
– Брат, что с тобой происходит?
Голос Шеллы был далёким, приглушённым эхом, менявшим высоту звука, как ветер, летящий через каньон.
«Энигматизм», – поняла некая более здравомыслящая часть меня, когда отметины вокруг моего левого глаза изогнулись и повернулись.
Некоторое время назад я отправился в Аббатство Теней в поисках способа избавиться от Чёрной Тени. Там я повстречался с десятками других людей с такой же болезнью и выяснил: существует очень много форм Чёрной Тени, и кое-какими можно пользоваться почти как магией. Моя Чёрная Тень, конечно, отличалась от прочих, потому что была неестественного происхождения: моя бабушка обручила меня с Тенью, когда я был ребёнком.
Одним из побочных эффектов моих отметин является то, что я стал энигматистом – тем, кто может заглянуть в чужие тайны. Но вот в чём проблема: энигматизм срабатывает только тогда, когда я знаю, какой именно вопрос нужно задать, а это намного сложнее, чем кажется.
Даже в хаосе вопросов, проносящихся в моём мозгу, другие голоса щекотали задворки моего сознания. Воспоминания. Эхо.
Первое было эхом материнского голоса: «Прости, что приходится так неуклюже с тобой общаться, но я не смогла как следует воссоздать чудесное заклинание твоей сестры для дальней связи».
Но почему? Бене-маат была одним из самых совершенных магов нашего клана. Даже если она не смогла воспроизвести то конкретное заклинание Шеллы, зачем было трудиться, закладывая в карты сообщения, вместо того чтобы связаться со мной каким-нибудь другим способом или явиться в Даром лично?
Я вообразил щелчок, когда почувствовал, как первое кольцо меток моей Чёрной Тени разомкнулось.
Ещё одно воспоминание, на этот раз о Ке-хеопсе в покоях Шептунов… «Сведения, которые я привёз, очень дорого обошлись моему народу. Мой… эмиссар погиб, выполняя эту миссию».
Мгновенная пауза, запинка в последний миг при смене слов. Отец никогда не спотыкался на словах.
Щёлк.
– Бене-маат была эмиссаром, – сказал я вслух. – Это она принесла весть о Боге из земель Берабеска.
Голос Шеллы донёсся до меня далёким шёпотом, что смягчило настойчивость её слов.
– Брат, что бы ты ни делал, остановись! Твой глаз чернеет изнутри!
Но была ещё одна, заключительная, часть, и я снова услышал, как говорит отец – всего несколько часов назад внутри иллюзии пустыни, которую он создал для меня: «У правоверных в духовном арсенале появилось новое оружие… Это что-то вроде… проклятия».
Щёлк.
Последняя из отметин вокруг моего левого глаза изогнулась, и я кувырком полетел в страну Теней.
Коридоры дворца исчезли. Знакомые виды, звуки, запахи – всё исчезло. Шелла исчезла тоже. Вместо них появилось царство Чёрной Тени: небо над головой, вырезанное из эбенового дерева, земля подо мной – из оникса. Всё было чёрным, и всё-таки я совершенно ясно видел каждую деталь окружающего пейзажа.
И вскоре пожалел, что могу это видеть.
Бене-маат скачет галопом по тенистой пустыне. Её лошадь ранена, вся в порезах от казханских клинков и лезвий тиазханов преследующих её правоверных. Лошадь спотыкается, падает. Мама бежит, прихрамывая, к границе. Там кто-то есть, кто помогает ей, но я их не вижу. Почему? Почему они скрыты от меня?
«Ты не задал правильного вопроса, чтобы получить ответ», – говорит другой голос. Он мне знаком, хотя я не узнаю, кто это сказал.
Видение меняется. Правоверные берабески прекращают преследование. Песчаная буря бушует повсюду, не давая им продолжить погоню. Они собираются в кружок и…
Один из них снимает льняную одежду, разматывает её длинные полосы, пока не остаётся полностью обнажённым. Он ложится на землю в кругу остальных. Те, что с лезвиями тиазханов на пальцах, начинают вырезать слова на его груди, руках, ногах, лице. Его стоны боли заглушаются молитвами, которые поют его товарищи. Кровь сочится из слов, начертанных на его плоти, но берабески продолжают вырезать всё новые и новые слова, и постепенно его тело становится чем-то вроде алого писания.
Где-то вопит моя мать.
«Ни стены, ни заклинания не могут защитить его жертв, – сказал отец. – Болезнь, которую оно приносит, медленная, мучительная и совершенно неизлечимая».
Время идёт вперёд: не могу сказать, прошли дни, недели или месяцы. Сцена меняется, и я оказываюсь в знакомом месте. В том, которое я не видел более двух лет и которое заставляет меня испытывать такие страдания, на какие, как я думал, уже не способен. Это мой дом.
Бене-маат идёт по коридору. Она прекрасна, как всегда, её грация передаёт силу, которой нет больше ни у кого. Но что-то с ней не так. Что-то неестественное в её походке, она идёт слишком медленно, пытаясь заставить себя шагать более плавно и ровно. Ваза на соседнем столе падает и разбивается. Её босая нога наступает на осколок. Бене-маат вздрагивает, и только тут я понимаю, что у неё есть дюжина других крошечных, невидимых ран.
У неё растяжение запястья – она всего лишь потянулась за книгой на высокую полку; небольшой порез на ключице, появившийся ниоткуда, но теперь воспалённый, не желающий заживать, сколько бы заклинаний она ни произносила; когда она проходила мимо костра, пламя затрещало, и горящий уголёк обжёг тыльную сторону её руки.
Бесконечный поток несчастных случаев, нарастающая волна необъяснимых бед, которые рвут на части её волю. Теперь у неё проблемы с тем, чтобы воспользоваться магией шёлка. Перед этим погасла её татуировка железа. Частица за частицей крошечные недуги разрушают её.
– Брат, пожалуйста, – слышу я голос Шеллы.
Отметины вокруг моего глаза медленно закрываются, но сперва проклинают меня ещё одним видением.
Мать стоит перед зеркалом, накладывая мазь на порез на ключице, но видит что-то под ним. Она распахивает верхнюю часть своего одеяния. На её коже на языке берабесков вырезано слово. Шрам выглядит старым, почти зажившим, но вчера его не было.
Чёрное солнце за окном поднимается и опускается, поднимается и опускается. Всякий раз оно возвращает меня к Бене-маат, стоящей перед зеркалом, видящей новое слово, начертанное шрамами на холсте её тела: каждое слово связано с новым несчастным случаем, новой бедой, неумолимо приближающей её конец.
«Проклятие» – так назвал это мой отец.
Я пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть маму такой, но последние следы энигматизма открывают мне весь текст целиком. Я лишь немного знаю по-берабесски, но умею читать достаточно, чтобы понять: тонкие линии сами собой медленно вырезающиеся на теле моей матери, – слова радости. Благочестия. Молитвы.
Мир Теней исчез, и я снова очутился в дароменском дворце, у дверей своих покоев. Сестра обнимала меня, чтобы я не упал.
– Он её убил, – произнес я вслух. – Правоверные швырнули Проклятие, но они лишь призвали его силу. Они сделали это ради него.
– Кого? – спросила Шелла.
– Бога.
Город мечты
Дом – это чувства. Воспоминание о тёплой постели. Голоса твоих родителей, зовущих тебя завтракать. Дом – это не крыша и не четыре стены. Это вообще не место.
Может, именно поэтому его так трудно снова найти, если ты отсутствовал слишком долго.
Глава 14. Приступы гнева
Караван экипажей и повозок с припасами, растянувшийся на милю, а также сотни верховых солдат, слуг и дипломатов двигались по сверкающей западной имперской дороге со всем изяществом бронированного червя, скользящего по грязи. Каждый медленный шаг моей лошади напоминал о том, что я приближаюсь к дому, из которого давным-давно сбежал и куда поклялся никогда не возвращаться.
Дорога от столицы Дарома, до Оатас Джан-Ксана, города, где я родился, занимает девятнадцать дней. Совсем немного, если забыть о том, что до первого дня рождения Бога осталось всего несколько недель, а празднества в его честь включают в себя объявление войны. Так почему же королева, не говоря уж о Шептунах, медлила, неужели только чтобы присутствовать на похоронах женщины, с которой никогда даже не встречалась?
– Мило, тебе не кажется? – спросила Шелла, придержав лошадь, чтобы подъехать ближе ко мне.
Я оставался в хвосте каравана, предпочитая избегать сердитых взглядов и приглушённых угроз магов из свиты моего отца. Королева постоянно проводила частные собрания в своём экипаже, и её советники – в число которых в эти дни всегда входил по крайней мере один Шептун – отлично справлялись с тем, чтобы меня к ней не подпускать.
– Мило? – переспросил я.
Шелла показала на бесконечную вереницу лошадей и повозок впереди.
– Империя почтила память нашей матери, отправив большую делегацию.
Мне было интересно, действительно ли она в это верит. Чрезвычайно проницательная и смыслящая в политике и интригах, моя сестра всегда слепла, когда дело касалось нашей семьи. Может, именно поэтому она не смогла понять очевидного: никто не приводит столько генералов и конницы, чтобы отдать дань уважения жене незначительного иностранного государя. Такое множество военных собирают лишь потому, что это удобный способ перебросить несколько элитных подразделений поближе к границе Берабеска, не вызывая подозрений.
То была первая причина, по которой королева Дарома была готова потратить столько драгоценного времени, хотя день рождения Бога-ребёнка Берабеска быстро приближался. Вторая причина сводилась к простой арифметике: Оатас Джан-Ксан находится всего в одиннадцати днях езды на быстром коне от Махан Мебаба, столицы берабессксой теократии. К тому времени, как мы предадим мою мать земле, мне придётся либо впервые совершить убийство по политическим мотивам, либо сидеть сложа руки и смотреть, как весь континент катится прямиком в ад.
– Брат? – окликнула Шелла.
Я показал на Рейчиса, который свернулся калачиком. Через минуту-другую он издаст рокочущий длинный храп (позже он будет отрицать, что храпел) и начнёт пукать, чем будет чрезмерно гордиться.
– Каждый раз, объявляясь, ты усыпляешь моего делового партнёра. Он терпеть этого не может.
Шелла возвела глаза к небу.
– Думаешь, я трачу магию шёлка на некхека?
– Эти существа предпочитают термин «белкокот», – сообщил я. – Почему он превращается в глупое животное всякий раз, когда ты появляешься?
– Ответ будет несколько… сложным.
Сестра привыкла забывать, что в те годы, когда мы были посвящёнными, я учился магии так же прилежно, как и она. Я овладел всеми вербальными заклинаниями, получил выдающиеся знания об эзотерической геометрии, и никто не мог сложить сложные соматические формы точнее меня. Честное слово, я был настолько же искусен в магическом мастерстве, как и любой лорд-маг нашего клана. За исключением… Ну, вы знаете, той части, которая касалась реальной магии.
Шелла заметила выражение моего лица и вздохнула.
