– Ей исполнилось семь, – ответила синьора.
– А! – покачал головой епископ. – Но она слишком юна, слишком юна.
– В солнечной Италии мы считаем возраст не по годам! – И синьора улыбнулась епископу нежнейшей своей улыбкой.
– Но она все-таки слишком юна, – стоял на своем епископ. – Мы конфирмуем не раньше, чем…
– Но вы могли бы поговорить с ней! Пусть она из ваших освященных уст услышит, что она не изгой, хотя и римлянка; что имя Неронов не мешает ей быть христианкой и кровь языческих цезарей, которой она обязана черными кудрями и смуглой кожей, не лишает ее благодати. Вы скажете ей все это, друг мой?
Друг сказал, что скажет, и спросил, знает ли малютка катехизис.
– Нет, – ответила синьора. – Я не позволяла ей учить молитвы в стране, оскверненной римским идолопоклонством. Здесь, здесь, в Барчестере, она впервые научится лепетать священные слова. О, если бы ее наставником стали вы!
Дама нравилась доктору Прауди, но он все-таки был епископом и не собирался обучать маленькую девочку катехизису, а потому он сказал, что пришлет ей учителя.
– Но вы поговорите с ней сами, милорд?
Епископ сказал, что поговорит; где он может ее увидеть?
– В доме папы, – с легким удивлением ответила синьора.
У епископа не хватило духа спросить, кто ее папа, и ему пришлось покинуть ее, так и не разгадав тайны. Миссис Прауди в чуть менее парадном туалете вернулась к гостям, и ее супруг счел за благо прервать дружескую беседу с дамой, вызвавшей ее гнев. Подойдя к младшей дочери, он спросил:
– Нетта, ты не знаешь, кто отец этой синьоры Висинирони?
– Не Висинирони, папа, а Визи Нерони. Она дочь доктора Стэнхоупа. Я, пожалуй, подойду к Гризельде Грантли – с бедняжкой за весь вечер никто не поговорил!
Доктор Стэнхоуп! Доктор Визи Стэнхоуп! Да, да, он слышал, что дочь Стэнхоупа вышла замуж за негодяя-итальянца! Значит, этот наглый голубой щенок, который допекал его разговорами, сын Стэнхоупа?! А дама, которая упрашивала его учить ее дочку катехизису, – дочь Стэнхоупа?! Дочь одного из его пребендариев!! Епископ разгневался не меньше жены. Однако он не мог отрицать, что мать последней из Неронов – весьма приятная женщина.
Доктор Прауди выбежал в соседнюю комнату и увидел скопище грантлитян, среди которых возвышалась внушительная фигура архидьякона; старик настоятель, утонув в покойном кресле, сидел у камина. Епископ очень хотел быть любезным и притушить озлобление, вызванное его капелланом. Пусть мистер Слоуп будет действовать fortiter in re[23 - Твердо (лат.).], он же прольет елей на бушующие воды suaviter in modo[24 - Кротко в обращении (лат.).].
– Прошу вас, не вставайте, господин настоятель! Прошу вас, – сказал он, когда старик попробовал подняться. – Я весьма тронут, что вы почтили своим присутствием это собрание. Но мы еще не совсем устроились, и миссис Прауди не может принимать наших друзей, как ей хотелось бы. Ну, господин архидьякон, мы обошлись с вами, оксфордцами, не так уж сурово!
– Да, – ответил архидьякон. – Вы только вырвали нам зубы и отрезали языки, но пока позволяете дышать и глотать.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся епископ. – Не так-то просто отрезать язык оксфордскому светилу. А зубы… ха-ха-ха! При нынешнем положении вещей деканы колледжей, право, сохраняют свободу действий не меньшую, чем в дни, когда гебдомадальный совет[25 - Гебдомадальный совет – орган самоуправления Оксфордского университета.] был в полном расцвете. А ваше мнение, господин настоятель?
– Старики, милорд, не любят перемен, – ответил настоятель.
– В таком случае, – заметил архидьякон, – вы просто жалкие путаники. И, говоря откровенно, вы самым жалким образом не справились со своей задачей. Сознайтесь, что вы не сдержали и половины своих широковещательных обещаний.
– Ну, что до ваших профессоров… – неторопливо начал канцлер, но ему не суждено было докончить фразу.
– Говоря о профессорах, – произнес у плеча канцлера негромкий приятный голос, – вы, англичане, могли бы многому научиться у Германии! Но вам мешает гордость.
Оглянувшись, епископ увидел, что гнусный сын Стэнхоупа настиг его и здесь. Настоятель уставился на Берти, как на адское видение, а c ним два-три пребендария и все младшие каноники. Архидьякон рассмеялся.
– Немецкие профессора весьма ученые люди… – сказал мистер Хардинг.
– Немецкие профессора! – простонал канцлер так, словно он получил нервное потрясение, исцелить которое могла лишь неделя пребывания в Оксфорде.
– Да, – продолжал Этельберт, не понимая, чем немецкие профессора заслужили такое презрение оксфордских мудрецов. – Конечно, в Оксфорде легче прославиться. В Германии профессора учат, а в Оксфорде они только делают вид, да и то, кажется, не всегда. Эти ваши университеты наделают вам хлопот, если вы не снизойдете поучиться у Германии.
Ответить на это было нечего. Почтенные шестидесятилетние священнослужители не обсуждают подобных вопросов с молодыми людьми в таких костюмах и с такими бородами.
– У вас в Пламстеде хорошая вода, господин архидьякон? – спросил епископ, чтобы переменить разговор.
– Недурная, – ответил доктор Грантли.
– Но хуже его вина, милорд, – сказал остроумный младший каноник.
– Ха-ха-ха! – засмеялся епископ. – Хороший погреб – отличная вещь.
– Ваши немецкие профессора, сэр, кажется, предпочитают пиво? – сказал тощий пребендарий, склонный к сарказму.
– Не то и не другое, – ответил Берти. – Чем, возможно, и объясняется их превосходство. Иудейские же профессора…
Это было уж слишком: архидьякон вышел в одну дверь, канцлер в другую, прочие последовали за ними, и епископ остался лицом к лицу с молодым реформатором.
– Я сам как-то был иудеем, – начал Берти.
Епископ не собирался терпеть еще одного допроса, а Палестина его и вовсе не манила: поэтому он вновь вспомнил неотложнейшее дело и покинул Этельберта в обществе настоятеля. Но тот не остался от этого в проигрыше, ибо Берти весьма правдиво поведал ему свои злоключения в Святой земле.
– Мистер Хардинг! – сказал епископ, догоняя бывшего смотрителя. – Я хотел поговорить с вами о богадельне. Вы, разумеется, знаете, что туда должен быть назначен смотритель.
Сердце мистера Хардинга забилось сильнее, и он ответил, что слышал об этом.
– Разумеется, – продолжал епископ, – есть только один человек, которого я хотел бы видеть там. Не знаю, как вы на это смотрите, мистер Хардинг…
– Все очень просто, милорд: я приму этот пост, если мне его предложат, и обойдусь без него, если назначат другого.
Епископ изъявил полнейшее удовольствие. Мистер Хардинг может не сомневаться, что никого другого туда не назначат. Но как мистеру Хардингу, наверное, известно, обязанности смотрителя кое в чем меняются. Не согласится ли он обсудить подробности с мистером Слоупом? Мистер Слоуп тщательно изучил вопрос.
Мистер Хардинг, сам не зная почему, почувствовал тревогу и досаду. Что может ему сделать мистер Слоуп? Он же знал, что перемены будут. Кто-то должен объяснить их новому смотрителю, и капеллан епископа – вполне подходящее для этого лицо. Но, как он ни убеждал себя, у него по-прежнему было тяжело на сердце.
Тем временем мистер Слоуп занял место, которое епископ освободил на кушетке синьоры, и беседовал с ней, пока не настало время заняться ужином. Миссис Прауди наблюдала это без всякого удовольствия. Эта женщина смеялась над ее бедой, и мистер Слоуп слышал ее смех! Пронырливая итальянка, не то замужняя, не то бог знает что! Наглая ломака и кривляка, мерзко разубранная бархатом и жемчугом – бархатом и жемчугом, которых не сорвали с ее спины! А главное, разве она не считает себя красивей своих ближних? Было бы неверно думать, что в миссис Прауди говорила ревность. Любовь мистера Слоупа не была ей нужна. Но ей нужны были его духовные и светские услуги, и она не желала уступать их такой твари, как синьора Нерони. К тому же она считала, что мистер Слоуп был обязан возненавидеть синьору, а, судя по всему, он ее отнюдь не возненавидел.
– Мистер Слоуп! – подплывая к ним, сказала она весьма недвусмысленным тоном. – Вы же здесь не в гостях. Будьте добры, проводите миссис Грантли в столовую.
Миссис Грантли услышала ее слова, и миссис Прауди еще не договорила, как намеченная жертва взяла под руку одного из пламстедских младших священников и ускользнула. Что сказал бы архидьякон, увидев ее на лестнице с мистером Слоупом?!
Мистер Слоуп тоже услышал приказ миссис Прауди, но не поспешил его выполнить. Время, когда он ей беспрекословно повиновался, подходило к концу. Он пока не хотел с ней ссориться и вообще предпочел бы избежать ссоры. Но он был намерен стать хозяином в этом дворце, а поскольку она хотела того же, война между ними была вполне вероятна.
Прежде чем покинуть синьору, он велел поставить возле кушетки столик – не разрешит ли она что-нибудь ей принести? Ах, ей все равно! Ничего… что угодно. Вот теперь она чувствует всю глубину своего несчастья – теперь, когда остается одна. Ну, кусочек цыпленка, кусочек ветчины и бокал шампанского.
Мистер Слоуп, краснея за своего патрона, вынужден был объяснить, что шампанского нет.
Ничего, она выпьет хересу. И мистер Слоуп повел в столовую мисс Трефойл. Не скажет ли она ему, спросил он, равны ли папоротники Барсетшира папоротникам Камберленда? Он обожает папоротники – но мисс Трефойл еще не успела открыть рта, как он покинул ее, зажатую между дверью и буфетом. Она выбралась оттуда только через пятьдесят минут – и голодная.
– Не покидайте нас, мистер Слоуп, – сказала бдительная хозяйка дома, заметив, что ее раб пробирается через толпу к двери с запасами провианта на высоко поднятом подносе.
Мистер Слоуп объяснил, что синьора Нерони ждет ужина.
– Пусть ужин отнесет ей брат, мистер Слоуп, – громогласно объявила миссис Прауди. – При чем тут вы? Прошу вас, мистер Слоуп! Мистер Стэнхоуп, конечно, позаботится о сестре.
Этельберт в дальнем углу столовой весьма приятно проводил время, ухаживая за младшей дочерью миссис Прауди.
– Я не смог бы выбраться отсюда, даже если бы Маделина умирала с голоду, – откликнулся он. – А летать я не умею.
Гнев миссис Прауди вспыхнул еще жарче, когда она увидела, что и ее дочь перешла на сторону врага, а когда наперекор ее возражениям, открыто нарушая ее прямой приказ, мистер Слоуп ушел в залу, чаша ее возмущения переполнилась.
– Что за манеры! Я этого не допущу! – пробормотала она и, в негодовании проложив себе путь через толпу гостей, последовала за мистером Слоупом.
В зале не было никого, кроме грешной пары. Синьора уютно ужинала, а мистер Слоуп наклонялся над ней, оказывая ей нужную помощь. Они беседовали о школах дня субботнего, и синьора как раз сказала, что сама она не может прийти к детям, но учить их – ее заветная мечта. Нельзя ли прислать их к ней?
– Когда же это свершится, мистер Слоуп? – спросила она.
Появление миссис Прауди избавило мистера Слоупа от необходимости связать себя обещанием. Миссис Прауди приблизилась к кушетке вплотную, несколько мгновений пристально смотрела на грешников, а потом удалилась в гостиную, сказав:
– Мистер Слоуп, вы нужны его преосвященству внизу. Я буду весьма вам обязана, если вы пойдете к нему.
Мистер Слоуп что-то пробормотал и направился к лестнице. Он достаточно знал свою покровительницу и прекрасно понимал, почему его услуги вдруг понадобились епископу, но не хотел оказаться героем бурной сцены или прослыть дамским угодником.
– Она всегда такая? – осведомилась синьора вслед ему.
– Да! Всегда! Сударыня! – сказала вернувшаяся миссис Прауди. – Всегда не терпит дурных манер и поведения. – И, прошествовав через залу, она вышла вслед за мистером Слоупом.
Синьора не пошла за ней только потому, что не могла. Но она расхохоталась, и ее смех гнался за миссис Прауди по всей лестнице. Обладай синьора даже ловкостью Гримальди[26 - Гримальди Джозеф (1779–1837) – знаменитый английский клоун.], лучше отомстить она не сумела бы.
– Мистер Слоуп! – сказала миссис Прауди, нагнав преступника у двери столовой. – Как вы могли оставить моих гостей ради этой накрашенной Иезавели?[27 - Иезавель – библейская царица, отличавшаяся высокомерием и жестокостью. В переносном смысле – наглая, распутная и безбожная женщина. Эпитет «накрашенная» объясняется тем, что в Библии упоминается, как Иезавель «нарумянила лицо свое и украсила голову свою».] Вы меня удивляете!
– Но ведь она не может ходить, миссис Прауди. Кто-то же должен был о ней позаботиться.
– Не может! – повторила та. – Я б ее научила ходить! Как она тут оказалась? Такая наглость, такое кривлянье!
В передней и в соседних комнатах гости разбирали плащи и шали, готовясь откланяться. Миссис Прауди старательно улыбалась всем и каждому, но это у нее получалось плохо. Слишком много ей пришлось перенести. Постепенно гости разошлись.
– Пришлите карету поскорее, – сказал Этельберт родителям, когда они собрались уходить.
Младшие Стэнхоупы остались наедине с семейством епископа, и все почувствовали большую неловкость. Все пошли было в столовую, но тут епископ вспомнил, что «дама» в зале одна, и они вслед за ним поднялись туда. Миссис Прауди не отпускала мистера Слоупа и дочерей от себя ни на шаг, дабы помешать ему ублажать себя, а им – оскверниться. Епископ в смертельном страхе перед Берти и иудеями беседовал с Шарлоттой об итальянском климате. Берти и синьоре пришлось занимать друг друга.
– Ну как, Маделина, ты все-таки получила свой ужин? – спросил Берти простодушно, а может быть, и злокозненно.
– О да! – ответила Маделина. – Мистер Слоуп любезно принес его мне. Однако боюсь, он слишком затруднил себя!
Миссис Прауди посмотрела на нее, но промолчала. Взгляд ее означал следующее: «Если ты еще хоть раз окажешься в этом доме, можешь ломаться и дерзить, как тебе угодно!»
Наконец вернулась карета с тремя итальянскими слугами, и ла синьору Маделину Визи Нерони унесли прежним порядком.
Хозяйка дворца удалилась в свою опочивальню, далеко не довольная своим первым званым вечером в Барчестере.
Глава XII. Слоуп против Хардинга
Дня через три мистер Хардинг получил записочку с просьбой посетить мистера Слоупа во дворце на следующее утро. Записка не содержала ни единого неучтивого слова и все же в ее тоне было что-то оскорбительное.
«Дорогой мистер Хардинг! Вы меня очень обяжете, зайдя ко мне во дворец завтра в девять тридцать утра. По желанию епископа я должен поговорить с вами о богадельне. Надеюсь, вы извините, что я назначаю столь ранний час. Но я чрезвычайно занят. В случае, если вам это очень неудобно, я буду ждать вас в десять. Если вас не затруднит, я хотел бы получить от вас письменный ответ.
Примите заверения, дорогой мистер Хардинг, в моем глубочайшем к вам уважении.
Ваш искренний друг
Об. Слоуп.
Епископский дворец, утро понедельника
20 августа 185* года».
Принять эти заверения мистер Хардинг не мог и не хотел, а слово «друг» в этой подписи казалось ему даже наглым. Его искренний друг! Много ли искренних друзей бывает у человека в этой юдоли? Какие процессы их создают? И разве между ним и мистером Слоупом такой процесс начался? Мистер Хардинг невольно задавал себе эти вопросы, читая и перечитывая записку. Ответил он, однако, следующее:
«Дорогой сэр! Я буду во дворце завтра в девять тридцать утра согласно вашему желанию.
Искренне ваш
С. Хардинг.
Хай-стрит, Барчестер, понедельник».
И на следующее утро ровно в половине десятого он постучался в дверь дворца и спросил мистера Слоупа.
Мистеру Слоупу, как и епископу, был отведен маленький кабинет на первом этаже. Мистера Хардинга провели туда и попросили сесть. Мистера Слоупа там не было. Бывший смотритель подошел к окну и, глядя в сад, невольно вспомнил, что еще недавно его встречали здесь, как родного. Старые слуги, открывая ему дверь, улыбались, дворецкий, когда он запаздывал, говорил с почтительной фамильярностью: «Для больных глаз, мистер Хардинг, посмотреть на вас – лучшее лекарство», а хлопотливая экономка клялась, что он, уж наверное, не обедал, или не завтракал, или все равно проголодался. И он вспомнил, какой тихой радостью озарялось лицо старика епископа, когда его друг входил в комнату.
