– Может, и я не знаю.
– Коли инструктор, должен знать. – Надежда Петровна понизила голос. – Назови три источника, три составные части марксизма.
– Английская классическая политэкономия, немецкая философия, французская революция.
– И все?.. Все, я тебя спрашиваю? Русского там ничего нет?
Якушев развел руками.
– Тогда это лаферма! – разочарованно произнесла Надежда Петровна. – Мы революцию сделали, и нас же затирают. – Надежда Петровна приметно огорчилась. – Ладно, вы зачем приехали? Сальца, свининки, гусятины – чего надо?
– А других у меня, значит, не может быть дел? – без малейшей обиды спросил Якушев.
– По другим делам в район вызывают. А коли собственной персоной заявились – все ясно. Небось порядки знаем. Который до вас инструктор был, завсегда так действовал.
– Интересно! – сказал Якушев и вытащил пачку «Прибоя».
– Мы подгородный колхоз – раз, зажиточный – два. Начальство исключительно при таких колхозах кормится.
– У нас так не будет.
– Ох ты! А нам не жалко, – с внезапной злобой сказала Надежда Петровна. – Завсегда можем подбросить кусок с нашего богатого стола.
– Откуда у вас столько злости?
– Спросите лучше, откуда во мне доброта. Тут потрудней будет ответить… Эй! – закричала она продавцам, тащившим ящик с душистом мылом. – Ходи хорошеньче!
Ящик развалился, и несколько кусков мыла выпало на землю.
– Это мы к приезду наших мужиков готовимся, – сказала Надежда Петровна, кивнув на товары. – Как вы думаете: скоро они начнут с Германии возвращаться?
– Теперь уж скоро.
– Дай-то бог! Приустала наша бабья карусель. Что ни говори, а на земле мужик – царь. Да и нужно бабенкам маленько радости. А то можно и вовсе сердцем зачахнуть. Как все съедутся, мы пир горой закатим. Тогда – милости просим!..
– Спасибо… Надежда Петровна, мне ваша помощь нужна.
– Какая еще помощь? – подозрительно спросила Крыченкова.
– Я фронтовой политработник, после в горкоме партии работал, в крупном промышленном центре. Деревня для меня – книга за семью печатями.
– Зачем же вас сюда послали?
Якушев развел руками.
– Или сослали? – остро глянула на него Петровна. – Похоже, вы вниз растете?
Якушев усмехнулся.
– Со стороны судить – да, а для себя – пожалуй, что и нет.
– Вон как! – добро сказала Петровна. – Какой же вы помощи ждете?
– Объясните мне: почему вы так быстро поднялись?
– Берите лучше гусями, – сказала Надежда Петровна.
Якушев засмеялся.
– Английская политэкономия, – важно начала Петровна, – ленинское учение и русская смекалка.
Якушев снова засмеялся.
– Первое я понимаю – рентабельность хозяйства. Так?
– Точно! – одобрила Надежда Петровна – Но дальше не угадывайте, не срамитесь. Ленина-то вы все только на словах помните… А Ленин сказал: сельский кооператив – это когда все труженики участвуют в прибылях. Мы эти выполняем. Третье же условие нацелено, чтоб нам с прибылью быть. Знаете, я еще в сорок третьем, когда немцы в последний раз наступали, раздала колхозникам паспорта, а назад не взяла. И хоть бы один ушел!.. А ведь тикает народ с деревень, ох, тикает!.. Конечно, не с подгородных. У них под боком… – Надежда Петровна сделала значительную паузу, – как говорил Карл Маркс, рынок сбыта.
– Был я в этих деревнях, – сказал Якушев. – Картина обычно такая: колхозники наживаются, колхоз разваливается.
– Точно! Потому – торговлишкой больно увлечены. А у нас свой устав. Приходит пора овощей, молодой картошки или там фруктов – колхозники весь излишек сносят на баз. Покупаем место на рынке, выделяем транспорт и какую-нибудь вредную старушку. Народ – в поле, а старушка коммерцию робит. После каждый получает сколько следует. Мы даже к поездам уполномоченных ребятишек высылаем… Химка!.. Носкова!.. – заорала вдруг Надежда Петровна.
Этот окрик вызвал замешательство у двух празднично одетых девушек, сделавших поспешную попытку спрятать на груди еще сырые листки фотографий.
– А ну, пойдите сюда!.. – загремела Петровна.
Химка и Дуняша подошли с понурым видом.
– Хороши, нечего сказать!.. – накинулась на девушек Петровна – Вы поглядите, люди добрые!.. Товарищ инструктор райкома, полюбуйтесь! И это – звеньевая! В рабочее время в город подорвала да еще подругу сманила!.. Все!.. Со звеньевых тебя сымаю, сдашь звено Настехе!
– Надежда Петровна!.. – вскинула умоляющие глаза Химка.
– Молчи, паразитка!.. А ну, покажи, как тебя изуродовали, – отдуваясь, сказала Петровна и протянула руки за карточками.
После легкого колебания Химка отдала карточки председательнице.
– И вовсе ты на себя не похожа. Нос голосует, а глаза мутные. Зачем только ходите вы к этому мордописцу? Уж послушай моего совета, Химка, спрячь ты эту карточку подальше, не дари ее трактористу. Зараз разлюбит.
Химка скисла, надула губы.
– Дуняша, – произнесла Надежда Петровна с неизъяснимой нежностью, – а ты, дурочка, чего с ней ходила?
Дуняша не ответила, потупила голову.
– Она тоже сымалась на карточку, – сказала Химка.
У Надежды Петровны будто тень прошла по лицу.
– Подари мне твою карточку, Дуняша, – попросила она тихо.
Дуняша еще ниже опустила голову.
– А то ей, кроме вас, некому карточки дарить! – дерзко сказала Химка. – У Дуняши тоже залетка объявился.
– Ври больше, вертихвостка! Это у тебя одни романы на уме.
– Ничего я не вру, она вам сама скажет.
– Правда, Дунь?
Дуняша подняла голову. В глазах ее блестели слезы, но, мужественно пересилив себя, она трижды кивнула головой.
– Слава богу! – от всей души проговорила Надежда Петровна, и голос ее сел в хрипотцу. – Счастья тебе, Дуняша, самого, самого золотого!.. Ну, ступайте, милые… – И когда девушки отошли, она сказала проникновенно: – Вот радость-то какая!.. Еще один человек от войны спасся…
Верно, она почувствовала, что надо объяснить Якушеву происшедшее:
– Дуняша – сына моего невеста. Его немцы лютой смертью казнили, а она… замерла. Так и жила при мне тихой тенью. У меня за нее все сердце изболелось. И вот… видите… – Она поднесла руку к горлу.
Якушев как-то странно посмотрел на председательницу.
– Пойду я, товарищ Якушев, у меня еще делов полно, а сейчас мне малость с собой побыть надо…
– Папаня приехал! – звенит детский голос.
На Василии Петриченко, Софьином муже, повис десятилетний пацан, а пятилетняя дочка, даже не соображающая толком, что этот человек в военной форме, пахнущий сукном и кожей, ее отец, на всякий случай завладела ногой в кирзовом сапоге.
Василий целует жену в помертвевшее от счастья лицо, целует плачущую мать… Его ширококостное, грубо красивое лицо стало слабым от нежности и любви. Софья оторвалась от мужа, как от родника с ключевой водой, метнулась сама не ведая куда и опять приникла к мужу.
– Ну будет, будет!.. – пытается овладеть положением Василий. – Я ж насовсем прибыл в ваше распоряжение… Вот гостинцы привез.
Трясущимися руками он развязал заплечный мешок и достал банки с американскими консервами.
Софья в растерянности трогает банки.
– Красивые!.. Я их на комод поставлю!
– Вот чудачка! – смеется Василий. – Нашла чем любоваться!.. – Осекся, помрачнел. – Наголодались вы, бедные!
Достал из рюкзака пачку сахара, разорвал, протянул кусочек дочери. Та не берет.
– Да это ж сахар, дурочка! Нешто ты сахара не видала?
– Как – не видала? – вмешалась мать. – Что ты, Вась, не такие уж мы бедные.
– А мы тебе баньку стопили, – сказала Софья. – Зараз пойдешь или раньше перекусишь?
– Мы чисто ехали, с банькой можно и погодить. А нельзя ли штофик «Марии Демченки» спроворить?
– Мы думали, ты от «Демченки» отвык. Московской купили.
Василий благодарно чмокнул жену.
– Ну, а закусочка у нас своя – берлинская! – нарочито бодро сказал он, чтоб жена не стыдилась понятной своей бедности.
– Мы в садике накрыли, – сказала Софья.
– Пошли в садик! – согласился Василий. – И это с собой заберем! – Он прихватил свой консервный запас, дал по свертку ребятишкам. – Мы по-солдатски: рраз-два, и готово!
Вся семья выходит в садик. Здесь под рябиной накрыт стол, не так чтобы роскошный, но обильный, а по трудному послевоенному времени даже и более того: подовые пироги, толстая яичница на сале, холодец, разные соленья и моченья, бутылки с водкой, жбан с квасом.
– Уж не обессудьте… – робко сказала Софья.
– Гм… гм… – закашлялся Василий и поскорее сунул под лавку свои консервы…
…В первый момент не понять даже, что это – рука или нога в причудливых золотых браслетах. Потом становится ясно, что это голая по локоть, загорелая, крепкая мужская рука, на которой застегнуты браслеты золотых и позолоченных часов. Чьи-то пальцы расстегивают браслеты и снимают часы: сперва с одной, потом с другой руки. А вот и нога обнажилась, с лодыжки снимают еще две пары часов.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=59786243&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Быстрее! (нем.).
2
