– Ну, огляделся на заводе, кореш? – услышал он за спиной знакомый голос.
Степан Рузаев, в кожанке, с маузером на боку, глядел на него из-под насупленных бровей.
– Как видишь… – хмуро отозвался Зворыкин. Под глазом у него натекал громадный багровый синяк.
– Ясно, – сказал Рузаев и, пошарив в кармане, протянул ему большой медный пятак. – На, полечись… – И решительно направился в цех, знаком пригласив Зворыкина следовать за собой.
Когда они вошли, «красный директор» продолжал поднимать «революционную активность» масс.
– Мы должны со всей решительностью сказать: «Руки прочь от Гренландии!» – но, увидев Рузаева, он вдруг осекся – похоже, этим людям уже приходилось сталкиваться.
Рузаев вскочил на «трибуну» и втянул за собой Зворыкина, все еще прижимающего пятак к багровому натеку.
– Товарищи рабочие! – начал Рузаев. – Декрет о национализации завода подписан вон когда, а ваша продукция – ноль целых хрен десятых, двести митингов и тысяча резолюций. Так, братцы, дело не пойдет, мировой империализм протестами не запугаешь, работать надо. – Он повернулся к «красному директору». – Считаю кабинет в нынешнем составе распущенным.
– Рабочий класс доверил мне пост «красного директора»! – вскричал председательствующий.
– Рабочий класс тебе, может, и доверил, – отозвался Рузаев, – да только ты этого доверия не оправдал.
Раздались голоса рабочих:
– Правильно!.. В самую точку!..
– Я протестую! – взвизгнул «красный директор».
– Валяй, браток, – хмуро усмехнулся Рузаев, – протест шли по адресу: Нефанленд – Рузаеву. – И он легонько так, плечиком подтолкнул «красного директора», мигом очутившегося внизу. Предупреждая возможные осложнения, Степан Рузаев словно бы невзначай передвинул кобуру с маузером.
Толпа зашевелилась, на передний план выдвинулись настоящие кадровики, в том числе друзья Зворыкина.
– Вот что, ребята, – доверительно сказал Рузаев. – Революции позарез нужны броневики. Мы их вам с неделю назад в ремонт пригнали. А вы ни в зуб ногой, только митингуете.
– У нас теперь только горлом работают, – с горечью сказал Василий Егорыч.
– Кто громче орет, тот и герой, – добавил Каланча.
– Для ремонта нужны материалы, а у нас их нет! – раздался сухой интеллигентный стариковский голос.
Позади «трибуны», в тени, сбилась кучка заводских инженеров и техников; вид у них потертый, обносившийся, но все же они пытаются сохранить достоинство. Голос принадлежал инженеру Маркову, рослому и тощему старику, напоминающему Дон Кихота.
– Да у вас на заводском дворе до черта разных материалов! – вмешался Зворыкин. – Это же форменное золотое дно!
– Конечно, огромный технический опыт этого господина, – иронически отозвался Марков, – не имею чести знать ни имени, ни звания – делает его в этом вопросе более компетентным, нежели мы. Но я могу перечислить материалы и средства производства, отсутствующие…
– Вот именно: отсутствующие! – взорвался Зворыкин. – А на кой… хрен, пардон, нам это нужно знать? Извиняюсь, конечно, но если так рассуждать, то и революцию нельзя было делать. У нас не было ни авиации, ни артиллерии, ни продовольственных запасов. Я могу не хуже вашего до завтра перечислять, чего у нас не было. Но мы исходили не из того, чего нет, а из того, что есть, и сделали революцию, и довольно неплохо.
Рабочие одобрительно смеются.
– В точку!.. – поддержал Василий Егорыч.
– Давай, морячок, крой на все сто!.. – гаркнул костыльник.
– Кто этот кривоглазый Демосфен? – спросил Марков инженера Стрельского.
– Что вы, Марков, неужели не узнаете? Это знаменитый пират Биль Бонс.
– Ищи да обрящешь! – издевательски крикнул костыльник. – У себя в штанах поищи!
– Молчи, дура! – цикнул на него Василий Егорыч. – Не снижай революционного настроения.
– Слушай сюда! – крикнул Степан Рузаев. – Имя этого кореша, – обратился он к рабочим, – еще не гремит в промышленном мире, но шарики у него варят, и Московский комитет поручает ему обеспечить вас всем необходимым для ремонта броневиков!..
Зворыкин спрыгнул вниз. Его окружают рабочие.
– Все необходимые материалы у вас под боком – на складах железнодорожных мастерских, – объявил Зворыкин.
В ответ – смех, улюлюканье.
– Открыл Америку!..
– Эва, какой шустрый!..
– Ходили мы туда, Алеха, все пороги обили, – грустно сказал Василий Егорыч. – Да они как собаки на сене: сами не пользуются и другим не дают.
– Значит, плохо просили, – сказал Зворыкин. – Без души.
– Еще как просили-то!.. Умоляли, можно сказать… Так они нас с Каланчой взашей вытолкали!
– Просить надо с подходцем – дело тонкое!.. На сознательность брать. Вот увидите, мне они не откажут…
…Вечером к ремонтным мастерским Казанской железной дороги подкатил пустой товарный вагон. Проехав мимо наружного поста, он остановился возле складских помещений. Из вагона выпрыгнул Зворыкин, направился к сторожу.
– Здорово, служба! Кто сказал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»?!
Сторож растерянно заморгал.
– Знать надо своих учителей, – заметил Зворыкин и тут же, зажав сторожу рот, повалил его на землю.
Из вагона посыпали рабочие автозавода, устремились к складским помещениям.
Наружный пост. Часовой мирно покуривает цигарку.
Со складского двора катится тот же «порожний» товарный вагон. Часовой откинул шлагбаум, пропустил вагон. И вдруг, спохватившись, заорал «Стой!» – и выстрелил в воздух.
По минному коридору знакомый нам сторож ведет Зворыкина. Распахнулась дверь, и Зворыкина втолкнули в комнату, где за письменным столом сидит Кныш. От его моряцкого вида не осталось и следа Он весь закован в кожу, его сильный, сухой торс перекрещен командирскими ремнями.
– Послушай, Кныш, когда кончится эта буза? – по-свойски накинулся на него Зворыкин. – Долго мне еще тут торчать? Дела не ждут!
Кныш ответил словно издалека:
– Вы уже довольно натворили дел, гражданин Зворыкин.
– Ты что, с ума спятил? Подумаешь, начальство! Меня не запугаешь!..
– Молчать, мародер! Не в кубрике! – Кныш тяжело опустил кулак на столешницу. – Снюхался с классовым врагом и сам стал сволочью!..
– Белены объелся? – Что-то растерянное появилось в голосе Зворыкина – Я ваших железнодорожных жлобов по-хорошему просил; отдайте металл. Но они ж!..
– Людей расстреливают за мешок пшена, – перебил Кныш.
– Ты меня с мешочниками не равняй! – вскипел Зворыкин. – Хватит дурочку строить, я к начальству пойду.
– Слушай, Зворыкин, – презрительно говорит Кныш, – у начальства есть другие заботы, чем с купеческими зятьками валандаться.
– Вот что! – Рот Зворыкина дернулся в волчьей усмешке. – Тогда понятно… небось сам на мое место не прочь? Думаешь, не видел, как ты на нее зенки пялил?
Рука Кныша непроизвольно рванулась к пистолету, но огромным усилием воли он сдержал себя, заставил свой голос звучать спокойно.
– Я думал, в тебе пробудится классовая совесть, но черного кобеля не отмоешь добела. Ты был бойцом и товарищем, но ссучился возле купчишек, перерожденец ты, анархиствующая сволочь. Таким не место ни в революции… ни в жизни…
…И снова ведут Зворыкина по длинному, пустынному коридору. И с мертвым звуком захлопывается дверь подвала.
…Кабинет Кныша. Саня Зворыкина и Кныш. Лицо Сани мокро от слез; взволнованный встречей, Кныш старается быть особенно официальным.
– Я не верю! – в отчаянии говорит Саня. – Вы не поступите так!
– При чем тут я, Александра Дмитриевна? – пожимает плечами Кныш. – Закон… Ваш муж совершил тягчайшее преступление: он ограбил железнодорожный склад, похитил тонны железа, стали…
– Не для себя же!..
– Это не имеет значения. Поймите: если мы не накажем Зворыкина, какой пример мы подадим? Как защитим мы наше молодое неокрепшее государство от бандитов, жуликов, расхитителей всех мастей?..
– Не говорите так!.. Это ваш друг!..
– Тем более я не имею права быть снисходительным!
– Господи!.. Кныш, миленький!.. Да как же так? – Саня рыдает. Она подходит к Кнышу и, едва ли сознавая, что делает, хватает его за руки.
В страшном смятении Кныш отдергивает руки.
– Что вы, Александра Дмитриевна, как можете вы плакать. Из-за него? Он вас не стоит… Посмотрите на себя и на него! – горячо говорит Кныш. – Вы чистая, светлая, а он… Он весь в этом своем преступлении. Жадные, загребущие руки, готовые схватить все, что плохо лежит. Он так же схватил и вас, походя, почти не замечая, что делает…
– Кто дал вам право так говорить? – оскорбленно спросила Саня.
– Я выстрадал это право… Послушайте, Александра Дмитриевна, я знаю одного человека, он не чета Зворыкину, прямой, цельный во всем…
– Не нужен мне этот человек, да и я ему не нужна, – устало произнесла Саня.
– Вы имеете в виду свое происхождение? Он простит вам это! – вскричал Кныш. – Он подымет вас до себя! Санна, – продолжал он проникновенно, – у меня есть две любимые: революция и ты, Санна! Я полюбил тебя, как увидел. Я сидел на твоей свадьбе и думал, что умру от боли.
– Не надо так говорить… нельзя. – Как бы не относилась Саня к Кнышу, есть что-то покоряющее в силе и подлинности чувства, которое владеет им в эту минуту.
– Я буду так говорить! – самозабвенно продолжал Кныш. – У меня никого не было… ты будешь первой и единственной моей женщиной! – Кныш опускается на колени перед молодой женщиной, ловит ее руки, пытается спрятать лицо в ее коленях.
Саня испуганно отбивается.
– Пустите!.. – кричит она – Пустите!
В приемной слышится шум. Дверь распахнулась, и на пороге появляется Рузаев в сопровождении двух служащих железнодорожной охраны.
Кныш поворачивает к вошедшим будто слепое лицо, похоже, он не сознает происходящего.
– Вот что!.. – тяжелым голосом произносит Рузаев. – А ну, подымите вашего начальника, он, видать, в коленках ослаб…
Саня выбежала из кабинета…
– Ты думал, тебе разрешат швыряться такими людьми, как Алеша Зворыкин? – спросил Рузаев.
– Нарушение революционной законности, расхищение государственной собственности, экономическая контрреволюция… – как в бреду бормочет Кныш.
– Ладно, – оборвал его Рузаев. – Московский партийный кабинет берет Зворыкина на поруки…
Подвал. Зворыкин сидит на табурете, зажав лицо руками. Щелкнул замок, в подвал заглянул старик сторож Зворыкин мгновенно отнял руки от лица, принял независимый вид.
– Собирайся, что ли, – говорит сторож зевая.
– Куда? – Тень беспокойства мелькнула на лице Зворыкина.
– На кудыкину гору… – лениво ответил сторож.
…По территории железнодорожных мастерских идут Зворыкин и Рузаев.
– Кто тебя, дурака, надоумил? – Рузаев стучит себя по лбу. Массивное лицо его пылает гневом.
Зворыкин совсем скис, опустил голову.
