– С этим мудилой, – добавила Сюзанн.
– Да, – отозвалась я слабым голосом. – Я… была с Джерри Шарпом. Откуда ты знаешь?
– Ой, да он уже всем растрезвонил. Весь город в курсе. Но ты не волнуйся. Все спят с Джерри Шарпом, – сказала она, вынимая сигарету из моей пачки, которую я держала в руке. – Он у нас вроде как группа приветствия для перспективных девиц. Нельзя попасть в Лондон, не пройдя через член Джерри Шарпа, как через турникет. Он дежурит на входе и ждет. Знаешь, кого еще он оприходовал? Джастин. Энн-Мари. Рейчел.
Я не знаю, кто все эти люди.
– Ну и как он с тобой обошелся? – спросила Сюзанн. – Не склонял… ни к каким извращениям?
Она ждала ответа, пристально глядя на меня. Мы с ней только что познакомились, нас окружала толпа народу, включая Зи, такого нежного, кроткого и почти бесполого существа, что мне всегда представлялось, что его пенис – если он вообще есть – должен быть вязаным, как его свитера. Я не собиралась рассказывать этим людям о своем неудачном секс-приключении со звездой современной британской комедии. Я покачала головой.
– Иди сюда. – Сюзанн нырнула под стол и утащила меня за собой. Мы сели на пол.
– Когда мистер Шарп пригласил меня к себе домой, – сказала Сюзанн, – он попытался заставить меня смотреть запись его телешоу. Пока мы трахались. Прямо в процессе.
– И меня тоже! – сказала я. – О господи! И меня тоже! Слушай, это какой-то пиздец. И что ты сделала? Чем все закончилось?
– Ну я не впервые столкнулась с таким извращенцем. Я повидала достаточно разных психов. Мне уже двадцать пять.
– Плюс НДС, – сказал кто-то страдальческим голосом. Я подняла глаза и увидела Джулию, сердитую басистку, заглянувшую к нам под стол.
– Джулия, замолчи, – сказала Сюзанн и затащила ее под стол. – Долли, это Джулия. Джулия, это Долли.
Я кивнула Джулии, у которой был вид бесконечно усталого, ангельски терпеливого директора зоопарка. Сюзанн, как я понимаю, выступала в роли питомца.
– Для рок-н-ролла мне двадцать пять, – объявила Сюзанн, и Джулия проговорила одними губами:
– Тридцать один.
– И что ты сделала? – повторила я свой вопрос.
– То же, что сделала бы любая уважающая себя женщина: встала с постели, накинула шубу на плечи, сказала ему: «Извини, я только что вспомнила, что мне надо валить», – и свалила. Нет, ты только представь! – Сюзанна сделала большие глаза. – Трахать женщину и смотреть запись своего собственного телешоу! Как будто трахаешься с Пикассо, и он в процессе рисует глаз у тебя на подбородке.
– Думаешь, он так со всеми?
– Он всегда выбирает девчонок определенного типа, – сказала Сюзанн. – Они всегда только-только приехали в Лондон, у них грандиозные планы на будущее и, может быть, мало знакомых… они всегда… яркие. Дерзкие. Они стремятся чего-то добиться. Он их трахает, а потом… пожирает их души. Джерри Шарп настоящий вампир.
– Он обычный мудак, Сюзанн. Не надо ему льстить, – резонно заметила Джулия.
– В прошлый раз ты со мной согласилась!
– Я просто хотела, чтобы ты заткнулась. На нас уже оборачивался весь автобус.
– Это правда, – очень серьезно проговорила Сюзанн, обращаясь ко мне. – Вампиры существуют. Они живут среди нас. Есть мужчины, которые фетишируют на женские ноги. Есть фанаты орального секса. И есть мужчины, которым нравится… унижать женщин. Нравится заставлять их почувствовать себя совершенно ничтожными существами. Выебать и унизить. Вот что их возбуждает.
Мне вспомнилась наша ночь с Джерри. Да, это было не равное секс-партнерство.
Зи заглянул к нам под стол.
– Дайте людям спокойно уединиться, – возмутилась Сюзанн. – Разве не видно, что под столом занято. Только для девочек.
Зи, похоже, смутился.
– Прошу прощения, Сюзанн, – сказал он. – Если можно, я бы хотел с тобой поговорить.
– Об извращениях в сексе? – спросила Сюзанн. – У тебя есть знакомые секс-вампиры?
– Нет. – Зи смутился уже окончательно. – Но я хотел предложить вашей группе контракт на студийную запись альбома.
Сюзанн и так-то была весьма бодрой, но при упоминании контракта оживилась еще сильнее. Она затащила Зи под стол, всем своим видом давая понять, что она вся внимание, и слушает только его одного, и улыбается только ему одному. Ее глаза так и сияли. Сейчас она показалась мне очень красивой.
– Давайте подробнее, мистер Зигфелд. Что за контракт?
Заикаясь и запинаясь на каждом слове, Зи объяснил, что его студия еще совсем новая и неизвестная, но предложил разделить прибыль с продаж пополам – «Так будет по-честному» – и сказал, что у группы есть полная творческая свобода. Пока они с Сюзанн обсуждали детали контракта, мне вдруг подумалось, что Зи много знает о музыке, но совсем не кичится своими знаниями. Сколько раз мы с ним беседовали о разных группах, о Erasure или Crowded House, и он ни разу не дал мне понять, что разбирается в музыке намного лучше меня. Он мог бы раскатать меня по асфальту в любую минуту, но внимательно слушал мои теории и искренне разделял мои восторги.
Сформулировав эту мысль, я поняла, что Зи стал для меня в десять раз интереснее, чем был прежде. Я еще не встречала людей, в которых скрывалось бы столько «потайных глубин». Все остальные, кого я знаю – папа, Джон Кайт, я сама, – сразу выкладывают себя целиком, как угощение в буфете. Вот у нас пироги со свининой, а вот сладкие булки! Зи, похоже, из тех, кто угощает собой окружающих только тогда, когда кто-нибудь скажет, что он голодный.
Продолжая обдумывать эту новую для себя мысль, я потихонечку выползла из-под стола. Сюзанн схватила меня за руку:
– Уже уходишь?
Я посмотрела на Зи. Он явно еще не закончил.
– Ага.
– В четверг. Приходи в гости в четверг. Мы с тобой точно подружимся, – объявила она тоном, не терпящим возражений. – Джулия, запиши Долли мой адрес. Я разговариваю с человеком.
Они с Зи выбрались из-под стола и отошли в уголок.
– У меня есть право голоса? – спросила я у Джулии, которая записала мне адрес Сюзанн на каком-то клочке бумажки. – Я могу выбирать, с кем дружить?
– Нет, – ответила Джулия. – Тебя уже выбрали. Как сказала Люку принцесса Лея: «Удачи».
Я направилась к выходу, сжимая в руке бумажку с адресом – как оказалось, Сюзанн живет в Кентиш-Тауне, совсем рядом со мной, – и тут она крикнула мне с другого конца гримерной:
– Долли, мы составим список! Всех девчонок, которых он трахнул! И ПОМНИ! НИКАКИХ СЫРОВ!
7
В музыкальном сообществе существует негласное правило, что человек, играющий в группе, занимает более высокое положение по сравнению с теми, кто в группах не играет, – даже если о его группе никто не слышал. Это как-то связано с тем, что люди объединились в команду, дали ей название и решили, какие ценности и идеалы они будут отстаивать сообща. Сюзанн – не просто какая-то Сюзанн, а «Сюзанн Бэнкс из «Брэнки». А я просто… я. Сама по себе. Она всяко выше по рангу.
Вот почему получается как-то неловко, когда я прихожу к ней на следующий день – в четверг, как мы и договаривались, – и долго-долго трезвоню в дверь, и наконец Сюзанн мне открывает. Она в домашнем халате и явно только что проснулась. Сюзанн глядит на меня как на психа и, кажется, не понимает, что я тут делаю, хотя сама же меня пригласила.
– Э… – говорит она.
– Ты сказала, чтобы я приходила сегодня. Я надела свою лучшую шляпу для постельных сплетен. – Я показываю на свой цилиндр с биркой, как у Безумного Шляпника, но у него была надпись «10 / 6», а у меня – «Постельные сплетни». Я подготовилась к встрече.
– Сегодня… Сегодня какой день недели? – растерянно спрашивает она.
Я подсказываю:
– Четверг.
– Четверг… Четверг. – Сюзанн говорит это так, словно она что-то слышала о четвергах, но они происходят с другими людьми, а с ней самой – никогда.
– Я купила «Ролодекс», – говорю я, доставая его из сумки, чтобы освежить ее память. – Составим картотеку. По алфавиту. Всех, кого трахнул Джерри.
Под ярким солнцем раннего камденского утра идея прикупить «Ролодекс» для каталогизации постельных историй кажется не такой уж и гениальной.
– Семнадцать фунтов и девяноста девять пенсов, – говорю я, просто для сведения. – Но это не страшно. Журнал возместит мне расходы.
Сюзанн болезненно морщится.
– Ты, по-моему, не выспалась. Ложись, досыпай, – говорю я, делая шаг назад. – Извини. Увидимся как-нибудь в другой раз.
Я уже собираюсь идти восвояси, но Сюзанн машет рукой:
– Нет, погоди. Ты куда? В четверг я могу. Давай заходи, проходи. Приходи в чувства. – Последнюю фразу она, как я поняла, адресует себе.
Я прохожу в гостиную. За столом сидит Джулия, читает книгу и ест дхал прямо из пластикового контейнера.
– Ой, привет, – говорю я, смутившись.
Джулия поднимает глаза, на миг оторвавшись от книги:
– Привет.
– Я не знала, что вы живете вместе, – жизнерадостно говорю я. – Вчера на концерте Сюзанн сказала, что это «ее» дом.
Джулия смотрит на меня волком.
– Она сказала, как есть.
Я говорю:
– Прошу прощения, что я так настойчиво звонила в дверь. Вас, наверное, это бесило.
– Джулия никогда никому не открывает. К ней никто и не ходит, – радостно сообщает мне Сюзанн. – Я пойду переоденусь.
Она скрывается в спальне и периодически кричит из-за двери:
– Завари себе чай! Сбегай за сигаретами, ладно? Открой дверь, ага? Господи, что у меня с лицом?! Все поры открылись, как, блядь, створки моллюсков.
Джулия продолжает читать и есть дхал, демонстративно не обращая на меня внимания.
Я пытаюсь завести разговор:
– Кажется, у тебя мидлендский акцент? Я сама из Вулверхэмптона!
– Прими мои соболезнования, – отвечает Джулия, очень по-мидлендски. Она опять умолкает, но где-то через минуту все-таки говорит, вероятно, из жалости: – Да. У меня мидлендский акцент. Я из Киддерминстера.
– О, Кидди, малышка! Шикарная штучка! – говорю я, потому что в Мидлендсе так принято говорить об уроженцах Киддерминстера.
– Да, все так говорят, – бормочет Джулия, не отрываясь от книги. – Но если подумать, то Киддерминстер точно такой же, как Вулверхэмптон, только там есть река. А река по природе своей не шикарна. Это просто… естественная дренажная канава.
Я признаюсь, что ни разу не думала о реках в таком ключе.
Поскольку Джулия явно не расположена к беседе, я развлекаю себя сама, а именно разглядываю обстановку. Сразу ясно, что оформлением интерьера занималась Сюзанн.
Стены покрашены в цвет морской волны, в теперешние времена очень редкий – «Мне его смешивал один знакомый из театра», позднее поведала мне Сюзанн, – повсюду кучи старых журналов «Вог» 1950–1960 годов, шелковые китайские веера, шали с замысловатой вышивкой, потрепанные книжки: романтическая поэзия и классика радикального феминизма – две любимые темы Сюзанн. Китс и Йейтс бьются за место на полках с Андреа Дворкин и «Манифестом общества полного уничтожения мужчин» Валери Соланас. Все это вместе создает впечатление перезрелого пышного шика – как спелый персик, в первый час совершенно прекрасный, а потом начинающий подгнивать.
Теперь я знаю, каким должен быть идеальный дом взрослой женщины. Похоже, Сюзанн собрала в своем доме исключительно вещи с характером. Что называется, штучные вещи. Здесь нет ничего временного и обыденного – никаких дешевеньких бежевых кружек из супермаркета, никаких тривиальных подушек из BHS. У каждой вещи есть свое назначение, своя история, свой внутренний импульс. Все исполнено смысла.
Я составляю мысленный список всего, что можно «украсть» для оформления собственной квартиры – розовые, расшитые бисером абажуры, фотография старушки, которая лупит нациста маленькой дамской сумочкой, – и тут Сюзанн кричит из спальни:
– ДЖУЛИЯ! Где мои ГОЛУБЫЕ ТАБЛЕТКИ?
– У тебя на комоде, – отвечает Джулия нормальным голосом.
– ДЖУЛИЯ! Где мои ГОЛУБЫЕ ТАБЛЕТКИ? – снова кричит Сюзанн. – Мои ТРЕУГОЛЬНЫЕ ГОЛУБЫЕ ТАБЛЕТКИ?
– У ТЕБЯ. НА. КОМОДЕ.
В спальне что-то с грохотом падает на пол – падает и, похоже, частично бьется, – а потом появляется Сюзанн, в полной боевой раскраске, в бриджах, жокейских сапожках, нарядной викторианской блузке и потертой замшевой куртке. Она похожа на Вирджинию Вулф, взявшуюся тренировать футбольную команду. Сюзанн умеет одеваться. Одежда ее любит. Не каждый способен так подбирать наряды, чтобы они смотрелись забавно и вместе с тем сексапильно. Это надо уметь.
– Я их не нашла. Ну ничего. Приму красненькие, – говорит Сюзанн, закинув в рот горсть таблеток.
– О господи. – Джулия тяжко вздыхает.
Сюзанн глотает таблетки, не запивая водой.
– Первый этап завершен. Переходим ко второму, – объявляет она, после чего включает кофейник и закуривает сигарету.
Я так и не выяснила, что это были за таблетки, которые Сюзанн ела горстями: ее любимые «треугольные голубые», от которых она становилась благостной и чувствительной, маленькие красные, от которых она «оживлялась», и какие-то бело-желтые капсулы, действовавшие на ее настроение произвольно и непредсказуемо, что, безусловно, изрядно бодрило всех, кто с ней тесно общался. Когда я узнала, что ее мама американка, все стало ясно. Американцы, как я заметила, прибиваются на рецептурные препараты. Свое пристрастие к таблеткам Сюзанн унаследовала от мамы – как наследуют форму подбородка или религиозную предрасположенность.
– В общем, слушай. Ты точно поймешь. – Сюзанн садится за стол и пьет кофе, периодически затягиваясь сигаретой. – В чем мне видится моя задача: я хочу писать песни для страшненьких девочек.
Я не знаю, как реагировать на подобное заявление. Я вижу, что Джулия закатила глаза и еще глубже уткнулась в книгу.
– Ты заметила, что во всех песнях, где поется о девушках, все девчонки – красавицы? – продолжает Сюзанн. – Все как одна. Они, на хер, обворожительны и прелестны. Они входят в комнату, и все озаряется чарующим светом. Они… неотразимы. Но этим девчонкам не нужно, чтобы о них сочиняли песни. Весь мир, охреневший от их красоты, посвящает им песни. Да оставьте уже их в покое! Дайте им передохнуть! Пишите песни о страшных девчонках – им это нужно. Вот чем я и займусь. Я хочу, чтобы уродины не страдали комплексом неполноценности. У них тоже есть гордость, они тоже по-своему прекрасны и не должны прозябать по углам. Я хочу, чтобы их замечали. Я их выведу в мир. Я возглавлю атаку.
Сейчас десять минут второго, четверг. Не самое подходящее время для подобных речей. Я уж точно такого не ожидала. И все равно волоски у меня на руках встают дыбом.
– Посмотри, сколько женщин исходит слюной по Жерару Депардье, – продолжает Сюзанн. – Он же, блядь, жирный боров! Свинья свиньей! Чем он так привлекает женщин? Я скажу чем: он знаменитость. Тисни страшную рожу на миллионы афиш и плакатов, и уебище вдруг превращается в прекрасного принца. Оооо, Депардье, стонем мы, когда видим его в сотый раз. Я привыкла к твоей жуткой будке! Потому что он знаменитость. Потому что мы видим его каждый день. У мужчин шире понятия о привлекательности. Этот боров – красавец-мужчина! С рожей, похожей на хуй с глазами! Такие мужчины, как Депардье, не нуждаются в пластической хирургии и не испытывают отвращения к себе. У них нет отбоя от женщин, у них все заебись. Вот и мы будем действовать так же. Мы, женщины. Вознесем страшненьких девочек, сделаем их знаменитыми. Расширим наши понятия. Чтобы уродины-троллихи стали такими же сексапильными, как эти боровы-мужики. Слава – кратчайший путь к власти. Двигатель революции. Я добьюсь, чтобы уродины сделались привлекательными. А потом… потому что нас много… потому что нас большинство… страшные девчонки захватят мир.
Я смотрю на Сюзанн. Наверное, ее можно назвать «уродиной». Я не люблю это слово, потому что вкупе со словом «жирная» его слишком часто используют как оружие, и мне странно слышать его в качестве обыкновенного описания. Меня это нервирует. Но Сюзанн действительно некрасивая. Ее нос как будто расплющен наносником древнеримского шлема, глаза – теперь я присмотрелась получше – маленькие и бледные, они просто кажутся выразительными из-за яркого, почти театрального макияжа и накладных ресниц. У нее широченные плечи и явно не малый размер ноги. Под носом виднеется еле заметный шрам от операции на заячьей губе. Короче, она уж точно не стала бы живой моделью для принцессы на детском рисунке.
