– А-а, мистер Вулф, вы пришли! – сказал чей-то голос. – Это действительно честь для нас! Что вы о них скажете?
Это был Льюис Хьюитт. Вулф протянул ему руку. Шляпа, пальто и перчатки на Хьюитте были не те, что накануне, а трость в руке – та же: золотисто-желтая с красновато-коричневыми крапинками. Любой хороший оценщик с ходу определил бы ее стоимость в 830 долларов, не меньше. Хьюитт был достаточно высокого роста, чтобы смотреть на Вулфа сверху вниз, с демократической улыбкой под аристократическим носом.
– Они интересные, – произнес Вулф.
Интересные. Ха-ха!
– Разве они не изумительны? – Хьюитт так и сиял. – Если выкрою время, достану вам одну, чтобы вы могли рассмотреть ее получше, но сейчас я иду наверх, на обсуждение роз, оно уже началось. Вы ведь еще побудете здесь? Буду признателен. Привет, Уэйд, я уже бегу.
Уэйдом он назвал коротышку, только что подошедшего к нам. Пока они с Вулфом обменивались приветствиями, я с интересом его рассматривал. Это был не кто иной, как У. Дж. Дилл собственной персоной, работодатель моей будущей жены. Во многом он был точной противоположностью Хьюитту: на Вулфа Дилл смотрел снизу вверх, его видавший виды коричневый костюм явно соскучился по утюгу, а колючие серые глаза, казалось, не умели улыбаться.
– Возможно, вы меня не помните, – сказал он Вулфу, – я был однажды у вас с Реймондом Пленом.
– Разумеется, мистер Дилл, я помню вас.
– Я только что видел Плена внизу, и он сообщил мне, что вы здесь. Я собирался звонить вам сегодня. Хотел узнать, не окажете ли вы мне услугу.
– Это зависит…
– Я сейчас объясню. Давайте отойдем в сторонку.
Они выбрались из толпы, и я последовал за ними.
– Знаете ли вы что-нибудь о пожелтении Куруме?
– Слышал об этом. – Вулф нахмурился. – Читал в журнале. Неизлечимая болезнь вечнозеленых широколистных. Считают, что это грибок. Впервые обнаружен на нескольких азалиях Куруме, которые Льюис Хьюитт вывез из Японии. Потом вы столкнулись с этим, и, полагаю, Уотсон из Массачусетса тоже. Апдеграф потерял целую плантацию, несколько акров растений, которые он называл родалиями.
– Вы и впрямь в курсе дела.
– Я помню то, что прочел.
– Вы видели мою экспозицию внизу?
– Взглянул, когда проходил. – Вулф скорчил гримасу. – Там толпа. Я пришел посмотреть на эти гибриды. У вас весьма красивый Cypripedium pubescens[4 - Cypripedium pubescens – башмачок пушистый – относится к семейству орхидных.]. Весьма красивый.
– А видели вы лавры и азалии?
– Да. Они выглядят больными.
– Они действительно больны. Они погибают. Пожелтение Куруме. На нижней стороне листьев типичные коричневые пятна. Кто-то, без сомнения, заразил их. Я бы очень хотел знать кто. И я намерен выяснить это.
Вулф, казалось, сочувствовал. Он и на самом деле сочувствовал. Угроза рокового грибка сплачивает всех цветоводов.
– Очень жаль, что ваша экспозиция испорчена, – сказал он. – Но почему вы предполагаете злой умысел?
– Это именно так.
– У вас есть доказательства?
– Нет. За этим я к вам и обращаюсь.
– Мой дорогой сэр, вы, как ребенок, сердитесь на камень, о который споткнулись. Болезнь завелась на вашем участке. Где-то в почве остались споры.
Дилл покачал головой:
– Болезнь была на моем участке в Лонг-Айленде, а эти растения прибыли из Нью-Джерси. Почва не могла быть заражена.
– С грибком возможно все, что угодно. Садовый инструмент, привезенный оттуда, или рукавицы…
– Не верю. – По голосу Дилла чувствовалось: его не переубедить. – Мы были так осторожны. Я не сомневаюсь: это сделано специально, с умыслом, чтобы погубить мои растения. И я хочу знать, кто это сделал. Я заплачу вам тысячу долларов, если вы мне поможете.
Вулф сбежал с корабля. Не физически, а, так сказать, ментально. Его лицо стало безмятежным и отсутствующим.
– Я не уверен, что смогу взяться за ваше поручение, мистер Дилл.
– Почему? Вы же детектив, ведь так? Разве это не ваша работа?
– Да, так.
– А это дело для детектива. Разве нет?
– Нет.
– Но почему?
– Потому что вы не стали бы пересекать континент, чтобы искупаться в Тихом океане. Усилия и плата непропорциональны. Вы говорите, у вас нет доказательств. Вы подозреваете кого-нибудь?
– Нет, но я абсолютно убежден…
Я вмешался, заявив Вулфу:
– Мне нужно идти на обсуждение брюссельской капусты, – и покинул их.
У меня действительно была определенная цель, но главное – мне хотелось смыться. Хотя благодаря паре прибыльных дел в начале года наш бюджет был в порядке на несколько месяцев вперед, я всегда злился, когда Вулф отказывался от предложений. И я не хотел давить на него прямо перед гибридами Хьюитта. Чтобы миновать толкучку, я отворил дверь с табличкой «Вход воспрещен» и спустился на один лестничный пролет. Эта часть была закрыта для публики. Я продрался сквозь джунгли из упаковочных ящиков, каких-то деревьев и кустов, оборудования для полива и тому подобных предметов. Прошел по коридору и свернул направо. Этот боковой коридор тянулся почти через все здание, но я знал: где-то посередине есть выход. Слева вдоль стены громоздились какие-то кадки, деревья, кустарники и что-то еще, чему не нашлось места на выставке. По правой стене – служебные двери с табличками, все запертые, вели в главный зал, к самим экспозициям, но с тыла. Проходя мимо таблички «Ракер и Дилл», я послал ей воздушный поцелуй.
Через дверь дальше по коридору я попал в главный зал. Там стало еще теснее, чем полчаса назад, когда мы проходили здесь с Вулфом. Я пробрался прямо к импровизированной сцене, обнесенной веревочным ограждением, с табличками «Питомники Апдеграфа, Эри, Пенсильвания». Экспозиции с этой стороны представляли собой полуостровки, вдающиеся в главный зал, с проходами между ними до задней стены со служебными входами. Обогнув группу зрителей, я оказался рядом с низкорослым типом, который стоял возле веревок, хмурясь на всю эту зелень.
– Привет, Пит, – произнес я.
– Привет, – кивнул он.
Я познакомился с Питом во вторник, позавчера. Он мне не понравился. Очень даже не понравился. Из-за косящих глаз и шрама на носу он не выглядел заслуживающим доверия. Но вел он себя гостеприимно, и благодаря ему я быстро тут освоился.
– Ваши пионы симпатично выглядят, – заметил я, чтобы что-то сказать.
Слева от меня кто-то захихикал и сделал замечание, для моих ушей не предназначенное, но у меня хороший слух. Я обернулся и строго посмотрел на хихикающих. Это были будто сошедшие с карикатур Хелен Хокинсон[5 - Хелен Хокинсон (1893–1949) – известная американская карикатуристка. Постоянные персонажи на ее рисунках – две дамы из Бронксвилла, очень дорогого и при этом богемного пригорода Нью-Йорка.] две дамочки из Бронксвилла.
– Да, мэм, пионы, – повторил я. – Вы знаете, что такое Cymbidium miranda? Нет? Я знал их еще в ту пору, когда пешком под стол ходил. А вы знаете, что такое Phalaenopsis?
– Нет, не знаю, но уверена, что вот это – рододендроны. Пионы! Пойдем, Элис!
И они двинулись прочь. Я посмотрел им вслед и опять повернулся к Питу:
– Простите, что разогнал ваших посетительниц, но не их дело, если я предпочитаю называть это пионами. Что вы там разглядываете? Ищете пожелтение Куруме?
Он дернул головой в мою сторону.
– А что такое с пожелтением Куруме? – требовательно спросил он.
– Ничего. Просто к слову пришлось. Я слышал, как Дилл рассказывал, что его полянка заражена. Интересно, распространяется ли это? Вам незачем смотреть на меня так. Я этой штукой не болею.
Его левый глаз моргнул, а правый – нет.
– Когда это Дилл говорил?
– Да вот только что.
– Так. Я подозревал. – Он вытянулся, насколько ему позволял рост, даже привстал на цыпочки, и стал оглядываться по сторонам. – Вы видели моего босса?
– Нет, я только что пришел.
Пит ринулся прочь. Похоже, я запустил какой-то процесс. Пит свернул налево, а я пошел направо, мимо розария и еще каких-то экспозиций, к «Ракеру и Диллу».
Толпа пока еще не набежала. Было только три пятнадцать дня, а до четырех они не станут вопить и наседать на веревки. В четыре Гарри приляжет отдохнуть, а Энн снимет туфли и чулки и опустит ноги в воду, чего определенно никогда еще не демонстрировалось ни на одной выставке цветов в мире. Я занял позицию позади двух не слишком высоких дам. Игра в ножички уже закончилась. Сейчас Гарри мастерил рогатку, а Энн вязала. То, над чем она трудилась, вряд ли могло мне пригодиться, но я интересовался не продукцией, а самой Энн, что естественно для влюбленного. Она сидела на траве и вязала, будто на целые мили вокруг не было ни души. Как актер, Гарри ей и в подметки не годился. Он не смотрел на зрителей и, уж конечно, молчал, коль скоро задумана была пантомима, но его движения и взгляды выдавали, что он ни на минуту не забывал о публике.
Разумеется, я ревновал, но он раздражал меня и без того. Он был примерно моих лет и мазал чем-то волосы, чтобы они блестели. Волосы у него были темные, как и глаза, и он то и дело самодовольно ухмылялся. А еще он был нахал. Одной из причин, по которой я выбрал для себя Энн, был случай во вторник: во время ланча он положил руку ей на плечо, а она отпрянула, что отнюдь не было похоже на приглашение повторить. Да и по другим признакам было ясно, что она решила сохранить свою невинность и чистоту для меня, хотя, конечно, пока она не могла знать, что это для меня, я ведь еще не имел шанса пообщаться с ней. Должен признаться: то, что она позволяет Хьюитту украшать ее орхидеями и кормить обедом, – горькая пилюля, но, в конце-то концов, я не мог ожидать, что она питается святым духом – с такими-то ногами.
Вдруг Гарри вскочил и завопил:
– Эй!
Это было первое слово, которое я от него услышал.
Все, включая меня, уставились на него.
– Эй, Апдеграф! – вопил Гарри. – Убирайтесь оттуда!
Это был тот самый босс, о котором спрашивал Пит, – Фред Апдеграф, здоровенный парень с огромным подбородком. В правом углу экспозиции он оседлал ограничительную веревку, отхватил садовыми ножницами веточку пиона, а может, лавра, подобрал ее и пошел прочь.
– Я об этом доложу! – вопил Гарри.
Толпа забурлила от негодования, и на секунду я подумал, что увижу суд Линча в качестве дополнительного развлечения на этой самой драматичной в истории выставке цветов. Однако дело ограничилось тем, что две женщины и один мужчина бросились вдогонку за Апдеграфом с какими-то увещеваниями, но он их проигнорировал. Хотите верьте, хотите нет, но Энн даже ни разу не взглянула в ту сторону и не пропустила ни одной петли в своем вязании. Прирожденная актриса.
На моих часах было 15:25. До великой сцены еще больше получаса. Я не мог оставлять Вулфа так долго одного в незнакомом месте и с сожалением поплелся прочь. Возвращаясь прежней дорогой, я поискал глазами Пита, думая рассказать ему, как его босс был уличен в преступлении, но того нигде не было видно. Идя по коридору, чтобы сократить путь, я заметил там некую особу, которая не показалась мне типичной посетительницей цветочных выставок, да и к служебному персоналу явно не имела отношения. Она стояла возле двери с табличкой «Ракер и Дилл». Симпатичная маленькая штучка в сером пальто с беличьим воротником, купленном явно на Четырнадцатой улице, в маленькой голубой шляпке и с голубой кожаной сумочкой под мышкой. Когда я приблизился, она взглянула на меня с сомнением и неуверенно улыбнулась.
– Потерялась, сестренка? – поинтересовался я.
– Нет. – Она улыбнулась еще шире. – Жду кое-кого.
– Меня?
– Вовсе нет.
– Вот и хорошо. Еще неделю назад это мог быть я, а теперь я уже несвободен.
И я двинулся дальше.
Наверху я обнаружил Вулфа все еще в обществе У. Дж. Дилла. Видимо, вопрос о том, чтобы выследить негодяя, погубившего экспозицию Дилла, был так или иначе решен, поскольку они спорили об инокуляции[6 - Введение в живой организм или в питательные среды какого-то инфицированного материала – по сути вакцинация, «прививка».] торфа и стерильных колбах для проращивания семян. Я присел на скамейку. Вскоре Дилл отбыл, а Вулф вернулся к стеклянному контейнеру и вновь погрузился в созерцание. Через несколько минут подошел Льюис Хьюитт с перекинутым через руку пальто. Озираясь по сторонам, будто что-то искал, он осведомился у Вулфа:
– Я не оставлял здесь трость?
– Я не видел. Арчи?
– Нет, сэр.
– Черт! – воскликнул Хьюитт. – Я повсюду оставляю свои трости, но эту мне не хотелось бы потерять. Ладно. Не желаете ли осмотреть поближе одну из моих красавиц?
– Охотно. Даже не осматривая, я с удовольствием купил бы одну.
– Не сомневаюсь, – хмыкнул Хьюитт. – На днях Плен предложил мне десять тысяч за одну штуку. – Он вынул из кармана ключ и склонился над контейнером. – Боюсь, меня сочтут скрягой, но я не могу отдать даже одну.
– Я не выращиваю цветы на продажу, я любитель, такой же, как и вы, – льстиво сказал Вулф.
– Знаю, – согласился Хьюитт, приподнимая один из горшков так осторожно, словно тот был сделан из звездного вещества и ангельского дыхания. – Но, мой дорогой друг, я просто не способен расстаться хотя бы с одной.
Последовавшая за этим сцена причинила мне боль. Вулф сделался слащавым до тошноты, так что я вынужден был отвернуться, чтобы не выдать своих чувств. Вулф льстил Хьюитту, поддакивал и улыбался, и каждую минуту я ждал, что он предложит смахнуть пыль с его ботинок. Но что всего хуже, Вулф явно не собирался никуда уходить. Хьюитт пустился разглагольствовать о семяпочках и пыльцевых трубочках, а Вулф изображал живейший интерес и, когда наконец Хьюитт предложил подарить ему парочку C. hassellis, благодарил его так, словно именно это и просил у Санта-Клауса, хотя у него самого было по меньшей мере два десятка экземпляров этих C. hassellis, не хуже, чем у Хьюитта, а то и получше. В четверть пятого я начал закипать. Я испытывал сильное желание дать Вулфу хорошего пинка за то, что он ведет себя как олух, но еще мне не терпелось отвести его к лесной полянке и доказать, что он был не прав, когда сказал, что у моей нареченной слишком длинные икры. Всего пятнадцать минут оставалось до конца великой сцены, когда Энн должна была брызнуть водой на лицо своего партнера и разбудить его. Это всегда вызывало смех у публики.
Я несколько расслабился, когда мы наконец тронулись с места. В обычной ситуации Вулф заставил бы меня тащить горшки, но тут он предпочел нести их сам – по одному в каждой руке, чтобы показать Хьюитту, как высоко ценит его подарок. Великий подхалим! Но худшее было впереди. Когда мы спустились по черной лестнице, я предложил двинуться прямо по коридору третьего этажа, и там, на полу у двери, ведущей к экспозиции Ракера и Дилла, я увидел предмет, который сразу опознал. Я остановился и сказал Хьюитту:
– Вот ваша трость.
Хьюитт тоже остановился, взглянул на нее и воскликнул:
– Силы небесные, как она сюда попала?!
И представляете, Вулф велел мне подобрать ее! Мне бы тут же, не сходя с места, подать в отставку, но не хотелось устраивать сцену в присутствии Хьюитта, так что я сдержался и поднял трость. Ручка была обвязана обрывком зеленого шнура, я стряхнул его и протянул трость Хьюитту ручкой вперед, подавив желание ткнуть его под ребра. Он демократично поблагодарил меня, и мы продолжили наш путь.
– Занятно, – произнес Хьюитт, – я определенно не оставлял ее здесь. Очень странно.
Тут перед нами открылась дверь, и из нее вышел мужчина. На двери висела табличка «Питомники Апдеграфа», а мужчина и был Фредом Апдеграфом, похитителем веточек. При виде нас он остановился и подождал, пока мы не пройдем мимо. Чуть дальше мы миновали еще две двери с табличками участников выставки, а потом я свернул к третьей, без таблички, повернул ручку и открыл ее.
– Куда это ты? – вопросил Вулф.
– Наяда. Эпизод у пруда. Я подумал, вы могли бы…
– Вздор! Какой-то бедлам…
– На это и впрямь стоит посмотреть, – объявил Хьюитт. – Очаровательна, совершенно очаровательна. Действительно прелестна. Я тоже пойду.
