Татьяна Тронина "Обманщик, обманщица"

Папа с мамой как-то отправились к Лизе с визитом, чуть не на коленях просили ее – пусть Витечка доучится… Дай ему шанс, а он тебе потом сторицей отплатит, он же такой добрый и самоотверженный мальчик!

Но Лиза – женщина умная и хитрая. Она не стала скандалить с родителями своего мужа, она не стала им говорить «нет». Она просто заплакала. Она всегда, во всех сложных ситуациях тихо плакала. И это действовало на брата безотказно, потому что он не мог видеть ее слез, ее бледного, запрокинутого личика, сцепленных тонких пальчиков, дрожащих губ…

И вроде взрослая женщина она, эта Лиза. Помнится, Виктору двадцать четыре, двадцать три тогда было, когда они встретились, а Лизе тридцать три, что ли?.. То есть женщина на четвертом десятке, мать уже… А все как бедное дитя себя ведет. Наверное, это сильнее всего на Витечку подействовало, эта ее беспомощность. Выученная беспомощность, как сейчас говорят. Сознательная. Осознанная. А брат суперответственный, ему все на «отлично» надо сделать. А «отлично» в его ситуации – это когда он может быстро и много заработать. Вот он и старался…

Конечно, нельзя отвергать и тот факт, что Лиза – очень красивая женщина. Причем у нее какая-то особая, немного сказочная красота… Вот такими рисуют романтических героинь в мультфильмах – с огромными глазами, трогательным ротиком, узкой талией и пышным бюстом. А, и еще грива роскошных светлых волос до пояса. Лиза не могла спокойно пройти по улице – к ней обязательно кто-нибудь да привязывался, а в юности – даже страшно представить, что было. Ее все сравнивали с актрисой Брижит Бардо в молодости.

Бэби-фейс – вот как назывался этот типаж. Детское личико, вечное детское личико… Смесь невинности и дикой эротики – так после встречи с Лизой с безнадежной тоской произнес папа. С безнадежной – потому что папа (ну, да и все они в их семье) прекрасно понимал, что добровольно Виктор эту женщину-дитя не оставит.

Тут еще вот какой нюанс: Виктор-то красавцем не являлся. Уродом – тоже, но брат, надо честно признать, обычный мужчина. Коренастый, толстенький. Этакий медведь. Думается, в молодости Лиза на такого, как Виктор, и внимания не обратила бы. Но в момент встречи с Виктором ей было уже изрядно за тридцать, у нее – ребенок на руках. И она как-то смогла сообразить, что на одном бэби-фейсе уже не выедешь. Хороших мужчин, готовых позаботиться о ней, очень мало.

И Лиза руками и ногами вцепилась в брата. А он, в свою очередь, не мог на нее надышаться – ну как же, такая нежная красотка ему досталась, ах, какая чудесная доченька у нее… Виктор был готов удочерить официально Паолу, но официальный отец девочки не собирался отказываться от своих прав. Алименты платил копеечные, а вот отказаться – ни-ни. Потом вроде умер тот, что ли?

В какой-то момент этих всех споров, ссор, выяснения отношений, сплетен, истерик стало вдруг ясно, что просто так Виктора с Лизой не разлучить. И что Виктор уже вряд ли закончит вуз и карьера великого ученого ему точно не светит.

Тогда случилось вот что: папа и мама отказались от Виктора. Они сказали ему, что больше не считают его своим сыном. И у них есть только один ребенок – это она, Оля.

Очень тяжелое решение. Мучительный разрыв, который, тем не менее, не заставил Виктора передумать и поменять свою судьбу. Он так и остался с Лизой и Паолой, а с родителями больше не виделся. Оля, конечно, пыталась помирить родителей с братом, только у нее ничего не получилось. Но она не стала отвергать Витечку в угоду папе и маме – она общалась с братом тайно, чтобы не будоражить лишний раз родителей.

Какое-то время Виктор вкалывал дальнобойщиком. Затем купил свою первую большегрузную машину и начал работать, что называется, на себя. В первый раз прогорел. Потом снова начал дело, уже научившись на своих ошибках. Приобрел несколько большегрузов, нанял водителей, что-то там еще интересное придумал… В этот раз у Виктора получилось – потихоньку он отбил вложенные деньги, затем вышел в плюс, а затем и вовсе стал получать неплохую прибыль и далее еще расширил свой автопарк. Дела у него пошли настолько хорошо, что он купил большую четырехкомнатную квартиру в центре города, поселился в ней с Лизой и Паолой.

То, что сын стал успешным бизнесменом, нисколько не утешило родителей. Они так и не захотели общаться с Виктором. Много переживали, тем самым подтачивали свое здоровье. Умерли быстро, внезапно, один за другим, даже не успев переписать квартиру на Олю. Да она сама об этом как-то мало думала, о квартирном вопросе… В тот момент не до того было.

С родителями Виктору не удалось попрощаться, не получилось. Только на кладбище он и смог попасть. Молча плакал на похоронах.

Оля не знала, что ей теперь делать, как реагировать. С одной стороны, это упрямство Виктора довело родителей до смерти. С другой стороны, родители не могли заставить сына поступать по их воле. Он взрослый, дееспособный мужчина, не хочет бросать грузоперевозки – имеет право…

Пожалуй, во всей этой ситуации Оля считала виноватой Лизу. Это она столкнула лбами родителей и сына. Захотела бы – вернула бы Виктора в прежнюю колею, могла бы сама выйти на работу, чтобы поддержать его. Часто же случается, когда в семьях муж с женой по очереди учатся и работают, позволяя друг другу сделать карьеру. Тут же этого не произошло: Лиза не захотела ничего менять. И уже сейчас можно сказать, что, скорее всего, таких денег Виктор точно не заработал бы, занимаясь наукой.

Оля никогда и ни с кем не ссорилась, особенно открыто, ей были неприятны вот эти все яростные словесные перепалки, оскорбления, обвинения взаимные… Она предпочитала молча удалиться от источника конфликта. Просить и требовать она тоже не умела…

Вот взять ее работу в институте, в котором Оля преподавала русский язык. Вроде хороший вуз, не такой модный, как тот, куда семья брата (по его рассказам) намеревалась определить Паолу, но все-таки…

Так вот, работа в этом, Олином, вузе состояла словно из нескольких частей. Одна часть – это преподавание. Студенты – милые молодые лица. Умные, глупые, ленивые, трудяги, смешные, задиристые порой – эти юноши и девушки вились вокруг Оли, но от них от всех словно свет шел. Общение с молодежью доставляло радость и удовольствие, хотя и не без казусов, конечно…

А вот работа на кафедре, все эти отчеты, учебные поручения, индивидуальные планы (которые, как подозревала Оля, даже никто не читал), огромная гора всяких нормативных документов – вот это все являлось тяжким бременем. Бесконечные проверки, аккредитации, сертификации, лицензирование… Хотя и эту часть преподавательской жизни худо-бедно, но можно было вытерпеть.

Самым же реальным кошмаром была атмосфера на кафедре. Интриги, склоки, борьба преподавателей за ставки, сплетни, образование различных группировок, затем их распад и образование новых… Эта часть ее работы Оле решительно не нравилась.

Она еще по наивности своей не сразу догадалась, что именно является причиной всех этих процессов. Позволяла себе часто вовлекаться в чужие интриги. И лишь спустя годы догадалась, что, если на заседании ученого совета кто-то из преподавателей толкал патетическую речь о том, что какой-либо предмет нельзя убрать из учебного плана, потому что без этого предмета студенты не освоят программу, то это значило только одно. Что выступающий боится потерять свою ставку. Причиной многих конфликтов были деньги. Борьба за ставки. За уменьшение нагрузки. Всякие разговоры про преемственность поколений, необходимость традиций и связь с прежней школой – это про страх показаться ненужным и устаревшим. И опять боязнь потерять при этом деньги…

Ну, и все такое прочее. Кроме того, многие из коллег откровенно завидовали Оле – она, по их мнению, слишком часто путешествовала. Кто-то прознал о том, что у Оли богатый брат-бизнесмен, ну и пошло-поехало… Из серии «Тебе о деньгах думать не надо, Оля, ты нашу жизнь не понимаешь, ты чужая».

До смешного дошло – из гардеробной таскали вешалки. Оле то и дело приходилось приносить из дома свои, чтобы было на что повесить пальто, иначе никак, только на стул его бросить.

Впрочем, на этой стороне своей преподавательской жизни Оля старалась не зацикливаться и больше посвящала себя работе со студентами.

Возвращаясь к наследству, то есть к квартирному вопросу. Опять же, и к Олиной нерешительности… Родители собирались все завещать Оле. Не успели. Завещания не написали, и пришлось вступать в наследство вдвоем с братом. Был момент, когда Оля собиралась попросить Витечку отказаться от своей доли в квартире. И она даже намекнула ему об этом в туманных, расплывчатых выражениях…

Намекнула не потому, что считала – богатый брат с собственным жильем может и обойтись без родительского наследства. Нет. Дело в другом. В другой. В Лизе. Ведь случись что с Витечкой, Лиза от того наследства, что останется после него, точно не откажется от части доли в родительской квартире Оли и ее брата, и тогда жизнь Оли значительно осложнится, если ей придется бороться со своей снохой (если, не дай бог, с братом что приключится). А Лиза из тех, кто своего не упустит. Никогда.

И мыкаться Оле на склоне жизни, пытаясь то ли разменять родительскую квартиру, то ли влезать в долги… Чтобы рассчитаться с Лизой. Словом, ничего хорошего.

Когда-то, в детстве, Олиным любимым фильмом был «Вам и не снилось». Самоотверженный Ромка, невзрачненькая Катя. Хотя героиня фильма, Катя, Оле не нравилась, да и всем остальным ее подругам тоже. Ну, во-первых, действительно, уж больно невзрачная, даже страшненькая, мягко говоря, та героиня – совсем не пара красавцу Ромке. Во-вторых, как-то это чувствовалось, что актриса, игравшая Катю, сильно старше своего парня и одноклассников. Это как-то ловилось всеми на интуитивном уровне. И Катя еще «прилипала», что называется. Эгоистка. Безразличная к проблемам в Роминой семье (пусть и выдуманным, но какая разница, девочке же было плевать и на маму Ромы, и на бабушку). Кате было даже наплевать на Ромино увлечение математикой. Она хотела, чтобы Рома находился рядом с ней, а не где-то там. Самой ей тоже было наплевать на свою судьбу… Только любовь, только она и он. «Зачем тебе эта дурацкая математика?» – не понимала Катя Ромку.

Спустя годы Оля вдруг открыла, что тот прелестный фильм из детства получил продолжение в виде истории ее брата. Тоже слишком гиперответственного юноши, готового на все ради своей любимой. Даже способного пожертвовать собой.

…В комнату постучались.

– Да-да! – отозвалась Оля, оторвавшись от экрана компьютера. Она переписывала отчет.

Дверь открылась. На пороге стоял брат – сонный, смешной, со встрепанными волосами, румяными щеками. Оля только сейчас вдруг смогла рассмотреть его как следует. И поразилась.

– Витечка, да ты похудел… ой-ой-ой, очень похудел! – жалостно ахнула она. – И оброс сильно. Тебе… тебе надо срочно подстричься!

Виктор лениво махнул рукой:

– Оль… я поехал, короче. Девять уже. Закрой за мной, пожалуйста. Да, и кто там играет? На пианино, что ли…

– А, так это Яна, соседка. Милая девочка. Дает уроки музыки у себя дома. Но я не против – это не хип-хоп какой-то. И вообще, уж лучше музыку за стеной слышать, чем чьи-то скандалы.

* * *

Яна закончила урок. Ее ученица – дама, что называется, предпенсионного возраста – буквально светилась от счастья. Только что она успешно разучила мелодию к старой советской песне «Лесной олень».

Дело в том, что Яна не учила игре как таковой, на клавишном инструменте, она учила исполнять определенные мелодии. Те, которые выбирали ее ученики, в основном люди уже в возрасте. Захотелось кому-то выучить начало «Лунной сонаты», не получив музыкального образования, не посещая в свое время несколько лет ДМШ (детскую музыкальную школу), – да пожалуйста. Приспичило «сбацать» что-то из шедевров «Битлз», не зубря гаммы, – да сколько угодно.

Яна официально работала, что называется, на себя. Давала у себя дома уроки игры на клавишных для взрослых и еще иногда выступала с группой знакомых музыкантов – на концертах в основном и еще в пивных барах. Там она, правда, играла на волынке. Бывало, что Яну приглашали выступить на каких-нибудь городских, уличных концертах или она участвовала со своей волынкой в столь модных нынче «реконструкциях».

Когда-то Яне прочили карьеру концертирующей пианистки, но она сознательно отказалась от этого. Денег мало – раз, гастроли по разным городам и весям, в любую погоду и любой сезон то еще «удовольствие» – это два. Ну и, в-третьих, Яна не хотела надолго расставаться с Григорием. Кстати, и он со скепсисом относился к гастролям…

– Всегда мечтала пригласить гостей, провести с ними чудесный вечер, а потом сесть за рояль и спеть вместе с друзьями свою любимую песню детства, – одеваясь перед зеркалом в прихожей, кокетливо призналась Яне ученица, главный бухгалтер в какой-то фирме. – Нет, не целый вечер на пианино играть, этак и утомиться можно, да и гости замучаются слушать… И караоке, кстати, тут тоже ни при чем. Моя мечта – совсем не про караоке. У нас на даче рояль, белый. Такой красивый-красивый и совершенно бесполезный. Чисто для интерьера: сосед свой дом продавал, а рояль куда девать? Ну мы и взяли, тем более бесплатно нам его отдали… Я, помню, все глядела на этот и рояль и думала: вот как бы научиться на нем играть? Жалела, что в музыкальную школу меня мама в детстве не отдала…

Яна слушала и вежливо улыбалась.

– …но, с другой стороны, у меня три подруги в детстве в музыкалке учились. И толку? Вспоминают те годы точно страшный сон. Сольфеджио! Гаммы! Домашка еще. Какие-то муздиктанты. Три-четыре раза в неделю бегать на занятия, потом экзамены. Выступления, когда дрожь в коленках и все внутри трясется… Никто из моих подруг не пошел по музыкальной стезе. Одной до сих пор, говорит, кошмары про музыкальную школу снятся.

– Бывает такое, – спокойно согласилась Яна. – У детей и до суицида порой доходит, если родители силой заставляют ребенка учиться на инструменте.

– Ужас! – эмоционально закатила глаза ученица. – Но я смотрела на свой рояль и жалела о несбывшемся. Думала, что вот никогда мне не сесть за этот инструмент, не сыграть на нем. Это ж годы обучения – лет семь или даже восемь, это ж сколько труда, слез, бесконечных репетиций. А тут мне про вас, Яночка, рассказали, и я прямо поразилась. Ничего себе, думаю, всего за несколько занятий можно разучить любую мелодию, «с рук» буквально?

– То, чем я занимаюсь, называется клиентоориентированная система обучения, – сказала Яна. – То есть клиент всегда прав. Никто из приходящих ко мне в профессионалы идти не собирается, поэтому в таком обучении главное не знания, а удовольствие от процесса и радость от результата.

– Да-да, радость! – подхватила ученица. – Действительно, я ж не собираюсь концерты в консерватории устраивать и деньги за вход собирать, мне бы одну мелодию разучить для дома, для гостей… И я сделала это! Спасибо, Яночка. Я еще, может быть, чуть погодя снова к вам на занятия запишусь. Еще какую-нибудь мелодию разучу!

Рассыпаясь в похвалах, ученица распрощалась с Яной.

Яна закрыла за ней дверь, вернулась в комнату. Подошла к балкону. За стеклом, в темноте, светились окна домов, красные и белые реки огней – это улица вся была забита стоящими автомобилями.

«Пробка, – подумала Яна. – Наверное, Гриша не приедет сегодня. Или он уже приехал и пытается припарковаться во дворе, а свободных мест нет?..»

Яна открыла дверь, вышла на балкон и сразу же пожалела о том, что сделала это – налетел ветер, ледяной. Сейчас, в середине марта, вечером, было так же холодно, как и зимой. Обхватив себя руками за плечи, Яна, тем не менее, подошла к перилам и посмотрела вниз. Двор скрывался в полутьме, никакого движения там, на площадке, где обычно оставляли свои машины водители.

Краем глаза Яна заметила, что в соседней комнате – той, что через стену, – горит свет. Две квартиры соединял один балкон. Посредине металлическая решетка, вернее, дверца, которая была заперта на обычную проволоку. Чтобы перейти с балкона на балкон, достаточно раскрутить проволоку – и вот человек уже на чужой половине.

Но такого, конечно, никогда не случалось. В соседней квартире жила очень милая и интеллигентная дама: Яна довольно часто сталкивалась с ней во дворе и изредка на том же самом балконе. Яна как-то спросила соседку, не мешают ли звуки музыки? Конечно, в той комнате, где Яна преподавала, была в свое время сделана очень хорошая звукоизоляция, но кто знает, как там, со стороны, может быть, все равно слышно…

Дама (ее звали Ольгой) заверила Яну, что звуки музыки почти не слышны и к тому же по ночам ведь соседка не играет, только в установленное законом время? Ну и славно. Кроме того, Ольга сообщила, что почти не бывает в той комнате, что за Яниной стеной, – лишь изредка подметает там да на балконе. Потому что эта комната принадлежит ее брату, а брат здесь бывает очень редко, поскольку живет в другом месте со своей семьей. Так что никаких проблем, Яна, музицируйте на здоровье…

То, что балконная дверь была замотана лишь на проволоку, не беспокоило ни Яну, ни Ольгу. Свои же люди, проверенные соседи. Сколько Яна тут живет, лет десять последних… Уже поняла, кто есть кто. К тому же так безопаснее – в случае, например, пожара всегда есть возможность эвакуироваться через соседскую квартиру.

Самого соседа, то есть брата Ольги, Яна никогда не видела. Или видела, но не запомнила? Вроде да, мелькал как-то мужской силуэт на той половине балкона.

Может быть, этот загадочный брат сейчас там, за стеной? Яне почему-то не захотелось с ним встречаться. Она передернула от холода плечами и быстро вернулась назад в комнату.

Было уже около девяти вечера.

«Наверное, Гриша не придет», – окончательно решила Яна. Она могла, конечно, написать ему сообщение и спросить, ждать ли ей его сегодня или нет. Не напрямую, конечно, спросить, а написать какую-нибудь затейливую фразу типа «вывесили ли сегодня новое расписание?».

Жена Григория (ее звали Машей) не контролировала его. В том смысле, что не проверяла телефон мужа. Но мало ли что… Иногда можно схватить по ошибке чужой телефон, а на экране высветится что-нибудь такое, предательское, из серии «когда тебя ждать, милый?». Так что если Маша случайно и заметит чужое сообщение в телефоне мужа, то это самое «расписание» не нарушит ее покоя.

Яна была прекрасно осведомлена о том, что ее связь с женатым мужчиной – совершенно недопустимое явление в наше время. Со всех точек зрения – морали, нравственности, психологии, религии и т. д. и т. п. Любовниц в наше время презирают точно так же, как и сто лет назад, и двести, и пятьсот… Сейчас презирают в первую очередь потому, что это неуважительно по отношению к себе самой. Самодостаточная современная женщина не должна быть игрушкой в мужских руках. Сознательная женщина не имеет права причинять страдания другим женщинам (женам). Из женской солидарности и еще потому, что может прилететь так называемый бумеранг и с любовницей непременно случится какое-нибудь несчастье (бумеранг – аналог понятия «кара» нынче). Да и вообще, лучше быть одной, чем довольствоваться крохами с чужого семейного стола.

Быть любовницей сегодня – это быть жалкой. Ничтожной. Никчемной, нереализованной особой… Глупой, в конце концов.

Яна прекрасно об этом знала. И вполне отдавала себе отчет, что находится сейчас не в самой лучшей позиции.

Она и рада была оставить Гришу, но как это сделать?

Как оставить человека, которого любишь столько, сколько себя помнишь, по сути?.. Они учились в одной школе, в одном классе. Сидели за одной партой. Их в старших классах называли всерьез женихом и невестой.

Яна даже не могла сказать точно, когда именно, в каком классе она осознала свою любовь к Григорию. Сначала друзья, потом подростки, которые боялись своих чувств, затем юность, когда уже все всерьез, и на грани…

Родители Яны без особого энтузиазма относились к школьному роману дочери. Они не ругали ее, но и не поощряли, они старались загрузить ее по максимуму – уроками в школе и в «музыкалке», не без основания считая, что занятому человеку не до глупостей.

Мама же Гриши, психолог по образованию, действовала по-научному. Она ничего не запрещала сыну, но зато постоянно убеждала его, что Яна – не пара ему по многим психологическим показателям. Что юношеские романы в принципе – это несерьезно. И ненадолго. А история о Ромео и Джульетте популярна до сих пор только потому, что герои в ней умерли молодыми, в самый разгар своей страсти. Пожили бы они вместе – даже не десяток лет, года-другого бывает порой достаточно, – и ни следа от их романтизма не осталось бы.

Словом, к отношениям Гриши и Яны их родители относились весьма скептически. Ну а с другой стороны (и Яна это прекрасно понимала), что им еще оставалось делать? Носить рано повзрослевших отпрысков на ручках, радостно позволить им ранний брак, платить – в буквальном и переносном смысле – за юную чету по всем их счетам?

Это была обычная жизнь обычных нормальных, незлых, немного усталых и немного нервных, тревожных взрослых. И их обычных детей, с их обычной, юношеской влюбленностью…

Дети выросли, окончили школу, дальше пути Григория и Яны разошлись по разным вузам и разным компаниям, но молодые люди продолжали встречаться. Их любовь не затихла, не исчезла, а скорее перешла в новый формат. В режим ожидания, что ли. Когда обоим приходилось ждать редких свиданий и чаще переписываться, чем созваниваться.

И вот именно в этот период, в первый год после окончания школы, произошла и первая ссора Яны и Гриши. Когда возлюбленный заявил, что вынужден жениться, поскольку его однокурсница Маша ждет от него ребенка. И да, он, Гриша, все равно любит только Яну. Ну вот так вышло. Глупая ошибка. Нечаянная измена и ее последствия, которые он, как честный человек, обязан исправить.

Яна была не просто сражена, она была убита. Ей даже в голову до того не могло прийти, что ее возлюбленный способен посмотреть на какую-то постороннюю девушку. Целовать кого-то там… Вступить в близкие отношения! И, содрогаясь от наслаждения, извергнуть свое семя в чужое лоно. И это при том, что в отношениях Яна и Григорий предохранялись всеми возможными способами. Это что же получается, Гриша настолько с той Машей голову потерял, что даже забыл о контрацепции?!

Яна немедленно порвала отношения с Григорием. Чужие теперь. Где-то полгода или больше они не виделись. Хотя Яна вспоминала своего возлюбленного каждый день, все другие юноши были ей абсолютно безразличны.

Но вот однажды Григорий встретил Яну. Грустный, серьезный. Он совсем не выглядел счастливым. Сказал, что Машу накануне положили в роддом, она вот-вот родит. И лишь сейчас он на время освободился – для того чтобы просто посмотреть на Яну. Потому что до сих пор любит одну ее. А жена, ребенок – это только про долг и обязанности, от которых он не собирается уклоняться.

Яна хотела опять поругаться с Григорием, она намеревалась оттолкнуть его, но почему-то не получилось. Это странно, но после стольких месяцев разлуки она еще сильнее любила этого юношу.

Чем все закончилось?

Ночью в гостинице. В снятом номере. Что хуже всего, так это то, что ни Яна, ни Григорий еще не чувствовали себя настолько безумно влюбленными. Каждое мгновение того свидания было наполнено нежностью, а в крошечном гостиничном номере разлилось бесконечное, бескрайнее море любви.

Наутро они расстались. Яна рыдала, Григорий плакал. Обоим было ясно, что эта совместная ночь – последняя в их жизни. Дальше уже ничего не будет. Потому что Григорий вернется в семью, там скоро появится ребенок, жене потребуется помощь по дому, работу тоже еще никто не отменял… Ну, как-то так. А Яна – не будет же она после всего этого еще на что-то надеяться? Нет, конечно.

Но, странное дело, все оказалось иначе. У них, у Яны и Григория, случилось еще одно свидание, кажется, теперь уже точно самое последнее-распоследнее. Затем, спустя месяц, еще одно. Потом еще одно… Григорий рассказывал о своем сыне Серафиме, какой тот смешной и милый и как бы он, Григорий, хотел, чтобы это был ребенок от Яны.

Этих «последних» свиданий набралось на год жизни. И потом еще на один… Яна жила с постоянным ощущением конца света. Пока Григорий не сказал ей, что его жена опять беременна.

Только тогда Яна осознала, что вся эта история превратилась в глупую шутку и вот теперь уж точно пора прекращать эти отношения. Но это сказать легко, а сделать – сложно. Потянулась опять череда «последних» свиданий. Безумная ночь любви – когда жена Григория, Маша, опять лежала в роддоме…

Расстаться почему-то не получилось, и Яна теперь слушала истории о мальчике Серафиме и девочке Владе. Которая, кстати, была почему-то похожа не на свою мать, Машу, а на Яну. По словам Григория, разумеется.

У Яны умерла родная тетя, оставив племяннице квартиру. Яна получила возможность жить одной, отдельно от родителей, и теперь Григорий стал посещать Яну чаще. Удобней и проще, и никто паспорт не требует на входе – то есть уменьшается вероятность того, что кто-то донесет Маше о похождениях мужа.

Несколько лет пролетели точно во сне. Лет восемь или девять. Пока в один прекрасный день Григорий не заявил, что его жена ждет третьего ребенка.

Тут Яне просто жить не захотелось, она едва руки на себя не наложила от безысходности какой-то, от ощущения, что она бегает годами по кругу. И ничего не происходит и не меняется. Нет, Яна не хотела, чтобы Григорий развелся с Машей и оставил детей. Она не была чудовищем, собиравшимся разрушить чужую семью. Яна мечтала только об одном – выйти из заколдованного круга, перестать жить так, как она жила все эти годы.

Надо забыть Григория. Собрать всю волю в кулак и, наконец, окончательно порвать с этим человеком, из чувства самосохранения хотя бы! Но нет. Еще пять лет прошли точно сон с рассказами о Серафиме, Владе и славном малыше Даниле.

Яне перед Новым годом исполнилось тридцать пять лет. Казалось бы, еще не возраст для женщины по нынешним временам, но, с другой стороны, сколько лет отдано отношениям с Григорием. Его детям: Серафиму – шестнадцать, Владе – четырнадцать, Даниле – уже пять. Чужие дети очень быстро растут…

Трель домофона прозвучала в одиннадцатом часу.

– Кто там? – дрогнувшим голосом спросила Яна в переговорное устройство.

– Детка, это я, открывай, – усталым голосом отозвался Григорий.

Через минуту он уже заходил в квартиру – пахнущий ледяным воздухом, едва-едва – кедром (в составе мужского одеколона после бритья числился, наверное), теплой шерстью (от пальто), кофе и еще чем-то свежим, уютным, успокаивающим и, опять же, будоражащим. То, как пахнет Григорий, безусловно, нравилось Яне, и она порой ловила себя на зависти к Маше и их детям – у тех была возможность обнимать этого мужчину так часто, как им этого хотелось. Была бы Янина воля – она с утра до вечера обнимала бы своего возлюблен- ного.

Григорий чем-то напоминал цыгана – вьющимися темными волосами, темными глазами, широким подбородком, четко очерченными скулами. Дикарь. Но на контрасте – мягкая улыбка, всегда спокойный печальный взгляд, плавные, чуть замедленные, осторожные движения. Эта вечная усталость чеховского интеллигента…

– Я уж думала, ты не придешь, – пробормотала Яна, под пальто обхватив Григория и прижавшись щекой к его груди.

– Ты ждала меня? – растрогался тот, поцеловал ее в макушку. – У тебя губы не накрашены? Умоляю, только не испачкай мне помадой рубашку…

– Нет никакой помады. И я всегда тебя жду.

– Ох, детка… Надо поговорить.

Григорий разделся, вымыл руки, и они прошли в комнату. Яна легла на кровать, устроилась поудобнее, Григорий уселся в кресло напротив.

– Что-то случилось, – спокойно, с утвердительной интонацией произнесла Яна.