«Крестьянин с широкой костью», – так охарактеризовал его Сашка Васильков, впервые увидев на фронте.
Однако родился и вырос этот крестьянин на юго-западе Москвы, в небольшом рабочем поселке. Позже семья переехала ближе к центру. Там Иван окончил среднюю школу с очень неплохим набором оценок и без проблем поступил в Подольское военное артиллерийское училище.
Заместителем Ивана Старцева значился капитан Василий Егоров, опытный сыщик, начавший службу с участкового инспектора. Спокойный и уверенный в себе здоровяк с огромными кулаками и лицом актера-красавца из «Мосфильма». Егоров родился в пятнадцатом году в большой крестьянской семье, проживавшей в бедном селе, расположенном в Ленинградской области. Василий изо всех сил старался выбраться из нищеты и получить хорошую профессию. Он с отличием окончил восьмилетку в Колпино, а потом по ходатайству комсомольской организации был направлен в Ленинградскую школу среднего начальствующего состава рабоче-крестьянской милиции. Учеба и будущая работа пришлись ему по нраву. После выпускных экзаменов он получил погоны младшего лейтенанта и направление на работу в один из районов Ленинградской области. Уже через год его как лучшего участкового инспектора перевели в Ленинградский уголовный розыск, а перед войной в составе группы офицеров перебросили в столицу для усиления знаменитого МУРа.
Далее по выслуге лет и опыту шел старший оперуполномоченный капитан Олесь Бойко, начинавший службу в войсках НКВД. Этот молодец вообще походил на русского богатыря из народной сказки: высокий, белокожий, с рыжеватыми вьющимися волосами. «Кровь с молоком», – говорят про таких людей. Он не был таким мускулистым и жилистым, как Старцев или Егоров, но силушкой тоже обладал немалой. На левой руке Олеся не было среднего и указательного пальцев, а ладонь с запястьем пестрели мелкими шрамами. Судьба Олеся была похожа на нелегкий путь Ивана Старцева: училище, фронт, ранение, лечение в госпитале, назначение в тыл. Отличие состояло лишь в том, что Иван начинал службу в артиллерии, затем попал в пехоту. За отвагу и смекалку он был переведен в разведку, где дорос до капитана. Олесь же начал службу в тридцать седьмом году в отдельном стрелковом батальоне войск НКВД, занимавшемся охраной особо важных промышленных предприятий. Воевал с первого дня, командовал взводом, ротой. Возможно, потянул бы и батальон, но в конце сорок второго получил ранение. После излечения он был направлен в Московский уголовный розыск.
Рядовыми оперативниками в группе не так давно работали старшие лейтенанты Ефим Баранец и Игнат Горшеня, а также лейтенант Константин Ким. Уже после окончания войны, в начале лета 1945 года, в группу был зачислен майор Александр Васильков.
Начальство в лице комиссара Урусова поручало слаженному коллективу сыщиков расследование самых сложных и безнадежных на первый взгляд преступлений. Старцев и его товарищи с поставленными задачами справлялись.
В разгар обеденной трапезы в кабинет заглянул оперативник из дежурной группы.
– Товарищи, у меня для вас плохая новость, но другой на сегодня нет, – сказал он, потупив взор. – Паренька вашего только что обнаружили. Мертвый сидит в машине.
Оперативники Старцева разом перестали жевать.
– Где? – глухо спросил Иван.
– В Софийском проезде, возле Миусского кладбища. Если хотите съездить и осмотреть, то наша дежурная машина стоит у подъезда.
Вернувшись через час в управление, Старцев не стал заходить в кабинет. Опираясь на трость, он тяжело поднялся по центральной лестнице до второго этажа и кивнул товарищам. Те поняли его и остались на площадке, сам же Иван отправился дальше.
Очереди в приемной комиссара Урусова не было.
Старцев постучал, распахнул дверь.
– Разрешите?
– Прошу, Иван Харитонович.
Урусов сидел за рабочим столом и изучал какое-то дело.
Он отодвинул его в сторону, снял очки, откинулся на спинку стула и заявил:
– Докладывай, как твои дела.
– Плохо, Александр Михайлович, – проговорил Старцев, присаживаясь напротив.
– Что так?
– Только что убит наш молодой сотрудник Аркадий Кондратьев.
Комиссар изменился в лице.
– Как? При каких обстоятельствах?
– Операция, которую я на днях согласовал с вами, шла по плану. Мы с раннего утра торчали у «Гранда», зафиксировали, как около полудня три бандита зашли внутрь, дожидались, пока они там пили, закусывали…
– Ну-ну? – поторопил его Урусов. – Дальше-то что?
– Вышли они, значит, около пяти вечера, встали на Крестовском покурить. Аркадий на такси мимо разок проехал, уголовники не отреагировали, пошли к Ржевскому вокзалу. Мы за ними. Выбрали подходящий момент, просигналили Аркадию. Он опять к ним. Клюнули… – Иван, до предела расстроенный, рассказал комиссару все так, как оно и было, поминутно, до последней детали.
– Заточкой, говоришь? – играя желваками, переспросил Урусов.
– Так точно. В самое сердце.
– И ничего не тронули?
– Даже бумажник на месте, в заднем кармане брюк. Просто убили, да и все, будто послание для нас оформили. Дескать, получите и запомните. Так будет со всяким, кто осмелится к нам сунуться без спросу.
– Сволочи, – прошептал комиссар. – Мальчишке двадцать два всего было. – Он поднялся, заложил руки за спину, прошелся по ковровой дорожке, остановился посреди кабинета и спросил: – Как же они поняли, что Аркадий из угрозыска?
– Не знаю, Александр Михайлович, – ответил Старцев и покачал головой.
– Следили аккуратно?
– Да, шли порознь и на приличной дистанции. А на Мещанской и подле вокзала было столько народу, что определить слежку немыслимо.
Комиссар вновь занял место за рабочим столом, побарабанил пальцами по картонной папке уголовного дела и спросил:
– Ну и что ты намерен делать? Мысли есть? Задачу по ликвидации этой банды с нас никто не снимал.
– Есть одна идейка, – покусывая губы, произнес Старцев. – Разрешите поработать с ней до утра?
– А чего так? Сыроватая?
– Сомневаюсь в некоторых моментах. Уж больно она рисковая.
– Мозгуй. Сомнений быть не должно, – сказал Урусов. – Завтра в восемь я жду тебя с подробным докладом.
– Наши повара используют огромное количество жгучих специй. Они-то и делают корейские блюда острыми и оригинальными.
– Ого! – схватившись за горло, прошептал Васильков. – Это же фугасная бомба!
– Есть такое дело! – с усмешкой проговорил Ким.
– А здесь какой маринад?
– Сейчас расскажу.
Сегодня утром, пока Старцев, Егоров и Васильков следили за тремя бандитами, молодежь занималась своими делами. Штатный фотограф Ефим Горшеня ремонтировал затворный механизм фотоаппарата и чистил магниевую вспышку. Баранец заполнял протоколы.
Костя Ким отпросился на три часа, чтобы помочь маме. Завтра у нее был юбилей, и она занималась готовкой. Вот он и бегал по магазинам, исполнял ее поручения.
Ближе к обеду парень вернулся в управление с небольшим свертком.
– Угощайтесь, – предложил он товарищам.
Те попробовали странные кусочки рыбы, крупно нарезанную капусту, макароны и деликатно отказались. Слишком уж все было острым.
Костя не в первый раз угощал коллег корейскими гостинцами маминого приготовления. Вот и сегодня, когда они обедали в столовке всей группой, бывалые оперативники пробовали рыбу с капустой, но восторга относительно дальневосточных кулинарных изысков не выказывали.
Традиционно интересовался корейской кухней разве что Васильков. Он дольше других жевал рыбу, пробовал овощи и пытался разгадать состав хитрого маринада. Ближе к вечеру, в ожидании возвращения Ивана Харитоновича, Александр решил еще разок продегустировать гостинцы от мамы Константина.
– А почему у всех корейских блюд разный цвет? – поинтересовался он, закинув в рот макаронину.
– Большинство наших продуктов при готовке окрашиваются в пять цветов, – со знанием дела ответил молодой человек. – Красные хорошо влияют на сердце и сосуды. Желтые – на кожу. Белые – на работу желудка и кишечника. Зеленые улучшают кровообращение, а темные выводят из организма вредные вещества.
Придя в себя от очередной дегустации, Васильков подивился:
– Откуда все это знаешь? Ты же москвич в четвертом поколении!
– Маму научила готовить бабушка, а ту – ее мама. Но дома на нашем столе корейские блюда – редкость. Только по праздникам. Для их приготовления нужны особые специи, рис, морепродукты и различные овощи. А сейчас все это почти не достать.
– Понимаю. Научишь меня приготовлению такой рыбы?
– Неужели понравилась? – Костя не поверил своим ушам.
Майор уверенно кивнул и сказал:
– В прошлый раз был чудесный картофельный салат. А сегодня очень вкусная рыба.
– Конечно, с удовольствием! Уточню кое-что у мамы и научу!
Глава 2
– Все должно быть достоверно и максимально похоже на правду, – сказал Старцев и приказал подчиненным собираться.
Темной безлунной ночью он и Егоров привезли Василькова на служебном автомобиле в Смоленск и остановились в тихом переулке близ привокзальной площади. За четверть часа до прибытия проходящего поезда сотрудники МУРа покинули автомобиль и отправились на перрон, к которому были поданы три пассажирских вагона. Васильков был одет в полевую офицерскую форму, два его спутника – в штатские темные костюмы.
На перроне в основном толпились военные. Именно ради них к поезду, идущему на Москву, железнодорожники цепляли дополнительные вагоны. Попадались в толпе и гражданские: старик с баулом и корзинкой, молодая женщина с двумя детьми, три бабушки из монастыря, цыганская семья, два мальчишки под надзором сотрудника милиции.
Перед лесенкой перрона Васильков простился с коллегами, провожавшими его, подхватил потертый фибровый чемодан, легко взбежал по ступенькам. Ведь теперь, по легенде, ему было всего двадцать пять.
Он незаметно подошел к толпе, окликнул крайнего солдатика, улыбнулся, попросил прикурить, заодно спросил про поезд. Вскоре Васильков швырнул выкуренную папироску на темные шпалы и под долгий гудок надвигавшегося состава смешался с заволновавшимися людьми.
Утром следующего дня он стоял в тамбуре пассажирского вагона, докуривал натощак «беломорину», глядел на бескрайние поля Подмосковья, проплывавшие за окном, и в который раз повторял легенду, заученную накануне:
«Аверьянов Александр Афанасьевич. Двадцатого года рождения. Младший лейтенант. Командир взвода 787-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии из состава 33-й армии Второго Белорусского фронта. За годы войны получил два ранения и контузию. Беспартийный. Холост, детей нет. До войны, на исходе 1939 года, был поражен в правах и осужден на полтора года за драку.
Отец – Аверьянов Афанасий Григорьевич, скончался от тифа в марте 1920 года. Мать – Аверьянова Алевтина Васильевна, погибла во время бомбардировки в Москве в феврале 1942 года. Сестер, братьев и прочих близких родственников не имею».
Одет Васильков был в полевую офицерскую форму: хлопчатобумажное галифе и такую же выцветшую гимнастерку с парочкой орденов и нашивками за ранения. От солдат, возвращавшихся домой, его отличали хромовые сапоги, кожаный ремень, фуражка да фибровый чемодан с блестевшими металлическими углами.
– Готовимся, граждане пассажиры. Через четверть часа прибываем на Белорусский вокзал, – проходя через тамбур, объявил пожилой проводник.
Васильков усмехнулся и в который раз подивился совпадению. Не прошло и двух месяцев, как по этой железнодорожной ветке он подъезжал с однополчанами к Белорусскому вокзалу. И вот пожалуйста – теперь ему второй раз приходится возвращаться с фронта.
Впрочем, некоторые отличия от первого возвращения все-таки имелись. Тогда на Александре был чистенький парадный мундир с майорскими погонами, двумя рядами орденов и медалей, да и вещей при нем имелось поболее. К тому же прямо с вокзала Васильков направился в дом, знакомый с детства, где его дожидалась пожилая мамаша. У лейтенанта Аверьянова из родственников в живых остался лишь сильно пьющий дядька Тимофей Григорьевич.
Главным же отличием являлось то, что майор Васильков успел восстановиться после ранений и вернулся домой вполне здоровым, а его тезка Аверьянов заполучил серьезные последствия. Его левая рука теперь висела на подвязке.
За окном тамбурной двери потянулся восточный пригород Москвы: промышленная зона, бараки, одноэтажный частный сектор. Вагон покачивало, состав то и дело проезжал стрелки, постоянно менял многочисленные железнодорожные пути.
Впереди показалось здание вокзала.
«Все, с этого часа я окончательно перевоплощаюсь в Аверьянова, – подумал Александр и подхватил свою поклажу. – Надо бы повторить данные по моему дорогому дядьке».
Настоящий Аверьянов после окончания войны и расформирования 787-го полка убыл долечиваться в военный госпиталь, расположенный в местечке Легионово, к северу от Варшавы. Рука после ранения под Данцигом работала плохо, часто беспокоила его. Незадолго до победы на ране и вовсе разошелся один из швов. Александр обратился в медсанбат.
Военврач осмотрел руку, обработал ее и был категоричен:
– Срочно в ближайший госпиталь!
В большом советском госпитале под Варшавой царила неразбериха. Одни специалисты уезжали, на смену им присылали других. Раненых и медицинское оборудование то готовили к вывозу в Советский Союз, то оставляли в Польше. Происходила чехарда и с продовольственным снабжением.
Аверьянову до чертиков надоело валяться в палате и лицезреть этот бардак. Двадцатого мая он воспользовался отсутствием дежурного персонала, выкрал из кабинета начальника отделения свои документы, забрал одежду и был таков. План побега созревал у него в голове всю последнюю неделю. Именно в это время лейтенант почувствовал себя лучше и был уверен в том, что зря теряет время на больничной койке.
Через Легионово в сторону Советского Союза ежечасно проходили различные поезда. В основном шли товарные, загруженные трофейной техникой, заводским оборудованием, топливом, углем, лесом и еще бог знает чем. Иногда останавливались и пассажирские. Аверьянов договорился с военным комендантом и через несколько часов ожидания загрузился в переполненный общий вагон.
Поначалу поезд бежал на восток довольно резво, однако в Белостоке неожиданно застрял. Аверьянов вновь почувствовал себя плохо. Невыносимая боль в руке отдавала в плечо и шею, тело ломило и лихорадило, подскочила температура. У него не было с собой перевязочного материала и медикаментов, но он решил проявить характер, ехать дальше.
Двадцать второго мая ему стало совсем худо. В Барановичах его сняли с поезда, отвезли в ближайшую больницу, где врачи констатировали прогрессирующую гангрену.
Экстренная ампутация руки Аверьянова не спасла. Причина довольно быстрой смерти объяснялась просто. Его организм не успел изолировать развивавшуюся гангрену, заражение стало системным и поразило внутренние органы.
В этот же день Александра Аверьянова похоронили на городском кладбище Барановичей. Его документы и награды специальной почтой отправили в военный комиссариат города Москвы.
Васильков спрыгнул с тамбурной лестницы на перрон Белорусского вокзала, втянул носом воздух, поглядел в чистое небо и зашагал к выходу в город. Как и предполагалось, его никто не встречал. Кто мог знать о возвращении фронтовика? Единственный оставшийся в живых родственник лейтенанта Аверьянова, дядька Тимофей Григорьевич, беспробудно пил и не интересовался судьбой племянника. Возможно, за годы войны он вообще о нем позабыл.
Оказавшись на привокзальной площади, Васильков невольно припомнил яркие ощущения, охватившие его, когда он впервые оказался в Москве после победы. Душу офицера в те минуты переполняло самое настоящее счастье. Война закончилась, в воздухе не ощущалось примесей сгоревшего пороха, в небе не гудели военные самолеты, а горожане спешили не в бомбоубежища, а по своим собственным, сугубо мирным делам.
Возле остановки общественного транспорта бурлила толпа народа, желающего воспользоваться автобусами. Васильков прошел мимо, перебежал площадь и нырнул в тенистое пространство Лесной улицы.
