– Майкл, – заметил я, – по-моему, вы не сознаете всей серьезности ситуации.
– Это вы не сознаете, – возразил он. – Возможно, у Стефани есть веская причина, почему она решила на время исчезнуть. А вы переполошили жителей и все портите.
– Веская причина? – поперхнулся я.
– Может, она знала, что ей грозит опасность, и решила скрыться. А вы поставили на уши всю округу и подводите ее под удар. Вы даже представить не можете, какое серьезное расследование она ведет; не исключено, что в этот момент ее ищет как раз тот, от кого она прячется.
– Вы хотите сказать – полицейский?
– Не исключено. Она все время темнила. Я ее несколько раз просил рассказать подробнее, но она так и не призналась, в чем дело.
– Очень похоже на Стефани, она на днях и со мной так себя вела, – вздохнул я. – Но как это связано с театральным фестивалем?
В редакции не было ни души, да и дверь кабинета закрыта, но Майкл еще понизил голос, словно боялся, что кто-нибудь его услышит:
– Стефани считала, что на фестивале что-то затевается. Ей надо было расспросить волонтеров, но так, чтобы никто ничего не заподозрил. Я ей предложил сделать цикл статей для газеты. Идеальное прикрытие.
– Под видом интервью? – удивился я.
– Не совсем под видом, мы же их потом печатали… Я вам уже говорил, у газеты финансовые трудности, а Стефани меня уверяла, что, когда результаты ее расследования будут опубликованы, деньги в кассу потекут рекой. “Когда мы это опубликуем, газету будут рвать из рук”, сказала она мне однажды.
Вернувшись в кабинет Анны, мы наконец связались с бывшим патроном Стефани, главным редактором “Нью-Йорк литерари ревью” Стивеном Бергдорфом. Он жил в Бруклине. Анна позвонила ему и включила в телефоне громкую связь, чтобы я тоже слышал разговор.
– Бедняжка Стефани, – расстроился Стивен Бергдорф, когда Анна ввела его в курс дела. – Надеюсь, с ней не случилось ничего серьезного. Она очень умная, отличный журналист и пишет бойко. Такая милая, со всеми так приветлива… Не тот человек, чтобы нажить себе врагов и вообще неприятности.
– Если мои сведения верны, прошлой осенью вы ее уволили.
– Это точно. Просто от сердца оторвал, она такая блестящая девушка. Но летом бюджет журнала сократился, подписка резко упала. Мне ничего не оставалось, как экономить, пришлось с ней расстаться.
– Как она отнеслась к увольнению?
– Как вы догадываетесь, без особого восторга. Но мы остались в добрых отношениях. Я ей даже писал в декабре, спрашивал, как дела. Она сказала, что работает для “Орфеа кроникл” и ей там очень нравится. Я был за нее рад, хоть и слегка удивился.
– Удивился?
– Такая девушка, как Стефани Мейлер, – это уровень “Нью-Йорк таймс”, – пояснил Бергдорф. – Что ей делать в заштатной газетенке?
– Мистер Бергдорф, Стефани после увольнения приезжала в редакцию журнала?
– Нет. По крайней мере, насколько я знаю. Почему вы спрашиваете?
– Потому что, по нашим данным, ее машина в последние месяцы часто была запаркована у вашего здания.
* * *
В редакции “Нью-Йорк литерари ревью” в воскресный день было безлюдно. Повесив трубку, Стивен Бергдорф долго сидел в растерянности.
– Что стряслось, Стиви? – спросила двадцатипятилетняя Элис. Она сидела в его кабинете на диване и красила ногти красным лаком.
– Звонили из полиции. Стефани Мейлер пропала.
– Стефани? Она была дура набитая.
– Что значит “была”? – встревожился Стивен. – Ты что-то знаешь?
– Да нет, я сказала “была”, потому что после отъезда ни разу ее не видела. Ты прав, она наверняка и сейчас дура.
Бергдорф поднялся из-за стола и в задумчивости уставился в окно.
– Стиви, котик, – нахмурилась Элис, – ты же не будешь угрызаться?
– Если бы ты меня не заставила ее уволить…
– Не начинай, Стиви! Ты сделал то, что должен был сделать.
– Ты с ней после отъезда не общалась?
– Ну, может, по телефону говорила. Что это меняет?
– Господи, Элис, ты же только что сказала, что больше ее не видела!..
– Я и не видела. Но по телефону говорила. Один раз. Две недели назад.
– Ты еще скажи, что сама ей звонила, чтобы поиздеваться! Она знает, почему ее на самом деле уволили?
– Нет.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что это она мне позвонила, за советом. Беспокойная такая. Говорит: “Мне надо охмурить одного мужика”. А я ей: “Да запросто: ты у него сосешь, обещаешь дать, а он тебе взамен клянется в верности до гроба”.
– Интересно, про что шла речь. Наверно, надо было сообщить в полицию.
– Никакой полиции… А теперь будь паинькой и замолчи.
– Но…
– Не серди меня, Стиви! Ты знаешь, что бывает, когда ты меня нервируешь. У тебя есть рубашка на смену? А то эта вся жеваная. Давай прихорашивайся, я хочу вечером куда-нибудь пойти.
– Я сегодня не могу, я…
– А я сказала, что хочу куда-нибудь пойти!
Бергдорф понуро вышел из кабинета и поплелся налить себе кофе. Позвонил жене, сказал, что ему нужно срочно доделывать номер и к ужину он не приедет. Нажав на отбой, он закрыл лицо руками. Как он до такого докатился? Как так вышло, что он на шестом десятке связался с этой девчонкой?
* * *
Мы с Анной не сомневались, что деньги, обнаруженные у Стефани, – это один из ключей к расследованию. Откуда у нее дома взялись эти 10 тысяч долларов наличными? Стефани зарабатывала полторы тысячи в месяц; после оплаты жилья и страховки, расходов на машину и еду у нее должно было оставаться всего ничего. Если это личные сбережения, то они бы скорее лежали на счете в банке.
Всю вторую половину дня мы расспрашивали родителей Стефани и ее друзей на предмет этих денег, но так ничего и не выяснили. Родители утверждали, что дочь всегда полагалась только на себя. Получила стипендию на учебу в университете, а потом жила на зарплату. Друзья говорили, что Стефани под конец месяца часто сидела на мели. Они плохо себе представляли, как она могла что-то откладывать.
Уезжая из Орфеа, я, вместо того чтобы выехать по Мейн-стрит прямо на 17-е шоссе, а оттуда на автостраду, почти безотчетно завернул в квартал Пенфилд и добрался до Пенфилд-кресент. Миновал скверик и затормозил перед домом, где двадцать лет назад, когда все началось, жил мэр города Гордон.
Там я стоял довольно долго. По дороге домой мне захотелось заехать к Дереку и Дарле. Сам не знаю зачем: то ли повидать Дерека, то ли просто неохота было сидеть одному, а кроме него, у меня никого не было.
К их дому я подъехал ровно в восемь. Постоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Из дома доносились громкие веселые голоса, все семейство ужинало на кухне. По воскресеньям у Дерека ели пиццу.
Я тихонько подошел к окну и стал смотреть, как они ужинают. У Дерека было трое детей, все еще учились в школе. Старший на будущий год собирался поступать в университет. Вдруг кто-то из них меня заметил. Все повернулись к окну и уставились на меня.
Дерек вышел на крыльцо с бумажной салфеткой в руке, дожевывая кусок пиццы.
– Джесси, – удивился он, – ты чего на улице торчишь? Идем, поужинаешь с нами.
– Нет, спасибо. Не так уж я голоден. Слушай, тут в Орфеа какие-то странные дела творятся…
– Джесси, – вздохнул Дерек, – ты еще скажи, что все выходные там просидел!
Я быстро пересказал ему последние события.
– Больше никаких сомнений, – подытожил я. – Стефани нашла что-то новое про то четверное убийство девяносто четвертого года.
– Это только твои предположения, Джесси.
– Но послушай! – воскликнул я. – Есть эта бумажка с “Черной ночью”, которую нашли в машине Стефани, записка с теми же самыми словами лежит в коробке вместо полицейского досье об этом убийстве, а само досье исчезло! Причем она связывает это все с театральным фестивалем, который, как ты помнишь, проходил первый раз именно в 1994 году! Это называется никаких фактов?
– Ты видишь связи, которые хочешь видеть, Джесси! Ты хоть понимаешь, что означает пересмотреть дело 1994 года? Это означает, что мы тогда сели в лужу.
– А если мы в самом деле сели в лужу? Стефани сказала, что мы упустили главную деталь, а та лежала прямо у нас перед глазами.
– И что мы тогда сделали не так, интересно? – разозлился Дерек. – Ты мне скажи, Джесси, что мы сделали не так?! Ты же прекрасно помнишь, насколько тщательно мы работали. Досье такое, что комар носу не подточит! По-моему, тебя перед уходом из полиции одолели дурные воспоминания. Нельзя вернуться в прошлое, сделанного не воротишь! Так какого черта тебе не сидится? Зачем пересматривать дело?
– Потому что так надо!
– Никому это не надо, Джесси! Ты с завтрашнего дня больше не коп. Что ты лезешь в какое-то говно, которое тебя не касается?
– Я думаю попросить отсрочку. Не могу я просто так уйти из полиции. Не могу жить со всем этим на совести!
– Ну а я могу!
Он сделал вид, что хочет закрыть дверь и прекратить ненужный разговор.
– Помоги мне, Дерек! – воскликнул я. – Если я завтра не представлю майору прямого доказательства, что Стефани Мейлер связана с расследованием девяносто четвертого года, он меня заставит раз навсегда закрыть это дело.
Он оглянулся:
– Зачем ты так, Джесси? – спросил он. – Зачем тебе ворошить это дерьмо?
– Давай поработаем вместе, Дерек…
– Я уже двадцать лет как не оперативник, Джесси. Что ты меня опять туда тянешь?
– Ты лучший коп, какого я знаю, Дерек. Ты всегда был куда лучшим полицейским, чем я. И это ты должен был стать капитаном нашего подразделения, а не я.
– Не учи меня жить, Джесси, не тебе судить, как мне надо было строить карьеру! Ты прекрасно знаешь, почему я последние двадцать лет сидел за столом и заполнял бумажки.
– По-моему, у нас есть шанс все поправить, Дерек.
– Ничего поправить нельзя, Джесси. Если хочешь зайти и съесть кусок пиццы, добро пожаловать. Но вопрос о расследовании закрыт.
Он толкнул входную дверь.
– Завидую тебе, Дерек, – произнес я.
Он обернулся:
– Ты? Ты мне завидуешь? Да чему тебе завидовать?
– Ты любишь, и тебя любят.
Он досадливо мотнул головой:
– Джесси, Наташи нет с нами уже двадцать лет. Тебе давно пора начать новую жизнь. Мне иногда кажется, что ты будто ждешь, когда она вернется.
– Каждый день, Дерек. Каждый день я говорю себе, что она вернется. Каждый раз я прихожу домой в надежде, что она там.
Он вздохнул.
– Не знаю, что тебе сказать. Мне очень жаль. Ты должен кого-нибудь себе найти. В жизни надо двигаться вперед, Джесси.
Он вернулся в дом, а я – к своей машине. Трогаясь с места, я увидел, как из дома вышла Дарла и решительно двинулась ко мне. Вид у нее был очень сердитый, и я знал почему. Я опустил стекло.
– Отстань от него, Джесси! Не буди призраки прошлого.
– Послушай, Дарла…
– Нет, Джесси, это ты меня послушай! Дерек не заслужил такого от тебя! Отвяжись от него со своим расследованием! Не мучай его! Если тебе приспичило ворошить прошлое, лучше вообще не приходи. Мне что, напомнить тебе, что случилось двадцать лет назад?
– Нет, Дарла, не надо! Не надо мне ничего напоминать. Я и так все помню, каждый день. Каждый долбаный день, слышишь, Дарла? Каждое долбаное утро, когда просыпаюсь, и каждый вечер, когда ложусь спать.
Она грустно посмотрела на меня, явно жалея, что затронула эту тему.
– Прости, Джесси. Пойдем поужинаем, у нас осталась пицца, я сделала тирамису.
