– А бамбуше?
– Бамбуше – просто вечеринка. Это когда община хочет немножко выпустить пар.
– Вроде церковного пикничка?
– Ага. Только интересней.
В тот день мы были как блаженные нагие дети. Мы смеялись, бегали в душ, опустошали холодильник, говорили с богами. Епифания поймала на радио какую-то пуэрториканскую станцию, и мы плясали, обливаясь горячим потом. А когда я предложил пойти куда-нибудь поужинать, моя мамбо с лукавым смешком заманила меня на кухню и там перемазала нас взбитыми сливками. Даже у Кавано Джимми Брильянт и его пышногрудая Лил не едали ничего слаще.
Когда стемнело, мы подобрали с пола разбросанную одежду и перебрались в спальню. Мы нашли в чуланчике несколько свечей, в их мерцании тело моей девочки светилось изнутри, как спелый плод. Хотелось попробовать ее всю.
В перерывах мы разговаривали. Я спросил Епифанию, где она родилась.
– В роддоме на Сто десятой улице. Но до шести лет я жила у бабушки на Барбадосе. В Бриджтауне. А ты?
– Есть такое место в Висконсине, ты, наверно, о нем и не слышала. Под Мэдисоном. Хотя теперь-то, наверно, это уже часть города.
– Похоже, ты туда не часто выбираешься.
– Я там не был с тех пор, как пошел в армию. А было это на другую неделю после Пёрл-Харбора.
– Почему? Неужто там так плохо?
– А мне туда не к кому ездить. Родители погибли, когда я в госпитале лежал. На похороны не смог приехать, рана не пустила. А когда комиссовали, дом уже забываться стал. Так вот и получилось.
– Ты у родителей один был?
– Да. Я был приемный, но от этого они меня еще больше любили.
Я говорил, как бойскаут, дающий клятву верности. Вера в родительскую любовь заменяла мне патриотизм. Она одна оказалась не подвластна времени, стершему даже их черты. Как ни пытался я вспомнить прошлое, всплывали только размытые фотографии.
– Висконсин… То-то ты у нас специалист по церковным пикникам.
– Ага, а еще по кадрили, по старым колымагам, по благотворительным кондитерским ярмаркам, по сельским молодежным клубам и пивным пирушкам.
– Что это за пивные пирушки?
– Это что-то вроде бамбуше для старшеклассников.
Епифания уснула у меня на груди, а я еще долго смотрел на нее. Ее круглые грудки чуть вздымались в такт ее дыханию, в свете свечей темнели шоколадные соски. За ее веками скользили тени снов, ее ресницы вздрагивали. Сейчас она казалась мне маленькой девочкой. Ее лицо было невинно, оно было так не похоже на страстную маску тигрицы, стонавшей и бившейся в моих объятиях.
Это безумие. Нельзя было сходиться с ней. Ее тонкие пальцы умеют держать нож. Она не моргнув глазом приносила в жертву животных. Если это она убила Ножку и Маргарет, то я себе не завидую.
Я не помню, как я заснул. Просто медленно погрузился в сон, мучимый нежностью к девочке, которой должен был опасаться. Вооружена и очень опасна – прямо как в полицейской ориентировке.
В ту ночь меня посетила вереница кошмаров, полных яростной злобы и гнетущей пустоты.
Я потерялся в неизвестном городе. Улицы были пусты. Указатели на перекрестке ослепли. Ни одного знакомого дома. Очень высокие здания без окон.
Потом я увидел вдалеке человека, клеящего к глухой стене части большой афиши. Из разрозненных кусков понемногу складывалось целое. Я подошел поближе. С афиши глядел Луи Цифер: злая улыбка карточного джокера растянулась во всю стену, как оскал мистера Тилью из «Стипль-чеза». Я окликнул расклейщика, и тот со смехом обернулся ко мне, сжимая в руке длинную кисть. Это был Цифер.
Афиша распахнулась, как театральный занавес, и за ней открылась бесконечная череда поросших лесом холмов. Цифер бросил кисть и ведерко с клеем и убежал внутрь. Я не отставал, гнал его сквозь кусты, как зверя. Потом он пропал, и я понял, что заблудился.
Я пошел по звериной тропе, петлявшей между парков и долин. Потом остановился, чтобы напиться из ручья, и увидел на берегу след каблука, отпечатавшийся во мху. Секунду спустя тишину прорезал крик.
Крик повторился еще и еще, и я побежал на него. На той стороне небольшой опушки медведь терзал женщину. Я рванулся туда. Огромный зверь трепал свою обмякшую жертву, как тряпичную куклу. Я узнал залитое кровью лицо. Это была Епифания.
Не раздумывая, я бросился на медведя. Зверь встал на дыбы и ударом лапы свалил меня наземь. Я видел, как медвежьи черты превращаются в знакомое лицо: сквозь клыкастую, перемазанную слюной и кровью морду проступил лик Цифера.
Когда, отброшенный далеко назад, я поднял голову, все сомнения исчезли: это был он. Нагой, он уже не терзал Епифанию, он овладевал ей в высокой траве, и она стонала. Я подбежал к нему, схватил за глотку и оттащил в сторону. Мы боролись в траве рядом с Епифанией. Он был сильнее меня, но я держал его за горло. Я сжимал руки, покуда лицо его не почернело от крови. Где-то за спиной кричала Епифания. Ее крики разбудили меня.
Я сидел у нее на бедрах в коконе сбитых простыней. В ее распахнутых глазах застыли боль и ужас. И я сжимал ее горло обеими руками, смертельной хваткой, и она уже не кричала…
– Господи!!! Ты жива?
Я слез с нее, и она, задыхаясь, забилась в угол кровати.
– Псих! – крикнула она между приступами кашля.
– Иногда я сам так думаю.
– Что на тебя нашло?
Епифания потерла шею. На безупречной коже темнели синяки от моих пальцев.
– Сам не знаю. Воды принести?
– Да.
Я пошел на кухню и вернулся со стаканом ледяной воды.
– Спасибо. – Она улыбнулась. – Ты всегда подружек душишь?
– Обычно нет. Мне сегодня сон приснился.
– Какой?
– Приснилось, что кто-то сделал тебе больно.
– Ты его знаешь?
– Да. Он мне каждую ночь снится. Мне снятся безумные сны, страшные. И каждый раз он издевается надо мной, мучит. Сегодня он мучил тебя.
Епифания отставила стакан и взяла меня за руку.
– Похоже, что какой-то боко наслал на тебя сильную вангу.
– Слушай, детка, давай будем говорить на родном языке.
Епифания рассмеялась.
– Лучше я тебе быстренько все объясню. Боко – это злой хунган. Такой, который только черной магией занимается.
– А хунган это кто?
– Жрец Обеа. То же самое, что мамбо, только мужчина. А ванга – это проклятие или злое заклинание. Ну сглаз, понимаешь? Судя по тому, что ты рассказываешь, ты попал под власть какого-то колдуна.
У меня застучало сердце.
– Значит кто-то наложил на меня заклятие?
– Похоже, что так.
– Тот человек из моих снов?
– Скорей всего. Ты его знаешь?
– Ну, можно сказать и так. В последнее время я с ним связан.
– Это Джонни?
– Нет. Но из той же оперы.
Епифания вцепилась мне в руку.
– Это то, чем отец занимался. Он служил дьяволу.
– А ты разве нет? – Я погладил ее по волосам.
Она обиженно отпрянула.
– Ты что, правда так думаешь?
– Ну ты ведь мамбо.
– Да, и я сильная мамбо. Я служу добру, но это не значит, что я не знаю, что такое зло. С сильным врагом лучше быть настороже.
Я обнял ее одной рукой.
– А ты можешь мне сделать амулет, чтобы защищал меня в моих снах?
– Если бы ты был верующий, то да.
– А я уже обращаюсь, и чем дальше, тем больше. Прости, что сделал тебе больно.
– Ничего. – Она поцеловала меня в мочку уха. – Я знаю один способ – все как рукой снимает.
Способ оказался весьма действенный.
Глава 34
Я открыл глаза и увидел узкий луч раннего утреннего солнца. В луче плясали пылинки. Епифания лежала рядом, из-под одеяла выглядывали ее коричневое плечико и худенькая рука. Я сел, откинувшись на подушку, и потянулся за сигаретой. Луч разделил кровать на две половины, тоненьким золоченым шоссе прочертил топографию наших тел.
Я наклонился и поцеловал спящие глаза Епифании.
И тут раздались громовые удары в дверь. Только полицейские объявляют о себе таким грохотом.
– Эй, Ангел! Открывай!
Стерн.
Епифания испуганно распахнула глаза. Я прижал палец к губам.
– Кто там? – прохрипел я, как будто со сна.
– Лейтенант Стерн. Открывай давай, да поживее.
– Сейчас, сейчас.
Епифания села в кровати, перепуганными, сумасшедшими, непонимающими глазами уставилась на меня.
– Полиция, – шепнул я. – Не знаю, что им надо, наверно, вопросы задать. Ты можешь тут посидеть.
– Ну долго еще? – проревел Стерн.
Епифания замотала головой и в два прыжка умчалась из комнаты. Запихивая ногой под кровать ее разбросанные вещички, я услышал, как тихонько закрылась дверь в ванную. Стерн не жалел кулаков и лупил без передышки. Я взял ее раскрытый чемодан и сунул в шкаф на верхнюю полку под собственные пустые кофры.
– Иду, иду! – крикнул я, натягивая мятый халат. – Иду! Не надо дверь ломать!
В гостиной на спинке дивана обнаружился чулок. Я обвязал его вокруг пояса под халатом и открыл дверь.
– Свершилось, – фыркнул Стерн, проталкиваясь внутрь мимо меня.
За ним следовал сержант Деймос, облаченный в оливковый костюм из быстросохнущей ткани и соломенную шляпу с полосатой ленточкой. Стерн остался верен мохеровой паре, но на этот раз был без своего плаща.
– Посмотришь на вас, ребята, и сразу видно: весна, – сказал я.
– А ты все спишь?
Стерн сдвинул на затылок шляпу с темными пятнами пота и окинул взглядом комнату:
– Тут, что, драка, что ли, была?
– Встретил вчера дружка боевого, пошумели малость.
