Брик (думая о другом). Плюнули в лицо табачной жвачкой?
Маргарет. Вот именно. Какой-то пьяный старик высунулся из окна гостиницы «Гейозо» и заорал: «Эй, королева, эй, глянь-ка сюда, королевочка!» Бедная Сюзи подняла головку и одарила его лучезарной улыбкой, а он взял и сплюнул табачную жвачку бедняжке прямо в лицо.
Брик. И откуда тебе об этом известно?
Маргарет (весело). Откуда? Я там была, я это видела!
Брик (рассеянно). Забавная история.
Маргарет. Сюзи не нашла ее забавной. Впала в истерику. Вопила как помешанная. Пришлось остановить процессию, снять ее с трона и продолжать… (Видит в зеркале его лицо, издает легкое восклицание, резко поворачивается и глядит на него.)
Проходит десять секунд.
Почему ты на меня так смотришь?
Брик (теперь он тихо насвистывает). Как, Мэгги?
Маргарет (напряженно, со страхом). Так, как ты смотрел на меня только что, перед тем как я поймала в зеркале твой взгляд и ты принялся насвистывать! Не знаю, что он выражает, но от него у меня кровь леденеет! В последнее время я часто ловлю этот взгляд. О чем ты думаешь, когда смотришь на меня?
Брик. Я не сознавал, что смотрю на тебя, Мэгги.
Маргарет. Смотрел, я видела, чувствовала! О чем ты думал?
Брик. Я не помню, чтобы я о чем-нибудь думал, Мэгги.
Маргарет. Неужели я сама не знаю, что… Думаешь… я сама не знаю, что…
Брик (спокойно). Что, Мэгги?
Маргарет (с трудом подыскивая слова). …что со мной произошло это… ужасное… превращение, что я стала жесткой! Резкой! (Затем – почти что нежно.) Безжалостной! Вот что ты замечаешь во мне с некоторых пор. Да и как бы ты мог этого не заметить?! Все верно. Я перестала быть… тонкокожей, больше не могу позволить себе быть тонкокожей. (Овладевая собой.) Но знаешь, Брик?.. Брик!
Брик. Что ты сказала?
Маргарет. Я собираюсь сказать: мне… одиноко. Очень!
Брик. Это со всеми бывает…
Маргарет. Когда живешь рядом с тем, кого любишь, можно почувствовать себя еще более одиноким, чем когда живешь совсем одна! Если тот, кого любишь, не любит тебя…
Пауза. Брик, опираясь на костыль, проходит на авансцену, садится.
Брик (спрашивает, не глядя в сторону Маргарет). Может, ты хочешь жить одна, Мэгги?
Еще одна пауза: от обиды у Маргарет перехватило дыхание.
Маргарет. Нет! Господи! Не хочу! (У нее снова перехватывает дыхание. Она с трудом сдерживает желание закричать, дать волю чувствам. Сделав большое усилие над собой, медленно возвращается в мир повседневности, где можно говорить об обыденных вещах.) Ну как, хорошо сполоснулся?
Брик. Угу.
Маргарет. Вода была прохладная?
Брик. Нет.
Маргарет. Но все же освежился, а?
Брик. Немного…
Маргарет. Я знаю средство, которое освежает гораздо лучше!
Брик. Какое?
Маргарет. Растирание спиртом. Или одеколоном. Растереть все тело одеколоном!
Брик. Это хорошо после тренировки, а я давно не тренируюсь, Мэгги.
Маргарет. И все же сохраняешь прекрасную форму.
Брик (равнодушно). Ты так думаешь, Мэгги?
Маргарет. Я всегда считала, что те, кто пьет, становятся некрасивыми. Как я ошибалась!
Брик (с кривой улыбкой). Спасибо за комплимент, Мэгги.
Маргарет. Все пьющие заплывают жиром – ты единственное исключение.
Брик. Я тоже округляюсь, Мэгги, все мышцы расслабли.
Маргарет. Ну что ж, рано или поздно пьянство расслабляет человека. Вот так оно начало расслаблять Капитана, когда… (Останавливается на полуслове.) Прости. Я не хотела бередить старые раны. Уж лучше бы ты пропил свою красоту – тогда искушение святой Мэгги не было бы таким невыносимым. Но нет, и тут мне не повезло. По-моему, ты даже стал красивее с тех пор, как начал пить. Да-да, незнакомый человек подумал бы, глядя на тебя, что твои нервы и мускулы никогда не знали напряжения.
На лужайке внизу играют в крокет: слышатся удары молотков о шары, негромкие возгласы, то приближающиеся, то удаляющиеся.
Правда, ты и раньше имел этот бесстрастный, отрешенный вид, как будто все для тебя – игра и тебе безразлично, выиграешь ты или проиграешь, но теперь, когда ты проиграл, вернее, не проиграл, а просто вышел из игры, в тебе есть то редкостное обаяние, какое обычно бывает только у очень старых или безнадежно больных, – обаяние сломленного человека. Ты выглядишь таким спокойным, таким спокойным, таким на зависть спокойным!
Слышна музыка.
В крокет играют. Луна взошла – белая-белая, только начинает желтеть… Ты был восхитительным любовником… Таким восхитительным в постели… может, потому, что в глубине души оставался безразличным? Да! Никогда ни о чем не тревожился, делал это естественно, легко, медленно, с абсолютной уверенностью в себе и полнейшим спокойствием, словно открывал перед женщиной дверь или подавал ей стул, а не утолял жажду обладания ею. Твое равнодушие делало тебя таким восхитительным в любви… Странно? Но это так… (Пауза.) Знаешь, если бы я поверила, что ты больше никогда, никогда не будешь близок со мной, я спустилась бы вниз на кухню, выбрала бы самый длинный и самый острый нож и вонзила бы его себе прямо в сердце; клянусь тебе, я бы это сделала! Но чего у меня нет, так это обаяния сломленного человека; я не собираюсь сдаваться – я намерена победить!
Стук крокетных молотков о шары.
Вот только в чем она – победа кошки на раскаленной крыше? Не знаю… Наверно, в том, чтобы держаться до последней возможности…
Звуки игры в крокет.
Позже, вечером, я скажу тебе, что люблю тебя, и, может быть, к тому времени ты будешь достаточно пьян, чтобы поверить мне. Да, там играют в крокет… Папа умирает от рака… О чем ты думал, когда я заметила этот твой взгляд? Ты думал о Капитане?
Брик берет свой костыль, встает.
О, извини меня, прости меня, но играть в молчанку дальше невозможно! Нет, играть в молчанку невозможно…
Брик подходит к бару, наливает и залпом выпивает виски, вытирает голову полотенцем.
Играть в молчанку невозможно… Когда что-то мучительно тревожит память или воображение, играть в молчанку нельзя: это все равно что при виде горящего дома запираться на все запоры в надежде забыть про пожар. Но закрывать глаза на пожар – не значит тушить его. От молчания то, о чем молчат, лишь становится больше. В молчании оно разрастается, загнивает, становится злокачественным… Одевайся, Брик.
Тот роняет костыль.
Брик. Я уронил костыль. (Он уже перестал вытирать голову, но все еще стоит в белом махровом халате, держась за вешалку для полотенец.)
Маргарет. Обопрись на меня.
Брик. Нет, просто подай мне мой костыль.
Маргарет. Обопрись на мое плечо.
Брик. Я не хочу опираться на твое плечо, я хочу получить костыль! (В тоне, которым он произносит эти слова, есть что-то от внезапной вспышки молнии.) Или ты подашь мне костыль, или мне придется опуститься на колени и…
Маргарет. Вот, вот, на, возьми! (Протягивает ему костыль.)
Брик (идет, опираясь на костыль). Спасибо…
Маргарет. Мы не должны кричать друг на друга: в этом доме у стен есть уши…
Проковыляв к бару, он снова наливает себе виски.
Между прочим, Брик, я впервые за долгое-долгое время слышала, как ты повысил голос. Что это? Трещина в стене… самообладания?.. По-моему, это хороший признак… Признак того, что обороняющийся игрок нервничает!
Брик поворачивается и холодно улыбается ей, потягивая виски.
Брик. Просто не пришло еще это, Мэгги.
Маргарет. Что – это?
Брик. Щелчок, который раздается у меня в голове, после того как я выпью достаточно вот этого, чтобы почувствовать себя спокойно… Сделаешь мне одно одолжение?
Маргарет. Может быть. Какое?
Брик. Говори потише, ладно?
Маргарет (хриплым шепотом). Я сделаю тебе такое одолжение, я буду говорить шепотом, а то и вовсе умолкну, если ты сделаешь одолжение мне и больше не будешь пить до конца праздника.
Брик. Какого праздника?
Маргарет. Дня рождения Папы.
Брик. Сегодня день рождения Папы?
Маргарет. Ты же знаешь, что сегодня день рождения Папы!
Брик. Нет, не знаю, забыл.
Маргарет. Зато я вспомнила – за тебя…
Оба говорят, ловя воздух ртом, как дети после драки; они тяжело переводят дух и смотрят друг на друга невидящим взглядом. Оба так дрожат и так задыхаются, будто их только что разняли.
