– Не знаешь? – переспросил Филипп.
– Когда выходила замуж, то была уверена, что люблю, – начала она медленно, как бы оценивая со стороны правдивость своих слов. – Бабушка умерла, мне было очень одиноко, я, как всегда, едва сводила концы с концами… Это ведь только кажется, что у нас приличные деньги платят, а на самом деле как у всех: задерживают, дают меньше, чем ожидаешь, и так далее… Он был умный, перспективный, свой. Почему бы и нет? Но с ним было трудно. Как-то сразу очень трудно. Он моментально перестал меня замечать. Мы с ним жили, как… с тобой. Ой, прости…
– Все в порядке, – заверил Филипп.
– Ему наплевать было на мои дела, а я за него очень болела. Думала, он в программу меня возьмет. В новую. Его раздражало то, что я мало чего добилась. Ему нужно было все сразу: признание, деньги, прайм-тайм, дружба с начальством…
– Так не бывает, – уверенно сказал Филипп.
Александра засмеялась.
– Еще как бывает! – воскликнула она. – Теперь у него все это есть.
– Вряд ли, – стоял на своем Филипп. – Это было бы слишком просто. Жизнь была бы слишком простой, – добавил он, подумав.
Александра легла щекой на подушку и прикрыла глаза, чтобы не видеть, как матово поблескивает католический крестик у него на шее. Почему-то ее это очень смущало.
Когда они занимались любовью, крестик свешивался на нее, и она ловила его губами…
– Ты знаешь, – стремясь отделаться от непристойных мыслей, заговорила она, – вчера я опять столкнулась с Викой. Ну, на которой женился Андрей. Она мне все время говорит, что я сука и чтобы я не попадалась ей на пути. Но в последнее время как-то поостыла, без прежнего, так сказать, энтузиазма… Наверное, мы правильно сделали, что поженились.
– Это точно, – загадочно сказал Филипп. – Это ты тонко подметила.
Он давно сдерживался, чтобы не засмеяться, а тут не выдержал. Она так добросовестно отводила от него глаза, так искренне печалилась о каких-то идиотах, не стоящих того, чтобы плюнуть в их сторону, что, даже понимая, как это для нее важно, все-таки рассмеялся.
– Ты что? – с удивлением спросила она.
Он обхватил ее коротко стриженный затылок и с силой притянул к себе.
– До церемонии поднятия флага еще час, – сказал он шепотом. – За это время можно успеть многое.
Удивительно, как действовал на нее этот человек! Она моментально забыла обо всем на свете. Остался только он, его католический бриллиантовый крестик, который по неизвестным причинам совершенно завораживал Александру, и неуемная радость от того, что у них много времени и они могут с пользой его потратить.
– Ты сегодня поздно? – спросил Филипп, когда они уже попивали кофе, собираясь разбежаться на целый день, каждый по своим делам.
– Не особенно, – ответила Александра, соображая. – Мне немного осталось, я думаю, за неделю мы все закончим. Вообще фильм получился ничего.
– Покажешь?
Александра пристально на него посмотрела.
Он пробегал глазами какую-то англоязычную газету и прихлебывал кофе из огромной белой кружки. «Мое приданое!» – гордо объявил он, водружая эту кружку на стол в первый же день пребывания в доме у Александры. В длинных загорелых пальцах – вкусно дымящаяся сигарета.
«Зачем ему мой фильм?» – в некотором смятении, до конца еще не осознанном, подумала Александра. Он выглядел совершенно равнодушным. Наверное, таким он и был. Тогда зачем?
– Впрочем, если не хочешь – не надо, – сказал он, мельком взглянув на нее. – Я не особенно увлекаюсь российской политикой.
– Да нет, почему же, – пробормотала Александра. – Я могу принести…
Он развернул газетную простыню и перегнул ее.
– Дня через два я улетаю, – сообщил Филипп. – Вернусь пятого января.
«Только и всего, – подумала Александра. – «Вызван с докладом в Малый Совнархоз. К обеду не жди, твой пупсик». Или суслик? Кажется, все-таки суслик…»
Она стремительно поднялась, открыла воду и стала мыть посуду, хотя, как правило, утренние чашки они оставляли на вечер. Ей не хотелось, чтобы он заметил ее огорчение.
– Что ты хочешь к Рождеству? – спросил он, как показалось Александре, с некоторым самодовольством.
– Бриллиантовое колье, – буркнула она, не сдержавшись, и тут же прикусила язык.
– Что-что? – удивленно переспросил он.
– Если можешь, – попросила она довольно кисло, – дай мне денег. Не пугайся, мне нужно всего лишь починить ботинки. «Старые-то совсем прохудились…» – добавила она сварливым тоном старухи из «Сказки о рыбаке и рыбке».
Она понимала: сердиться на то, что он уезжает, смешно и унизительно, к тому же нарушает все условия их договора, однако не смогла преодолеть своих чувств. Ей стало ужасно себя жалко. Почему-то она не подумала, что у него могут быть свои планы на Новый год, и заранее решила все за них обоих.
Лада с Васяткой в теплых странах и прилетят не раньше конца европейских каникул. Маша в глубоком подполье. Сослуживцев у Александры теперь нет, поэтому наплыва гостей не предвидится. Она собиралась нарядить елку, напечь пирогов – в этом она была мастерица – и накрыть стол со свечами для них двоих. Для себя и своего мужа.
Она давно уже продумала меню, идиотка. Господи, какая идиотка!
Она воображала, как они будут чокаться тонкими бабы-Клавиными фужерами, оставшимися еще от царских времен, когда куранты ударят в двенадцатый раз. А потом будут есть все, что она наготовит, и смотреть телевизор, лежа на полу и поставив бокалы на животы, не в силах пошевелиться – именно так нужно наедаться на Новый год! Часа в три они пойдут гулять, чтобы порастрясти пироги и индейку, которую она тоже придумала ради него. Они придут с улицы, когда на Первом канале уже начнется какая-нибудь старая комедия, и будут пить кофе, заедая его пирогами, мороженым и комедией…
Слеза капнула в чашку, которую Александра старательно терла под краном.
– Я не понял, – сказал Филипп, – при чем тут ботинки?
– Не нужно мне никаких подарков, – злым голосом сказала она. – Дай мне денег на починку ботинок, и все.
Зашуршала газета, он поднялся. С замершим сердцем Александра ждала. Он протопал в коридор и оттуда громко сказал:
– Я не могу ничего отменить. Слышишь, Алекс?
– Пошел к черту, – сквозь стиснутые зубы произнесла она, но так, чтобы он не слышал, и с мстительным стуком сунула его чашку на полку.
Он подошел сзади и укусил ее за шею, довольно сильно.
– Ты что, больной?! – взвизгнула Александра, поворачиваясь. Он был уже в куртке и очках, загадочно поблескивающих.
– Деньги по традиции на пианино, – сообщил он. – Пока.
– Пока, – пробормотала красная как рак Александра.
Он уже был в дверях, когда в кармане у него зазвонил мобильный.
– Алло! – сказал он, поворачивая ключ.
– Фил, это я, – озабоченно откликнулся знакомый голос. Только один человек называл его Филом.
– Ну что? – спросил Филипп.
– Ничего утешительного, – сказал голос. – Можешь подъехать?
– Так я и знал, – пробормотал Филипп. – Когда?
Фильм был доделан и сдан Свете Морозовой за два дня до Нового года. Филипп давно улетел, и от него не было ни слуху ни духу. Почему она решила, что он непременно будет звонить? Дура, сказочница, ругала она себя. Ты думаешь, если он с тобой спит и, кажется, даже получает от этого удовольствие, значит, ты ему нужна? Или он тебе нужен? Уехал – и слава богу! Меньше народу – больше кислороду.
«Мне не нужны никакие мужики, с уходом Андрея я перестала им доверять, и неизвестно, когда теперь вновь воспрянет мое надломленное «я». Хотя…
Разве Андрей был мужиком? Так, какое-то существо, капризное, недовольное, зависимое… Слизняк в дорогих брюках…
Позвольте, но я чуть не умерла, когда он меня бросил».
Ты чуть не умерла вовсе не из-за него, а оттого, что он бросил тебя как-то особенно подло. Отвратительно подло. Тебе бы радоваться, что он тебя бросил. Умница, молодец, как это он догадался! Если б не он, такой решительный, и его новая любовь, еще более решительная, ты прожила бы с ним всю жизнь, терпела бы его подлости, боялась бы его взгляда, прощала бы ему все капризы и издевательства… Ты же слабая. Слабая и трусливая. У тебя не хватило бы характера развестись с ним, даже если бы ты в конце концов все про него поняла.
«Нечего о них думать, – злилась на себя Александра, – да еще сравнивать их друг с другом. И без них забот полон рот. Фильм сдала, работы опять нет, денег тоже нет, история с Иваном еще не закончена. Пока все тихо, но неизвестно, что будет дальше…»
Она шла по Тверской, намереваясь дойти до Маяковки, сесть на метро и вернуться к себе на Сокол. Был ранний вечер, всего четыре часа – она специально посмотрела на часы, – но уже стемнело, и это ее угнетало.
В магазинах, полных предновогодних вещей, толпились люди.
В витринах, шикарно и по-иностранному украшенных, вовсю буйствовало Рождество. Искусственные елки, в миллион раз краше настоящих, сверкали почти натуральным снегом, водопадами огней, многажды отраженными друг в друге громадными шарами на золотых, белых, синих бантах… Зимние коллекции сочетали в себе теплый уют и неброскую элегантность. Крошечные женские головки приникали к меховым воротникам почти с живой нежностью.
В ювелирном магазине творилось нечто невообразимое. Озабоченные мужчины в длинных кашемировых пальто тыкали мобильными телефонами в раскрытые атласные коробочки, из которых брызгал во все стороны острый ледяной свет, и требовали показать им то одно, то другое. В кассу стояла очередь.
В «Елисеевском» было как в метро в час пик – не войти и не выйти, в дверях затор.
То и дело попадались озабоченные дяденьки со спеленутыми елками в руках и на плечах. Машины у магазинов стояли в два ряда, и никто не слушал осипшего гаишника, пытающегося навести порядок…
Ах, как Александра любила Новый год! Не было в году праздника лучше. Когда она, маленькая, играла в куклы, у ее кукольной семьи все праздники были – Новый год.
Даже в свои двадцать пять лет Александра все еще свято верила, что этот праздник – волшебный. Она совершенно точно знала, что желание, загаданное с двенадцатым ударом колокола, обязательно сбудется, а в душистой глубине елки, пахнущей хвоей, детством, счастьем, живут тролли, которые – конечно же! – приготовят ей подарок.
Она всегда была чрезвычайно озабочена добычей этого необыкновенного дерева, и бабушка, как ни странно, разделяла ее заботы.
Баба Клава выстаивала за елкой огромные очереди – в Москву почему-то завозили раз в тридцать меньше елок, чем требовалось, – а потом они с маленькой Александрой везли ее на санках, иногда издалека, за несколько километров, смотря по тому, где был елочный базар. Они привозили ее и отдыхали у подъезда, обе очень гордые собой, и отвечали на взволнованные вопросы соседей по поводу елки с сознанием своего превосходства, а потом тащили ее на четвертый этаж, потому что в обычный лифт она не входила, а грузового в старом доме, конечно, не было. И баба Клава, ненавидевшая малейший беспорядок, никогда не ругалась, если с елки на пол натекала лужица растаявшего снега или сыпались упругие зеленые иголки.
И тролли никогда не подводили.
Подарков всегда было два – от бабушки и от троллей. От бабушки – что-нибудь очень практичное, но веселое. Например, новое платье с кружевами, или носки с забавными кисточками, или шапка с необыкновенным помпоном – когда и как бабушка успевала все это сшить и связать, Александра не представляла.
Тролли придумывали что-нибудь «для души»: новую куклу, необыкновенной, завораживающей красоты пластмассовые бусы, шкатулку с секретом, маленькие, с палец, фигурки жениха и невесты в настоящих нарядах…
Господи, что это были за подарки и что за праздник! Александра вспоминала его потом целый год и с замиранием сердца ждала следующего…
Те игрушки стояли в кладовке, задвинутые на самую верхнюю полку, и Александра уже проверила их сохранность.
Елками торговали теперь везде и без всяких очередей. У Александры было немного денег, и она рассчитала, что на елку, мандарины, кусок буженины и бутылку шампанского ей вполне хватит. И даже останется немного, чтобы дожить до возвращения Филиппа. Если он вернется, конечно.
Мысль о том, что он может не вернуться, ужасала ее. Александра твердо решила не думать об этом, но опасливая мыслишка время от времени возникала в глубине сознания и обнаруживала себя, как утопленник, всплывающий вдруг на поверхность заросшего пруда.
Вот и сейчас она шла и опять размышляла о том же.
В конце концов, Филипп ей ничем не обязан. Возможно, у него изменились планы – а они вполне могли измениться: мало ли кто ждет его в Париже, – и он не вернется. Он имеет на это право, у них всего лишь фиктивный брак. Нет, не фиктивный, а как раз настоящий, но временный и по расчету. Значит…
Но додумывать до конца эту до смерти пугавшую мысль она не стала. «Как бог даст», – сказала она себе словами бабы Клавы. Будь что будет…
В витрине какого-то дорогого магазина ей бросилось в глаза белое кашемировое пальто. Она прошла было мимо, но вернулась, не в силах оторвать от него взгляда. Потрясающее, длинное, очень уютное пальто. Простота и элегантность. Элегантность и шик. Шик и сдержанное достоинство очень дорогой вещи.
В таких пальто беззаботные и веселые дамы приезжают тридцать первого декабря в Большой театр на «Щелкунчика». Под его нежным кашемировым теплом обязательно должно быть маленькое черное платье и скромная нитка натурального жемчуга и, конечно, аромат дорогих духов. А рядом обязательно должен быть уверенный в себе и в жизни мужчина и маленький мальчик с розовым ротиком и блестящими от возбуждения глазами, вывезенный в театр впервые.
Александру, застывшую у витрины и уже сочинившую к этому пальто целую жизнь, вдруг кто-то толкнул с такой силой, что она едва не упала.
– Чево пялисся, дура? – спросил налетевший на нее поддатый мужик. – Пшла вон!
Вот и все.
Никаких сказок, никаких троллей и никакого «Щелкунчика»… Будь оно все проклято.
Александра поддернула сползающий с плеча ремень портфеля, сунула руки в карманы и нарочито бодрой походкой зашагала к метро. Она боялась грубостей и долго потом их переживала.
Водитель бежевой «шестерки» убедился, что она нырнула в метро, и нажал на газ. Следовало добраться до Сокола раньше этой фигуристой девицы с мечтательным лицом и занять привычную наблюдательную позицию.
Елка в этом году получилась совершенно необыкновенной. Намного лучше, чем всегда. Каждый Новый год Александра говорила себе это и к следующему Новому году благополучно забывала.
Александра нарядила ее утром тридцатого числа, немножко полюбовалась и стала развешивать по квартире бумажные фонари и гирлянды. Пусть в этом году она совсем одна, но нарушать традиции нельзя ни при каких обстоятельствах. Занимаясь украшением своего дома, она то и дело заглядывала в дверь большой комнаты, где стояла елка. Елка была до потолка и уже вовсю пахла, пригревшись в домашнем тепле. Вечером Александра зажжет на ней огоньки, будет смотреть в ее волшебную глубину и ждать чуда. Интересно, тролли уже там? Нет, наверное, они придут, когда стемнеет и она ляжет спать.
А завтра ночью, ровно в двенадцать, она пожелает, чтобы нашелся Ваня, и позвонил Филипп, и она вернулась на работу, и тогда, конечно же, все сбудется. Или этих желаний слишком много для одного Нового года?
Паркет был натерт до зеркального блеска. Смешиваясь с ароматом хвои, в квартире витал едва слышный запах полироля – она протерла всю мебель – и теста, которое Александра все же поставила, втайне надеясь, что, может быть, кто-нибудь из старых приятелей заглянет к ней завтра, не побоявшись запрета всемогущей Вики. Она собиралась печь пирог с мясом и два сладких рулета, с орехами и изюмом. На буженину денег, конечно, не хватило, но без нее легко можно обойтись, когда есть пироги. Даже если никто не придет, все равно она правильно решила – что за Новый год без пирогов!
Стоя на шаткой стремянке, она старательно привязывала к люстре ярко сверкающий фонарь из разноцветной фольги, когда раздался звонок в дверь.
Александра вздрогнула и уронила фонарь.
Кто это может быть? Она никого не ждет! Никто не может прийти к ней сегодня.
Ладони внезапно и сильно вспотели. Резко забилось сердце.
Маша? Она звонила утром, сказала, что перезвонит первого. Ладка на Канарах. Кто же?
Звонок нетерпеливо и длинно прозвучал во второй раз.
Медленно, как под гипнозом, Александра слезла со стремянки, вытерла о джинсы вспотевшие руки. Подойти или нет? В раздумье она ногой убрала с дороги упавший фонарь. Он тихо зашуршал по паркету, но Александре показалось, что он загрохотал, как пустое ведро.
