– Блеск! – восхитилась Лада. – И как это сделать?
Но Маша не заметила иронии. Захваченная новой идеей, она повернулась к подругам, глаза у нее блестели.
– Пока она считает, что ты преследуешь этого козла, житья тебе не будет. Как все истерички с маниакально-депрессивным синдромом, она может убедить себя в чем угодно.
Все-таки Маша закончила почти медицинский институт и в терминологии разбиралась здорово.
– Ну, ну!.. – поторопила нетерпеливая Лада.
– Нужно убедить ее, что он тебе совершенно не нужен, только и всего. Что тебя от него тошнит. Что ты не можешь видеть его мерзкую гладкую рожу. Что последний бомж тебе милее и роднее, чем этот… типус.
– Замечательно! – похвалила Александра. – И как же мне это сделать?
– Побыстрее выйти замуж! – провозгласила Маша и с торжеством поглядела на ошарашенных подруг. – Ну, в смысле, развестись, конечно, сначала.
– Конечно, – согласилась Александра, – сначала мне придется развестись…
Они не знали самого главного: ей предстояло не только развестись, но и сделать аборт.
Развели их очень быстро, за час.
Аборт занял полтора.
За вещами бывший муж прислал шофера, унизив ее еще и этим. Теперь можно было с уверенностью утверждать, что в курсе дела все, даже шоферы.
Разговаривать с ней ее бывший муж не стал, хотя, непонятно зачем, она сделала такую попытку.
– Мазохистка! – сказала ей Лада. Но Лада не знала об аборте…
На кредитной карточке у Александры были кое-какие деньги, что позволило ей заплатить за наркоз в хорошем медицинском центре.
После аборта никаких дел в жизни у Александры не осталось.
Конечно, можно было держаться, вспоминая Викино лицо, когда та говорила, что Александра не даст теперь прохода несчастному Победоносцеву. Можно было держаться, думая о Вешнепольском и Маше.
А потом, в какую-то минуту, держаться стало невозможно.
Спать было невозможно, есть тоже невозможно, поэтому Александра не спала и не ела.
Не вспоминать тоже было невозможно. И она вспоминала, разрывая себя этими воспоминаниями, разъедая собственное воспаленное сознание.
Она не плакала и не билась в истерике. Она думала свои думы, сидя в углу, каждый день в другом, не замечая, как зарастает пылью ее некогда ухоженный дом. Маленький рай, созданный в отдельно взятой квартире, которым она так гордилась.
Телефон не звонил, и телевизор она больше не смотрела.
Что она сделала не так? Чем не угодила? Почему именно Андрея выбрала Вика Терехина? За что заставила ее расплачиваться так жестоко?
Однажды после сильного ветра в доме погас свет, и Александра достала из буфета свечку. Свечка освещала только стол, на который Александра ее пристроила. В углах плясали и корчились тени. На лестничной клетке переговаривались соседи, выясняя, где погасло – только у них или в соседних домах тоже. Александре было все равно.
Улегшись щекой на полированную поверхность стола, она смотрела на пламя, такое отчетливое в темноте, что оно казалось ненатуральным.
Господи, она была уверена, что проживет с Андреем всю жизнь. Что они родят детей, и заработают кучу денег, и будут ездить на море, и в Лондон или Париж, и что там есть еще, такое же увлекательное и несбыточное?
Все случившееся было несправедливо. Несправедливо! Но что она могла поделать, слабая, глупая, не умеющая бороться – и побеждать! Наверное, родители, которых она никогда не видела, тоже не хотели ее, поэтому она и получилась такая… неудачная.
Ненужная.
Непонятное существо, которое всем мешает и путается у всех под ногами, доставляя лишние, ненужные хлопоты.
Свет все не давали, и Александра была этому рада. В темноте было не то чтобы уютно, а… безопасно.
И баба Клава умерла из-за нее. Из-за того, что ей пришлось надрываться, поднимая на ноги ребенка, который оказался Александрой. Даже из могилы она заботилась о непутевой внучке – если б не хитро составленное завещание, осталась бы она сейчас и без квартиры!
Бедная баба Клава! Она надеялась вырастить из внучки человека… Но ничего у нее не получилось. Внучку выкинули с работы, вытолкали взашей, отобрав к тому же ребенка и мужа.
У таких, как она, не может быть ни ребенка, ни мужа – недостойна, не заслужила.
Хорошо бы просидеть так всю жизнь, без света, перед тонко дрожащей свечкой. Не видеть, не разговаривать, не вспоминать…
Маша умоляла ее попить транквилизаторов и снотворных, но лекарства действуют на тех, у кого внутри что-то болит, и это что-то можно лечить и даже вылечить. А у нее внутри ничего не осталось, только вязкая черная гуща, в которой трепыхалась крошечная, слабая, трусливая душонка, оказавшаяся неспособной отстоять жизнь собственного ребенка.
– Что же мне делать? – прошептала Александра, и пламя свечи заколебалось. Тени бросились врассыпную. – Не знаю, не знаю…
Дали свет, но она все сидела, глядя на почти растаявшую свечку. На часах было четыре утра.
Четыре утра – трудное время, самое трудное, когда сидишь на ночном монтаже и кажется, что этой ночи не будет конца. Ручка выпадает из пальцев, забываются самые простые слова, и сигареты не помогают. Хочется только одного – спать. Спать долго и сладко, накрывшись ватным одеялом, вытянувшись на угретой постели и зная, что можно долго-долго не просыпаться.
В четыре часа почему-то обязательно перегреваются видеомагнитофоны, и нужно ждать, пока они остынут, подремывая в кресле под недовольное ворчание видеоинженера на извечную тему – только идиот мог придумать ночные монтажи, дня им не хватает, видите ли…
Александра тускло улыбнулась.
Это был ее мир, ее работа, вся ее жизнь с тех самых пор, как очередной Ладкин любовник пристроил Ладку на телевидение и не в меру боевая подруга моментально сосватала туда и Александру. Как счастливы они были, как гордились собой и своими успехами, какое интересное, важное, необыкновенное дело они делали вместе со всеми ребятами из общественно-политической редакции!
Все остались, только Александры больше нет. Нет и, наверное, никогда не будет.
Но ей нравилась эта работа! Она хорошо, добросовестно и профессионально делала ее уже несколько лет.
Однако профессионализм и умение работать не сможет отнять у нее даже Вика Терехина. Пусть муж предал ее, пусть программа, в которой она работала, перестала в ней нуждаться, но ведь то, что она знает и умеет, осталось с ней!
Эта неожиданная мысль как-то приободрила ее.
Раздумывая над тем, что вдруг пришло ей в голову, и спасаясь от непрерывных телефонных звонков Лады и Маши, Александра собралась и под вечер вышла на улицу, доплелась до метро, проехала несколько станций и вышла где-то, как впоследствии оказалось, на «Маяковской». Она немного постояла на Тверской, соображая, куда бы пойти, вверх или вниз, и пошла вниз, к Пушкинской площади.
Вспоминая потом этот вечер, Александра не могла понять, какая сила привела ее именно на это место и именно в это время.
Почему она не уехала на метро в другую сторону или не пошла вместо Пушкинской к Белорусскому вокзалу? Почему около булочной у нее развязался шнурок на ботинке и она довольно долго завязывала его, перегнувшись через толстый пуховик, собравшийся на животе складками? Почему пережидала, пока какой-то отчаянно сигналивший идиот выберется из переулка возле Театра Станиславского на Тверскую, – тоже довольно долго?
Александра не была суеверна, и религиозна тоже не была, но мистика происшедшего всю жизнь потом занимала ее и заставляла верить в то, что провидение существует.
Она очень устала в толпе и, добравшись до перехода под Пушкинской площадью, решила поехать домой. Спускаясь по мокрым ступенькам, Александра поскользнулась и ухватилась за куртку какого-то мужчины, поднимавшегося ей навстречу.
– Добрый вечер! – весело сказал мужчина. – Вы меня не помните? Меня зовут Филипп Бовэ, мы встречались на какой-то вечеринке около месяца назад.
– Д-да, – отозвалась Александра с некоторой запинкой. – Помню…
Она тогда ждала Андрея, а он все не ехал и не ехал, и Вика суетилась вокруг с какой-то своей подругой, а потом они танцевали, и все в ее жизни было превосходно…
– Да-да, – повторила Александра, захлебываясь в этих воспоминаниях, и, чтобы окончательно не утонуть в них, быстро сказала: – У вас русская бабушка.
– Совершенно точно, – подтвердил Филипп.
Что-то с ней случилось, решил он. Человек не может так разительно измениться за короткое время.
Переступив ногами в скользких ботинках, Александра случайно взглянула ему в лицо: никакого любопытства, только сдержанное сочувствие и, пожалуй… тревога?
У нее в голове как будто щелкнуло.
Как будто хозяин дома вернулся после долгого отсутствия и, войдя, первым делом зажег свет, потом огляделся и замер в недоумении – вроде все как всегда, но появилось что-то новое. А может, ему только кажется?..
– Филипп, вы женаты? – спросила Александра совершенно бездумно.
– Нет, – ответил он, слегка удивленный. – Почему вы спрашиваете?
– Тогда вам просто необходимо срочно жениться на мне, – сказала Александра. – Понимаете?
– Нет, не понимаю, – искренне ответил Филипп. – Может, объясните?
Он оглянулся по сторонам. На ступеньках московского метро в час пик разговаривать было трудно.
– Хотите есть? – спросил он, почему-то твердо уверенный, что она голодная. Во-первых, голодная, а во-вторых, сумасшедшая. – Пойдемте поедим где-нибудь. И поговорим.
– О чем? – пролепетала Александра – ей стало страшно.
– О женитьбе, – невозмутимо ответил Филипп Бовэ. – Мне не каждый день делают предложение. Да еще на улице. Разве это не стоит обсудить?
– Так что для вас в этом – прямой резон, – проговорила она с улыбкой дельца-пройдохи, заключающего квартирную сделку со старушкой божьим одуванчиком. Ей было так стыдно, что волосы на шее противно встали дыбом. – Вам не придется платить за квартиру и… пользоваться услугами проституток…
– Вместо проституток, как я понимаю, вы предлагаете себя, – холодно проговорил Филипп. – Я не ошибаюсь?
Она взглянула на него и, дивясь собственному мужеству, кивнула. Ему показалось, что через секунду она умрет от разрыва сердца.
Александра смотрела в окно, на церквушку и театр «Ленком», у которого уже начался вечерний съезд машин. Все парковались, сигналили и ругались, и в узкой улочке в обе стороны давно и безнадежно змеилась чудовищная пробка. Светофор дисциплинированно переключался с красного на зеленый, но все его усилия были тщетны – с места никто не двигался.
Почему-то Александре показалось, что в этой безнадежной пробке сосредоточилась вся тоска, какая только существует в природе, и безысходность, и невозможность спасения – окружающий мир не пускает ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад…
Какой-то резкий звук заставил ее вздрогнуть. Она с изумлением взглянула на мужчину, сидящего напротив, – она совсем о нем забыла.
Филипп хмуро вернул на место упавший стакан.
Угораздило же его влипнуть в историю с этой полоумной девицей, осатаневшей от жизненных катастроф настолько, что она решилась предложить себя совершенно незнакомому человеку! И можно ли ей верить? Впрочем, он же сам слышал тот разговор на кухне – ее, теперь уже бывшего, мужа и этой теледивы. Разговор совершенно недвусмысленный. Он даже вспомнил острое чувство брезгливости, охватившее его в темной передней, и сочувственной жалости к Александре. Филиппу всегда были отвратительны карьеры, сделанные в женских постелях. Как правило, очень ненадежные, они требовали постоянных усилий именно в этом, постельном направлении…
– Почему я? – спросил он у Александры, которая таращилась в свою пустую тарелку, и с удивлением осознал, что ее ответ ему не безразличен.
Почему для осуществления своего дикого плана она выбрала именно его? Не кого-нибудь из близких, кто понял бы ее, поддержал и… отговорил?
Она улыбнулась тарелке пристыженной, дрожащей улыбкой и забормотала, не поднимая глаз:
– Видите ли, вы приехали в Москву… издалека и надолго. Вам нужно где-то жить, что-то есть и с кем-то спать… – На этом патетическом месте она покраснела. – Мы с вами можем… сотрудничать вполне взаимовыгодно…
– Да уж! – не удержался Филипп.
– Ну вот… Вам не нужно будет за все это платить – ведь, как я поняла, денег у вас не слишком много, а у меня будет временный муж, которого при случае я смогу предъявить Вике в доказательство того, что… Андрей может чувствовать себя вполне свободно…
– Ерунда какая! – беспомощно сказал Филипп. – Ну просто редкостная ересь!
– Да нет же, – возразила Александра, стараясь говорить как можно убедительнее. Внутри у нее все тряслось, и даже мелькнула мысль отпроситься в туалет, а потом, от греха подальше, сбежать. Но, с другой стороны, он ведь еще не отказался…
– Именно так! – с досадой перебил Филипп. – Вы ведь совсем меня не знаете. Я могу оказаться кем угодно – извращенцем, алкоголиком, болезным…
– Больным, – машинально поправила Александра.
Вообще в этот вечер он говорил намного хуже, чем тогда, в гостях, хотя, по идее, должно было быть наоборот – все-таки почти месяц он провел в языковой среде, как это называется в учебниках. Но он говорил плохо, с акцентом, все время сбиваясь на английский, но какой-то такой, которого Александра почти не понимала.
– О'кей, пусть будет «больным», – согласился он с тихим бешенством. – Я – чужой. Совсем чужой для вас. Неужели у вас нет никого… поближе? Кого бы вы знали? Кто смог бы объяснить вам весь чудовищность того, что вы придумали?
– Всю чудовищность, – опять поправила его Александра. – Всю, а не весь… Мой самый близкий и самый хороший друг попал на Кавказе в плен. Как раз на следующий день после того, что случилось. Да и вряд ли он смог бы жениться на мне… Он любит мою лучшую подругу Машу. Правда, он мог бы взять меня на работу, хотя… хотя я не уверена, что пошла бы к нему, – добавила она, вдруг задумавшись. – У нас очень сложный мир, и портить Ивану карьеру я, конечно, не стала бы…
– Конечно, – согласился Филипп. Кое-что о ней он уже знал – сам понял, без ее объяснений.
– Понимаете, Филипп, – продолжала она, рисуя вилкой в тарелке какие-то узоры; вилка дрожала и мерно постукивала о фарфор, – сама по себе я никому не нужна. У меня нет родных, да дело даже не в этом… Я предлагаю вам сделку. На этот год, что вы пробудете в Москве. Я же не совсем ненормальная, я понимаю, как все это дико, неприглядно и… бессовестно. Но я уверена, что вам эта сделка тоже будет некоторым образом выгодна…
– Некоторым образом, – согласился Филипп, не зная, что и думать. – Более или менее.
– Ну вот, видите! – воскликнула Александра с облегчением, как будто он был новым корреспондентом, который после долгих мучений наконец-то написал читабельный текст. – Мы заранее обговорим все условия. Я не буду вам мешать, Филипп. Совсем не буду. И, если вам противно, вы, конечно, вовсе не должны будете спать со мной…
Она не сомневалась, что в основном его пугает именно перспектива делить с ней постель. Ведь все остальное было вполне приемлемо и ничем ему не грозило. Получил бы бесплатную кухарку и домработницу, вот и все. Зря она ляпнула про постель. Конечно, он перетрусил. Любой бы на его месте перетрусил. Вот счастье-то какое – переспать с Александрой Потаповой!
– О'кей, – сказал Филипп с какой-то странной, неопределимой интонацией. – Позвольте мне подумать, Алекс. Скажите мне номер вашего телефона.
Он записал телефон, держа ручку в левой руке, и спрятал записную книжку.
– Как же так, – сказал он вдруг и улыбнулся, впервые за вечер, – я ведь ниже вас ростом? Что мы будем с этим делать?
Через два дня он позвонил и официальным тоном заявил, что принимает предложение.
