Вскоре появился участковый.
– Просьбица у меня к вам, – сказал он, конфузясь. – Там Вячеслав Андреевич, мэр наш, сильно за покойницу переживает. Может, вы по-соседски у ней в доме посмотрите, вдруг какие бумажки остались, записки? Ну, чтоб мы родственников известили! Телефон у ней был, не знаете?
– Я не видела, – отозвалась Тонечка.
– Может, и телефон найдется. Я бы сам занялся, но мы все на усиление брошены. Дорогу в лесу сторожим.
– Зачем? – машинально спросила Тонечка.
Участковый вздохнул:
– Да ни за чем. По дури. Чтоб, стало быть, москвичи без пропусков через лес в Конаково не ехали. Через лес запрещено.
– Почему?
– Да говорю ж, по дури. Вы уж помогите по-соседски, лады? Посмотрите! Дверь потом замкните, а ключик у себя оставьте. Если чего найдете, звякните, вот номер мой!
– Хорошо, – согласилась Тонечка.
Отправляться в дом старой княгини ужасно не хотелось, но они с Сашей пошли.
Родион увязался за ними.
– В больнице у них интересно, – рассказывал он, пока они переходили с одного участка на другой. – Все старое, жуть! Полы провалились, потолки черные, пакля торчит. И такие скамейки деревянные в коридоре. Я там попа видел. Он на скамейке как раз сидел.
– Не попа, а батюшку, – поправила Тонечка.
Родион не обратил внимания.
– Тонь, если поп служит Богу, он что, не может его попросить, чтоб не болеть? И жить вечно?
Саша Шумакова оглянулась и посмотрела сначала на Родиона, а потом на Тонечку.
– Ну, поп ведь обычный человек. То есть батюшка, – поправилась Тонечка. – И не все его просьбы Бог исполняет. И не всегда.
– А зачем тогда работать попом? То есть батюшкой?
Тут теологический диспут закрылся сам собой – слава богу! – потому что они пришли в дом старой княгини.
– Как тут искать-то? – спросила Саша вполголоса и скинула у порога мокасины. – Мы ж не сыщики!..
– Посмотрим, может, правда найдем какие-нибудь записные книжки.
– Лучше б участковый сам искал.
– Ты же слышала. Он лес сторожит. От москвичей.
В доме было тихо, чисто и хорошо пахло – должно быть, княгиня любила свое жилище и ухаживала за ним. С заднего крылечка был вход на террасу, как и в Тонечкином доме. С террасы наполовину застекленная дверь вела в большую, на четыре окна, комнату.
– Есть кто? – на всякий случай крикнула Тонечка. – Соседи пришли!
Конечно, никто не отозвался. Только тикали по-прежнему часы и где-то мерно капала вода.
В комнате было полутемно – когда утром Тонечка сюда забегала, не обратила внимания, что на всех окнах задернуты занавески.
– Где мы будем искать? – спросила Саша.
– Я предлагаю по верхам посмотреть, и все, – решительно сказала Тонечка. – На столе, в прихожей, на этажерке. Подожди, я шторы раздвину.
Мебель в комнате была старинная – жесткие стулья, круглый стол на одной ноге, этажерка с полированными шишечками. На пузатом комоде кружевная вязанная крючком салфеточка. На салфетке черно-белая фотография пузатого мальчугана в трусах и панаме.
– Как ты думаешь, это родственник? – спросила Тонечку Саша. – Наверное, нужно из рамки вынуть и посмотреть, вдруг там что-нибудь написано, да?
Тонечка покивала.
Родион стоял в дверях с собакой на руках. Вид у обоих был настороженный.
Кругом был образцовый порядок, только на диване все подушки раскиданы, одна даже свалилась на пол. И скатерть на круглом столе сдвинута – один край свисал почти до пола. Тонечка вернула подушку на диван и поправила скатерть. На столе не было никакой посуды, кроме единственного блюдца, чисто вымытого.
В тесной кухоньке – Тонечка вошла и огляделась – тоже все в полном порядке.
– Она жила совершенно одна, – возвестила Тонечка из кухни, и голос ее странно отдался от стен, словно они понимали, что пришли чужие.
– Почему? – спросила возникшая в дверях Саша.
– Чашка одна, тарелка тоже одна. Ложка, вилка, нож – всего по одному.
– Как грустно, – сказала Саша. – Когда тарелка одна, и чашка тоже. И никому дела нет, жив ты или помер…
На кухонном столе стояла круглая коробка из-под печенья, в нее были аккуратно сложены лекарства. На подоконнике две книжки.
Тонечка посмотрела.
«Дмитрий Донской» из серии ЖЗЛ и толстый том Василия Розанова.
«Донской» был заложен высушенной веткой мимозы – вот как!..
– На фотографии ничего не написано, – сказала Саша, – ни года, ни места, ни имени. И телефона я не вижу.
– Может, у нее и не было.
– Вряд ли, Тоня. Ей все же не сто лет было!.. И жила одна, мало ли, может, врачу позвонить.
Тонечка пооткрывала дверцы шкафчиков и заглянула в почти пустой холодильник, как будто там могли найтись следы родственников старой княгини.
Родион с собакой на руках стоял в большой комнате перед женским портретом, висящим над диваном.
– Что там? – спросила Тонечка.
– Какая-то старая картина, – отозвался Родион.
Тонечка взглянула – дама в глухом платье с камеей у шеи, волосы подняты вверх короной, тонкие руки сложены на какой-то книге.
…Неужели была такая жизнь? В которой женщины носили глухие платья и камеи, делали высокие прически и читали книги?..
И если была, куда она делась? Когда ее не стало?..
В революцию семнадцатого года? В войну? В шестидесятые?
На этажерке с шишечками были стопки старых журналов – «Юность» и «Работница», тяжелая, словно из чугуна, фигурка кенгуру, очень искусно сделанная, громадная «Книга о вкусной и здоровой пище» 1953 года издания.
Тонечка открыла наугад и прочла: «Коньяки (окончание). Коньяк пьют перед едой для возбуждения аппетита. Хорошая закуска к нему – кусочек балыка с лимоном или ломтик лимона с сахаром. Пьют коньяк из маленьких рюмок. Хорошо, если эти рюмки из тонкого стекла; через такое стекло виден золотисто-янтарный цвет коньяка. После обеда или ужина коньяк подается к черному кофе, к фруктам. Коньяк служит для лечебных целей, как тонизирующее средство. О целесообразной дозировке коньяка для больных и выздоравливающих следует посоветоваться с врачом».
И такая жизнь ведь тоже была! В которой коньяк пили для «возбуждения аппетита» и советовались с врачом о его тонизирующих свойствах!..
И от этой жизни тоже ничего не осталось – аппетит теперь принято заглушать, а не возбуждать, а с врачом вообще ни о чем нельзя посоветоваться – все медики брошены на борьбу с неизвестным вирусом, напавшим на человечество…
Ни записных книжек, ни бумажек, ни старых конвертов среди журналов не обнаружилось.
На самой верхней полке этажерки валялась раскрытыми страницами вниз какая-то уж совсем доисторическая книга – потертый кожаный переплет запирался медными замочками.
Тонечка посмотрела и ничего не поняла – написана книга была полууставом, как будто крошечные черные семечки сыпались из-под пера писца!..
Тонечка любила такие штуки. Ее собственный словарь «Живаго великорускаго языка» Даля был точной репринтной копией словаря, вышедшего при жизни самого Владимира Ивановича, автора!
– Родион, – сказала она, рассматривая сувенирную обложку с пряжками, – как ты думаешь, можно взять у Лидии Ивановны книгу? Я бы хоть название попробовала прочитать! Или неудобно?
– Нормально, – тут же отозвался мальчишка. – Она мне говорила, приходи ко мне, я тебе книжки интересные покажу. Старые люди почему-то любят книжки.
– Это точно, – пробормотала Тонечка.
– Я тоже люблю, – продолжал Родион. – Но только чтоб с приключениями. Чтоб море или другие галактики!
– Лучше бы ты «Войну и мир» прочел.
– Она здоровая больно.
– Как уютно она жила, – заметила Саша. – Все есть, все на местах. Вон цветы сухие в вазе!.. А на террасе кастрюля бульона. И кресло у окошка, сиди отдыхай, смотри на березы.
– Она на березы у ручья смотрела, – возразил Родион. – Они там лучше. И листья раньше распустились!
– Да я не об этом, – пробормотала Саша Шумакова.
В прихожей Тонечка обнаружила засунутый за раму овального зеркала клочок бумаги. Синей шариковой ручкой на нем было накорябано: «Валюша, среда, зайти».
Тонечка вытащила бумажку и рассмотрела – больше на ней не было ни слова.
– Какой сегодня день? – спросила она у Саши.
– Понедельник, – быстро сказала она. – Вчера я приехала, было воскресенье.
– Мы на этом карантине счет времени совсем потеряли. – Тонечка показала ей бумажку. – Больше ничего нет. Только какая-то Валюша.
– Пойдемте отсюда, – предложила Саша. – Ничего мы не найдем. Слушай, Тонь.
– М-м-м?
– Нужно бульон забрать. Пропадет. Бабка его сварила, вон на улицу выставила! Что же его теперь, вылить?
И они посмотрели друг на друга.
Уходили они с кастрюлей, книжкой и запиской. Родион держал на руках свою собаку и был задумчив. Саша растерянна, Тонечка грустна.
Мужу, когда тот позвонил, она не призналась, что ходила в дом старухи искать следы ее родственников. Она отлично понимала, что участковому влетит – он все перепутал, решил, что городское начальство печется о покойной старухе, а не о заезжей москвичке!..
– Ты бы позвонил Родиону, – попросила Тонечка. – Он беспокоится за тебя. Вдруг ты не справишься с мировой катастрофой, и вселенная погибнет.
– Это он так сказал?
– Я так сказала. Но он так думает.
– Позвоню, – пообещал Герман. – Я сегодня к нашим поеду, отвезу еду и книги. Твоя мать просила привезти книг, целый список составила.
– Ты только смотри не перезаражай их!..
– Я дальше террасы не пойду, – успокоил муж. – Пакеты оставлю, и мы посидим… на социально безопасном расстоянии!..
– Ужас, – сказала Тонечка.
– Ужас, – согласился Герман. – Жди меня, и я вернусь, Тоня! Скорее всего, в субботу. На самом деле хорошо, что вы уехали. В Тверской области все же безопасней.
– Хорошо, что в этом году у Родиона экзаменов нету. Десятый класс!
– И это тоже хорошо.
Они попрощались, и вскоре явилась Саша Шумакова с объемным пакетом из коричневой крафтовой бумаги.
Кроме обещанных московского хлеба, масла и банки икры, в пакете оказались коробка зефира, банка первосортного чая, паштет и бутылка красного вина.
– Прямо раблезианство какое-то, – сказала Тонечка, оглядывая гостинцы. – Мы сейчас все твои деликатесы поедим, а ты с чем останешься? Опять в Москву поедешь? Пополнять запасы продовольствия?
Саша махнула рукой.
– Я одна, – сказала она беспечно. – Мне никаких особенных запасов не надо. А у тебя ребенок.
– Да ребенка этого паштетами и зефирами кормить – грех один! Не в коня корм.
– Он худой как щепка.
