Я улыбнулась, садясь на низкое, обтянутое черной кожей сиденье рядом с ним. Ему всегда удавалось поднять мне настроение.
– Очень мило, что ты согласился заехать за мной, Джош.
У меня дрогнул голос. Я все еще не была полностью уверена, что сделала правильный выбор, решив сегодня пойти на вечеринку. Но это казалось мне куда более привлекательным занятием, чем остаться дома и грустить весь вечер. Каждый раз, когда я вспоминала про то сообщение, мой желудок снова начинал исполнять сальто-мортале. Телефон лежал у меня в сумочке, словно заряженный пистолет. Соблазн взглянуть на сообщение становился все сильнее.
В нерешительности я повернулась к Джошу:
– Но не забывай, если я и поеду, я не смогу остаться допоздна, хорошо?
– Ага. Конечно.
– Джош, я серьезно.
Я раздосадованно тряхнула головой. Всякий раз, когда мне казалось, что я наконец-то смогла расслабиться, мой внутренний трудоголик напоминал о себе. Он никогда не терял бдительности, не позволяя мне сбиваться с намеченного пути.
– Сегодня у Тейта день рождения, а значит, там будет полно продюсеров, которым следует с тобой познакомиться.
Хотя мое типичное для Восточного побережья стремление к самосовершенствованию давно уступило место мантрам о принятии себя, которые я мало-помалу впитала в Лос-Анджелесе, моя упорная концентрация на карьере никуда не делась. Я записалась в группу медитации, на занятия которой часто заглядывала певица Бонни Рэйтт (вместе со своей собакой). Я тоннами поглощала сок из ростков пшеницы, прошла перенастройку чакр и с удовольствием ела бесплатные обеды во всех знаковых духовных заведениях Голливуда, от церкви сайентологов до Каббала-центра. Все и вся в Лос-Анджелесе говорили мне о том, что мудрость заключается не в дисциплине, а в умении отпускать. Но что именно отпускать? Все, полагаю я, даже сам этот вопрос. Яркое солнце постепенно выжгло мои воспоминания о сумрачных зимних днях, походы по магазинам пришли на смену разгребанию снега, а необходимость постоянно находиться среди людей все чаще вступала в конфликт с моей склонностью к затворничеству… но работа все еще была для меня на первом месте.
По лицу Джоша скользнула знакомая мягкая улыбка:
– Ты слишком серьезна. Тебе нужно больше веселиться.
Я посмотрела в окно, притворяясь, что размышляю над его словами.
Тейт жил по соседству с Силвер-Лейком, в престижном районе Лос-Фелис с вылизанными лужайками и солидными домами. Улица, на которой располагался его особняк, огибала Гриффит-парк – пышно раскинувшийся уголок дикой природы, который, согласно некоторым источникам, считается крупнейшим парком в стране. В самой верхней точке парка, изрезанного множеством пешеходных тропинок, находится обсерватория Гриффита.
Дженкинс Гриффит, богатый бизнесмен, живший на рубеже XIX–XX веков, сколотил состояние, занимаясь сначала горнодобычей, а потом недвижимостью в Калифорнии. Его всегда увлекала астрономия. Когда в начале 1900-х он впервые посмотрел в шестидесятидюймовый телескоп (на тот момент – крупнейший в мире) в обсерватории на горе Вилсон, представшие его взору дали космического пространства изменили его навсегда. Они сделали из него альтруиста.
Гриффит полагал, что, если бы у каждого человека была возможность так близко познакомиться с космосом, нам удалось бы добиться мира во всем мире. Он безвозмездно предоставил всю территорию парка в пользование местных жителей, а также выделил деньги на строительство обсерватории, чтобы любой человек мог заглянуть в самые потаенные глубины Вселенной, причем совершенно бесплатно. Я не раз бывала в этой обсерватории и была потрясена увиденным.
Улица, на которой жил Тейт, была заставлена автомобилями, поэтому Джош остановил машину.
– Тебе лучше выйти здесь, а то придется далеко идти. – Он взглянул на выражение моего лица и понял, что я нервничаю. – Все будет нормально, правда, просто заходи в дом. Тейт тебя помнит.
У него поблескивали глаза. Было заметно, что он чувствует себя хозяином жизни, сидя за рулем спортивной машины, с девушкой, которую он ведет на элитную голливудскую вечеринку. Он подмигнул мне.
Я вылезла из машины и засмеялась:
– Ты прямо как Джеймс Бонд, Джош!
Его ухмылка стала еще шире. Для разработчика видеоигр он действительно был слишком хорош. Программисты и геймдизайнеры – это своеобразное племя, обитающее в Лос-Анджелесе. Я всегда чувствовала себя комфортно в их обществе, возможно, потому, что своими манерами и интересами они походили на людей, с которыми я познакомилась в НАСА. А может, они напоминали мне отца-инженера, который и по сей день обожал игры и всякие изобретения. Как бы то ни было, они были нетипичными обитателями Голливуда, вроде баночки с экзотическими специями, попавшей в шкаф с обычными кухонными ингредиентами. Разумеется, и среди геймеров встречались любопытные персонажи, порой попадались эгоисты, но по большей части это были люди, не склонные осуждать других, открытые новым идеям и не скучные в общении, пусть и казалось иногда, что они страдают легкой формой синдрома Аспергера[2 - Синдром Аспергера – один из видов аутизма. – Примеч. ред.].
Я стояла перед домом Тейта, чувствуя некоторую неловкость оттого, что пришла одна. Большая входная дверь из резного дерева выглядела так, будто вела в замок. По обеим сторонам от входа веерами развернулись большие зеленые пальмовые листья. Посередине висел дверной молоток в форме головы льва с кольцом в пасти. Парадное поистине достойное королевской резиденции – Тейт был представителем голливудской элиты.
Дверь открылась, а за ней появился хозяин – босой, в штанах цвета хаки и в самой обыкновенной голубой рубашке навыпуск. Я невольно ссутулилась, переминаясь с ноги на ногу. Тейт был на полголовы ниже меня. Взгляд его светло-голубых глаз застыл на моем угловатом восточноевропейском лице. Он стоял один в дверном проеме, уставившись на меня.
– Привет, Тейт. Надеюсь, я не слишком рано.
– Вовсе нет.
Он шагнул в сторону и впустил меня в выложенный плиткой холл.
Я протянула ему руку, и он неловко ее пожал. Наверное, я вела себя слишком формально.
– Тейт. Я – Джессика… подруга Джоша, помнишь? Мы как-то раз встречались.
Судя по его ничего не выражающему взгляду, он не имел ни малейшего понятия, кто я такая. Я покраснела. Как самонадеянно было с моей стороны предположить, что он меня помнит. У него ведь столько знакомых. Мне следовало представиться с самого начала.
– Я помню, – вежливо ответил он. – А почему Джош не с тобой?
– А, он паркует машину. – Я снова неловко переступила с ноги на ногу и огляделась. За его спиной спиралью наверх уходила монументальная лестница, обрамленная стенами с белой лепниной и встроенными полками-углублениями, как на старинной вилле.
– Он обещал приехать пораньше, – объяснил Тейт, закрывая за мной дверь. – Здесь был кое-кто, с кем я хотел его познакомить.
– А-а. Боюсь, ему пришлось сначала заехать за мной. – Я отчаянно пыталась избежать неловких пауз, которые словно назойливые мухи неизменно возникают в разговоре малознакомых людей. – Что ж, с днем рождения! Надеюсь, тебе весело?
– Да нет, вообще-то не особо. – Он пожал плечами.
Большинство людей сочли бы за грубость подобную прямоту, но я, наоборот, сразу немного расслабилась. Тейт повел меня на кухню, где полнотелая мексиканка мыла в раковине овощи. Из стоящих на плите кастрюль валил пар, а в воздухе витали запахи запеченного мяса и сладкого соуса чили. Невероятный аромат. У меня заурчало в животе.
Я повернулась к Тейту:
– У тебя чудесный дом. Когда его построили?
– Где-то в начале 1920-х. Типичная вилла в испанском стиле.
Я последовала за Тейтом в большую гостиную. На полу лежали восточные ковры, в остальном же в комнате было почти пусто: в дальнем углу стоял рояль, а вокруг телевизора и консоли для видеоигр валялась пара скейтбордов и кресел-груш. Декор, вполне подходящий для съемочной площадки фильма «Большой», где Том Хэнкс играет двенадцатилетнего мальчика, внезапно оказавшегося в теле взрослого мужчины.
– Комната для игр, – сказала я, переступая порог, и услышала, как мой голос эхом разносится по гостиной, отражаясь от высокого потолка.
Тейт сел за стоящий у дальней стены рояль.
– В точку, – отозвался он и заиграл Баха – так мастерски, что я растерялась. – Прости, я давненько не играл! – крикнул он поверх музыки. Из-под его пальцев безо всяких усилий струились аккорды, которыми гордился бы даже профессиональный пианист.
Как оказалось, я была не единственным слушателем на этом концерте. Сквозь раздвижные двери справа от меня я увидела внутренний двор и гостей, толпившихся на террасе и вокруг большого, хорошо подсвеченного бассейна. Похоже, вечеринка была в самом разгаре.
Одно из окон распахнулось, и снаружи на подоконник облокотилась стройная, молодая азиатка. Пытаясь перекричать музыку, она обратилась к Тейту:
– Эй, именинник! Пора бы пообщаться с гостями!
Тейт перестал играть.
Девушке, как и мне, было двадцать с небольшим, она была в ярко-розовом бикини. Тейт, казалось, отвлекся на ее декольте, глядя, как она наклоняется ниже.
– Я говорю, гости заждались. Вообще-то это твоя вечеринка.
Внезапно мне показалось, что на мне слишком много одежды – сарафан и шлепки – да еще и на размер больше, чем нужно. Несмотря на ночную прохладу, на роскошных женщинах не было почти ничего, кроме купальников, а мужчины, одетые в удобные шорты и поло, выглядели так, будто только что вернулись с поля для гольфа. Дорожку через сад освещали небольшие фонарики, от которых воздух казался теплее, словно солнце не заходило вовсе. Я окунула руку в бассейн и тут же пожалела, что не взяла с собой купальник. Вода была приятно теплая, как в большой ванне.
В дальнем углу бассейна известный киноактер присматривал за своими детьми, которые плескались там, где помельче. Я почти осмелилась подойти и сказать: «Привет друзьям из Бостона», но решила, что это все же не лучшая идея. Я не хотела его беспокоить, тем более показаться занудой. В общении с голливудской элитой существовало негласное правило: не беспокоить. Сказать «я ваша большая поклонница» – это еще куда ни шло, а вот проявлять назойливость было недопустимо.
Среди присутствующих было несколько человек с телевидения, которых я тоже узнала. Кое-кто из них занимался коктейлями, двое стояли в очереди за едой. Еще я приметила пару-тройку друзей Джоша из геймерской индустрии, но лица остальных гостей мне были незнакомы, наверняка среди них были продюсеры, их жены, подружки и ближний круг.
Джош появился среди гостей и разыскал меня в толпе. Он улыбался:
– На тебе есть купальник?
– Нет, кое-кто забыл меня предупредить, что это будет вечеринка у бассейна. – Я заметила, как взгляд Джоша на мгновение задержался на худой, как жердь девушке в красном бикини, едва прикрывающем груди, каждая размером с дыню.
Мимо прошел официант с подносом розовых коктейлей. Я взяла один и опустила взгляд.
– Это порно-шоу – полная нелепица, – сказала я и тут же смутилась от собственной застенчивости. В моем голосе зазвучали ханжеские нотки домохозяйки из 1950-х.
– А чего ты хочешь? Это же актрисы. – Джош пожал плечами. – Для них эта вечеринка – один большой кастинг.
– Наверное. – Мне внезапно захотелось домой.
– Слушай, тут полно людей, с которыми я хочу тебя познакомить. Я уже все им о тебе рассказал. – Вслед за этим со свойственным ему великодушием Джош принялся водить меня от одного продюсера к другому, а мне все сильнее казалось, будто мне устроили какие-то диковинные смотрины.
Джош то и дело называл меня «восходящей звездой кинорежиссуры», но большинство продюсеров гораздо больше интересовал вопрос о том, почему на мне платье, а не купальник.
– Я подумала, что будет слишком холодно купаться, – твердила я как попугай.
Другие, казалось, были разочарованы, что я не актриса.
– Почему именно актриса? – в замешательстве спросила я у Джоша чуть позже.
– Потому что актрисы обычно спят с ними, – шепнул он мне на ухо.
Я заныла:
– Джош, я могла бы сейчас спокойно лежать на диване в уютной пижаме…
– И есть суп из консервной банки? – Джош засмеялся и покачал головой. – Не сдавайся так быстро. Они поймут, как ты талантлива, и заинтересуются, точно тебе говорю.
Оставив меня на время, Джош отправился налаживать связи. Я схватила бургер, чтобы подкрепиться, и вновь ринулась в бой. Каждый последующий разговор колол чуть больнее, чем предыдущий.
Один мегапродюсер спросил, чем я занимаюсь.
– Я режиссер, – гордо заявила я.
На его лице отразилось разочарование.
– Ну и что же ты снимаешь, сопливые мелодрамы? Детские телешоу? – Его взгляд начал блуждать в поисках чего-нибудь поинтереснее.
– Ни то ни другое.
Внезапно он посмотрел на меня, словно понял что-то.
– А, погоди, так ты лесбиянка?
Краем глаза я увидела, что к нам бежит еще один продюсер, высокого роста, лет тридцати. Я сделала шаг в сторону, уступая ему дорогу, и в этот самый момент он с криком «Поберегись!» с лету врезался в мужчину, с которым я разговаривала. Они оба, одетые, рухнули в бассейн, подняв тонну брызг, от которых облаченные в бикини актрисы завизжали как резаные. Барахтаясь и бултыхаясь, они не давали друг другу вынырнуть, а их жены наблюдали за происходящим с выражением полного безразличия и скуки.
Я стояла и смотрела, как эти двое, словно пара глупых молодых моржей, дурачились и веселились от души, а ведь в их руках находились ключи от мира, который я так любила и в который так стремилась попасть. Они плескались в этом бассейне так, словно это было их личное озеро, и, глядя на них, я вдруг ощутила самую настоящую тоску.
Мы жили в краю золотого песка, посреди пустыни, где всегда царило тепло и все сверкало яркими красками, а городов не должно было существовать вовсе. А может, и не было никаких городов и все это – лишь мираж, а я – Одиссей, путь которого лежит через Лос-Анджелес, город ангелов, – сказочный край, в котором оживают мечты, где все легко и просто, где удобно и тепло, а детство длится вечно.
2
«Любая масса – это взаимодействие»[3 - Перевод Е. Кротовой и Ю. Змеевой.].
Джеймс Глик. Гений. Жизнь и наука Ричарда Фейнмана
Биографический отдел, напротив камина, под буквой Ф
Мне доводилось бывать в разных центрах НАСА, но в Лаборатории реактивного движения (ЛРД) было красивее всего. Меж длинных широких корпусов с большими окнами пролегали тенистые дорожки, перемежавшиеся зелеными лужайками с лавочками для отдыха. Под сенью деревьев укрывались от солнца астрофизики, практикующие тайцзи. Без всякого преувеличения это место можно назвать святилищем ботаников, райским островом, который служил домом для выдающихся, новаторских, творческих умов, где и у меня был свой маленький уголок. В стороне от главного здания находился новый корпус, к которому вела одна из многочисленных дорожек. Там, на первом этаже, в самом конце коридора, у меня было собственное рабочее место.
Я сидела в своей каморке под светом искусственных ламп. Вокруг – голые перегородки. Как-то раз в разговоре с коллегами я сравнила эти стенки с пустыми полотнами. На самом деле я старалась как можно больше работать из дома, ведь даже в таком незаурядном учреждении, как НАСА, черпать вдохновение среди белых воротничков и офисных перегородок было трудно, особенно по пятницам. Через двадцать минут начиналось совещание, на котором я должна была присутствовать. Высвободившееся время – такая редкость в моем графике – я решила использовать, чтобы просмотреть лежавшую на столе почту. Большую часть писем составляли уведомления от НАСА и сообщения о проведении мероприятий для сотрудников и их семей. Руководство ЛРД считало необходимым учитывать семейные интересы своих работников, что отличало ее от других центров НАСА, в которых мне пришлось побывать.
За то непродолжительное время, что я работала в НАСА, мне уже довелось посетить несколько кампусов, расположенных в самых разных уголках США, в основном в южных штатах. Каждый центр обладал неповторимой индивидуальностью, словно живой микроорганизм, служивший элементом более крупного, сложно устроенного и полного загадок единства. Как-то раз я ездила в штаб-квартиру в Вашингтоне – как раз после фестиваля цветения вишни, когда город пестрел всеми оттенками розового. Там, среди этих высотных зданий, где сосредоточены все нити управления страной, меня не покидало ощущение величия. В исследовательском центре имени Джона Гленна в Огайо все без исключения сотрудники, от уборщиков до руководителей проектов, гордо демонстрировали свою преданность делу. На каменной стене у входа в центр было установлено электронное табло с ярко-красными цифрами, которые показывали время до следующего запуска. Мне всегда было интересно, не этим ли объяснялся тот особый дух товарищества, который я ощутила в Огайо. Быть может, эти часы играли роль своеобразного центра координат, вокруг которого вращалось все остальное, в том числе и амбиции каждого сотрудника. Как подметил великий рассказчик Джей О’Каллахан, все здесь руководствовались принципом «мы это сделали», а не «я это сделал». Первая встреча с волшебным миром НАСА прошла идеально.
В космическом центре имени Джона Кеннеди во Флориде мне довелось не только воочию увидеть запуск ракеты, что, кстати, стало одним из самых ярких переживаний всей моей жизни, но и посмотреть на новый шаттл. Глядя снизу вверх на брюхо фюзеляжа, обшитое небольшими квадратными панелями из термопены, каждая из которых была сделана по индивидуальному, уникальному чертежу, я чувствовала, как по телу бегут мурашки. Сколько любви, упорства и совместных усилий потребовалось, чтобы осуществить эту мечту, и все – ради освоения космоса. В тот момент я вспомнила о своем преподавателе астрономии Дане Бэкмане, который по несколько часов проводил в университете после окончания рабочего дня, помогая мне подготовиться к пересдаче экзамена по физике. Я подумала о своем отце и о том, как бы счастлив он был взглянуть на все это хоть одним глазком, и о своем прапрадедушке, прадеде моего отца, который снаряжал суда в бухте Балтимора, оснащал их парусами и снабжал провиантом. Когда-то те корабли бороздили океаны в поисках неизведанных земель, а теперь вот этот космический корабль, корабль будущего, готовился отправиться за пределы атмосферы в поисках новых миров, скользя по волнам пустой бесконечности.
Оставалось еще немало центров НАСА, где я пока не побывала, и множество увлекательных приключений, в которые еще только предстояло окунуться. С каждой новой поездкой я чувствовала, как границы моего сознания расширяются, а вера в невозможное становится сильнее. На всей планете, а может, и во всей Вселенной не существовало другой такой организации.
Я старалась приходить в ЛРД не реже двух раз в неделю, чтобы посмотреть, над чем работает команда по управлению знаниями, завести новые знакомства и разузнать последние новости. Мне казалось, будто в стенах лаборатории таится столько невероятных, содержательных историй, моя же задача состоит в том, чтобы сохранить их и заключенные в них знания и передать все это научному сообществу НАСА. Каждому было что рассказать, причем в таком количестве, что это меня слегка обескураживало. Как же записать все эти истории? Какой посыл они несут? Как заинтересовать ими остальных? Сложность состояла в том, чтобы наладить общение не только между разными отделами, но и между центрами, разбросанными по всей стране. Как воодушевить ученых, мотивировать их прислушиваться друг к другу, как распознать ценность чужих историй, чтобы сотрудники НАСА могли обмениваться знаниями, передавать их от участников одного проекта к зачинателям следующего, из поколения в поколение?
Казалось бы, внутри одной американской научной организации должен существовать некий общий, понятный всем язык – скажем, язык астрономии или математики, но в действительности все обстояло совсем иначе. В НАСА говорили на множестве языков, и это сильно усложняло мою работу. К примеру, лексикон инженеров совсем не похож на тот, которым пользуются руководители проектов, астробиологи смотрят на мир иначе, нежели астрогеологи, а руководству между тем требовалось объединить их всех в один огромный симфонический оркестр ради осуществления общей великой миссии. Думаю, мои старания были небезуспешны, потому что, несмотря на все огромное разнообразие специальностей, профессиональных жаргонов и точек зрения, в какофонии историй мне удалось расслышать общий лейтмотив: свойственную всем и каждому тягу к знаниям и жажду научных исследований. Вместе они порождали нечто похожее на пламя в ракетном сопле, на реактивный двигатель, толкающий вперед каждого отдельного сотрудника НАСА.
Когда я была маленькой, меня до глубины души тронула книга под названием «Говорит Черный Лось» – история о жизни шамана по прозвищу Черный Лось и о том, как видения прозорливцев могут повлиять на жизнь общества. Шагая по коридорам НАСА, я часто вспоминала это произведение. «Кажется, я уже говорил, а если нет, ты сам, наверное, понял – тот, на которого снизошло видение, не сможет использовать его силу до тех пор, пока не воспроизведет это видение на Земле, показав его людям»[4 - Перевод А. В. Ващенко и А. А. Знаменского.]. Эти слова все еще находили во мне отклик – и не важно, шла ли речь о кинематографе или о космических миссиях.
По-настоящему глубокие видения, я полагаю, берут начало в безднах нашего подсознания и представляют собой сложное переплетение знаний, метафор и ощущений. Затем, оказавшись вытянутыми на свет божий, видения превращаются в объект критики, и вот уже множество голосов, словно адвокаты в зале суда, отстаивают разные и по-своему справедливые точки зрения, не давая нам потерять рассудок. В отсутствие ритуалов сон с неуловимой легкостью сливается с реальностью, словно упавшая на ладонь снежинка незаметно тает, прежде чем представится возможность раскрыть заключенную в ней загадку. Едва переступив порог НАСА, я сразу почувствовала себя здесь как дома, хотя бы потому, что знала: в том, что касается всякого рода загадок, здесь работают близкие мне по духу люди. Мне часто доводилось слышать из уст своих коллег: «Я пока не знаю» или «У нас пока нет ответов на все вопросы». При этом в их глазах загорался огонек любопытства и азарта. Им был по душе неустанный призыв Вселенной к дальнейшим поискам, осознание того, что чем больше тайн нам открывается, тем больше новых вопросов встает перед нами. В НАСА видения и мечты воспринимались как неотъемлемая составляющая современной жизни.
Через дверной проем моей каморки был виден плакат НАСА с изображением шаттла и подписью, напечатанной крупным шрифтом: «Проблем не бывает, бывают только решения». Таков был их девиз. Еще один гласил: «Без права на ошибку». Поначалу оба эти лозунга казались мне слишком воинственными, но со временем они стали звучать мягче, и теперь мне виделась в них невероятная мудрость: терять веру недопустимо – ни в себя, ни в свое видение.
Словно пролистав назад страницы книги, я мысленно вернулась к событиям прошлого вечера.
«А, погоди, так ты лесбиянка», – сказал мне продюсер за секунду до того, как его столкнули в бассейн, будто бы это предположение в полной мере объясняло мое желание создавать нечто более значимое, чем заурядные девчачьи мелодрамы. Спустя еще сотню подобных разговоров я стояла на улице в ожидании такси, раздосадованная и готовая расплакаться.
Такси приехало быстро. Устроившись на теплом удобном сиденье внутри сулящего безопасность металлического убежища (в Лос-Анджелесе, садясь в машину, я всегда чувствовала себя ребенком, забравшимся в шалашик из одеял), я услышала, как звонит телефон.
– Алло?
Судя по голосу, Джош был встревожен:
– Ты куда пропала?
