Край чудес
Ольга Птицева
Trendbooks thriller
Ученица школы кино Кира Штольц мечтает съехать от родителей. Оператор Тарас Мельников надеется подзаработать, чтобы спасти себя от больших проблем. Блогер Слава Южин хочет снять документальный фильм о заброшке. Проводник Костик прячется от реальности среди стен, расписанных граффити. Но тот, кто сторожит пустые этажи ХЗБ, видит непрошеных гостей насквозь. Скоро их страхи обретут плоть, а тайные желания станут явью.
Ольга Птицева
Край чудес
Text Copyright © Ольга Птицева 2021
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2021
Автор изображения на обложке MELANIE DEFAZIO
Изображение на обложке использовано с разрешения https://www.stocksy.com/2178376/haunted-house
?
Больница – это край чудес,
зашел в нее – и там исчез.
(надпись на стене восьмого этажа ХЗБ)
Из личных архивов Дмитрия Рафа
«ХЗБ – здание недостроенной больницы на севере Москвы, обросшее множеством легенд и слухов. Кто-то говорит о призраках, кто-то о подростках-сталкерах, кто-то о замерзших трупах сатанистов. Но все сходятся во мнении, что за годы существования недостроя там пропало более восьмисот человек. В Ховринке необычно все, даже планировка. Главный корпус по форме напоминает шестиконечную звезду. Само здание – это девять этажей и затопленный подвал. Множество переходов, тупиков и тайных коридоров.
Больницу давно облюбовали бездомные и сектанты. Именно из-за сектантов Ховринка заработала свою зловещую репутацию. Говорят, все пропавшие там люди – дело рук секты „Нимостор“. Одни считают, что секта устроилась в подвале основного здания, вторые утверждают, что в помещении морга, у печей крематория, а для третьих вся Ховринка стала местом, полным смертоносных ловушек и братских могил. По слухам, именно в руинах больницы находят последний приют люди и собаки, пропадающие по всей Москве.
Да, все это слухи. Но разве могут они рождаться из пустоты? Вопрос остается открытым и не дает мне покоя. Я не знаю, сколько еще простоит Ховринская заброшенная больница, но времени, чтобы разобраться с жутью, что там происходит, не так уж и много. И я не планирую его терять».
1. Там никого нет
КИРА
– Кинематографу постоянно предвещают мучительную смерть, – возвестил Игорь Саныч и устремил указательный палец в потолок. – То Росселлини объявит, что кино умерло еще в конце пятидесятых, то критики решат, что после Хичкока ничего стоящего снять уже не получится. Но кино не сдается. Оно трансформируется, становится массовым, а вместе с тем остается элитарным. И знаете почему?
– Почему? – тут же откликнулись сразу со всех углов аудитории.
– Потому что мы смертны, а кинематограф – нет.
Взлохмаченная седоватая грива Игоря Саныча поблескивала на солнце. Оно билось в окно, взывало, чтобы все эти повернутые на пленке, монтажном мышлении, фактуре и полном метре люди перестали просиживать задницы и бросились ловить сентябрь, пока он еще не сдался серости и дождям. Но группа раскрыв рот внимала Игорю Санычу, подпав под его неуемное обаяние, а тот уселся на край стола и начал самозабвенно тараторить:
– За век своего существования кинематограф прошел колоссальный путь от балаганного развлечения до одного из самых влиятельных видов искусства. Но первым, кто описал процесс просмотра фильма, был… Приготовьтесь удивляться! – Игорь Саныч сделал долгую паузу. – Древнегреческий философ Платон! Да-да, то был театр движущихся теней – крайне популярная в его времена забава, дальний предок немого кино…
Кира откинулась на спинку стула и приготовилась слушать. Оказаться здесь, в аудитории школы нового кино, в двух шагах от Музея русского импрессионизма, было если и не сбывшейся мечтой, то уж точно достигнутой целью. Теперь можно и выдохнуть. Перестать зубрить день и ночь, ломать глаза, черкать в планере, чтобы вписать в рабочие восемь часов школу, репетитора, подготовку эссе и не свихнуться в итоге. Игорь Саныч успел вступить на ухабистую дорожку отношений братьев Люмьер, когда телефон, который Кира положила экраном вниз, недовольно завибрировал.
«Ты во сколько домой?» – поинтересовалась мама.
«Пары до половины седьмого», – приврала Кира, заложив себе полтора часа свободы.
«А пораньше не получится? Дедушку не с кем оставить».
Кира заблокировала телефон и отложила в сторону.
– Желатиновые фотопластинки производились с использованием бромида серебра на основе технологии, разработанной братьями, – вещал Игорь Саныч. – В 1883 году фабрика семейства Люмьер изготовила двести двадцать шесть тысяч таких пластинок. Дальше – больше! К 1890 году на фабрике трудилось уже двести рабочих, которые производили четыре миллиона пластинок в год. Ничего себе продуктивность, правда?
Сидящий у прохода Рудик Троеполов захихикал, Кира растянула губы в улыбке, чтобы не отставать, но лекцию уже не слушала. Телефон жужжал еще. И еще. Кира накрыла его блокнотом. С матовой темной обложки неодобрительно посматривал насупленный воробей. Стикеры с многозначительным «Бесишь!» Кире притащил Тарас аккурат перед сдачей пробного ЕГЭ по математике. Забежал к ней в перерыве между тренировкой и съемками, наскоро чмокнул в плечо. И, пока по телу Киры разбегались колючие мурашки, приклеил первую злобную птицу на ее новенький молескин.
– Будут тебя мотивировать к труду и обороне, – хохотнул он.
– Куда? – только и успела ахнуть Кира. – Еще и криво так…
Она уже тогда начала копить деньги. Отказалась от репетитора по обществознанию, продала старую камеру и абонемент на фотокурсы в придачу, выставила на «Авито» раритетный тетрис и решила, что до выпускного не будет тратиться ни на что, кроме проездного и обедов. Молескин ей подарил папа. Без особого повода. Зашел после ужина в комнату, Кира вздрогнула от стука и, пока папа топтался в дверях, подумала, как же тихо стало в квартире.
– Ну, ты как? Готовишься? – Папа наконец присел на краешек кровати и вытянул длинные ноги, из-под домашних треников торчали полосатые носки.
– Типа того, – пожала плечами Кира.
На столе у нее горой высились книжки по истории кино. Задачник с тестами по математике она запулила в дальний ящик, чтобы не мозолил глаза.
– Молодец… – задумчиво покивал папа и протянул ей что-то завернутое в пакет. – Я вот тебе принес.
Кира разорвала скрипящий пластик, отбросила в сторону, а новенький молескин – черный, матовый, с гладенькой адресной вставкой – остался лежать в руках.
– Ты же такой хотела? – Папа улыбался, под глазами у него сгустилось темное, а морщины пролегли совсем уж глубоко.
Нужно было обнять его, прижаться щекой к футболке, пахнущей сигаретами и кондиционером для белья, сказать что-нибудь честное: папа, ты не должен себя загонять, папа, береги себя, пап, у нас в стране больше половины мужчин за пятьдесят умирают от сердечной недостаточности, а ты еще и куришь, пап, и работаешь в две смены, нельзя так, нельзя, понимаешь, пап? Но Кира только кивнула и потерла краешек молескина.
– Такой, да. Спасибо, пап.
Папа хлопнул ладонью по колену и поднялся.
– Ты не засиживайся, погулять сходи, развейся, – попросил он, остановился в дверях и тихонько добавил: – И не грусти.
Мама в тот день вернулась совсем поздно, долго шумела водой, потом вышла на кухню. Кира как раз поставила на плиту сковородку.
– Котлеты будешь?
– Ой, нет, устала так, что подташнивает. Давай кофейку?
В тусклом свете абажура мама выглядела лет на десять старше. Кира щелкнула кнопкой чайника и опустилась на табуретку.
– Как вечер прошел? – Мама насыпала в чашку растворимого кофе и бросила два кубика сахара.
– Спокойно, – соврала Кира: слишком уж красными были мамины глаза – то ли тушь смывала шампунем, то ли плакала под душем.
– Хорошо.
Они молчали, пока чайник не закипел. Молчали, пока мама пила кофе – быстрыми маленькими глотками.
– Папа тебе блокнот подарил? – спросила она, грызя старый крекер из вазочки.
– Да, спасибо, я такой и хотела. – Кира улыбнулась пошире. – Но не надо было. Он же дорогой.
– Перестань. – Мама нахмурилась. – Пойду я спать, глаза слипаются. – Поднялась было, но села обратно. – Ты еще ребенок, Кирюш, и мы должны тебя радовать подарками. Так что радуйся. – Уголки губ чуть дрогнули, на ответную улыбку сил не хватило. – Дедушка бы сказал, зайчик принес.
Поднялась и выскочила в коридор раньше, чем Кира успела ответить. Вода в ванной снова зашумела. Теперь точно плачет, поняла Кира. И сама долго потом ворочалась в постели, вспоминая про зайчика.
– Уже первые пятидесятисекундные ленты заложили основу сегодняшнего многообразия кино, – подвел итог Игорь Саныч. – О документальных и игровых опытах Люмьеров мы поговорим во второй части нашей лекции, встретимся через двадцать минут.
«Уже выезжаю», – набрала Кира, впихнула в сумку блокнот и направилась к выходу.
– Штольц, – окликнул ее Игорь Саныч. – Вы сегодня похожи на французскую актрису. Помните «Полночь в Париже» Вуди Аллена? Она там играла подругу Коко Шанель, если я не запамятовал. И бывшую любовь Модильяни.
Подсвеченный из окна сентябрьской желтизной, он сам был так фактурен, хоть бери и снимай, только камеру Кира продала.
– Марион Котийяр, – вспомнила Кира. – Она же красавица! Если мы и похожи, то только прической.
– Дело не в красоте, дело в харизме, – рассмеялся Игорь Саныч. – Не забудьте про консультацию!
– Не забуду, – пообещала она.
Между «не забыть» и «все-таки прийти» лежала пропасть размером в один зайчик.
?
Коридор казался бесконечным. Они все шли по нему и шли. Под ногами скрипел битый кирпич, от стен расходилась стылая влага, в этой разрухе и темени просто невозможно было согреться – солнце не проникало во внутренние помещения, терялось между забитых провалов окон, вязло в слоях пыли. Кира осторожно переступила через гнутый прут, торчащий из пола затейливой дугой, и потрогала влажный скос двери, ведущей в заваленную мусором комнату – то ли кабинет, то ли палату, уже не разобрать. Самой двери, конечно, не было. Ее, наверное, утащили сразу, как стройку заморозили. И мебель, которую успели завезти в законченные корпуса, и проводку, и трубы, и все, что не было приколочено, а потом утащили и приколоченное тоже.
Изнутри больница выглядела не мрачной, а мертвой. Совсем не жуткой, скорее жалкой. Утонувшая в грязи и сырости, заброшенная и загаженная постройка, которой суждено было стать местом спасения, да не срослось. Что снимать в ней, совершенно обычной и полупустой, Кира никак не могла сообразить. Но Костик вел их с упорством археолога, поймавшего след реликтового черепка.
– Сейчас мы выйдем к лестнице на второй этаж, – говорил он на ходу. – Там планировалось размещать поступивших в приемный покой больных, – замолчал, глянул через плечо. – В 1985 году здесь был развернут первый охранный пост.
– А почему здесь? – спросил Южин.
Он, как приклеенный, не отставал от провожатого. Тарас шел следом, аккуратно подсвечивая их со спины, – ловил кадр. Оборачивался на Киру – мол, нормально все, пойдет? Кира пожимала плечами: пойдет, наверное, кто ж его знает, заказчика этого?
– Чтобы блокировать проходы к лестнице, – объяснил Костик. – Смотрите под ноги, пожалуйста. Может торчать арматура.
Железные прутья и правда торчали из раскрошившихся ступеней. Кира представила, как запинается ногой об отколовшийся кусок бетона и летит прямо на арматуру, всем весом насаживается на нее боком и пробивает печень. Успеет ли она истечь кровью до того, как сюда приедет скорая помощь? Во рту тут же стало противно, будто Кира лизнула старый железный ключ.
– Ворон не считай, – шепнул Тарас и ободряюще улыбнулся.
Его улыбки хватило, чтобы кислый привкус во рту исчез. Тарас умел улыбаться открыто и ясно, совсем не так, как можно было от него ожидать. Даже ямочки на щеках появлялись, но теперь их скрывала борода. И когда только успел ее отрастить? Борода эта кололась под пальцами, когда Кира решалась до нее дотронуться. Если решалась. Казалось бы, ну что такого? С первого класса за одной партой сидели, пихались локтями, сталкивались коленками. А теперь в груди стискивало, стоило только потянуться рукой к заросшей щеке.
Кира проскочила через две ступени и остановилась на площадке между этажами. Внизу звякнуло что-то металлическое и покатилось по бетону. Костик вскинул руку, остальные замерли. Даже Тарас, высящийся над хилым проводником, как старшеклассник над карапузом из продленки. Звук отдалился и затих.
– Там кто?.. – окликнули их и тут же затихли, только эхо отзеркалило голос, смяло его и понесло по нижнему этажу: «Там?.. Кто?..»
– Мы здесь не одни? – громким шепотом спросил Южин.
– Это сторож, – не разлепляя губ, пробормотал Костик. – Но я договорился, он за нами ходить не будет.
– А другие где? – скривился Южин и выплюнул, как ругательство: – Сталкеры эти ваши.
