– Если мы так близко от стены, то откуда час марша? Согласно карте, нам нужно пройти не больше километра.
– И да и нет, – ответил алхимик, проглотив завтрак. – В анклаве карты немногого стоят и дают только приблизительную картинку реальности.
– То есть? – нахмурился офицер.
– Вы видели, как выглядят каменицы? Эти все аттики, украшенные бог знает какими уродствами, эти дополнительные этажи…
– Я думал, что это оптический обман.
– О нет! Отнюдь. Вы можете повиснуть на одной из этих горгулий. Они абсолютно реальные. Только это реальность анклава. Отражение реальности до проникновения, видимое глазами какой-то чужой сущности, точно не человеческой. Возьмем, например, квартиры: их обустройство напоминает то, что было до проникновения, но все предметы выполнены анклавом.
– Я не понимаю…
– Подойдите к патефону и опишите мне, что вы видите.
– Ничего особенного, патефон как патефон, у моей тетки был идентичный.
– Точно? Вы видите где-нибудь название фирмы?
– Нет.
– А сейчас вытащите пластинку.
Офицер выполнил просьбу алхимика и замер, а Матушкин перекрестился – из патефона продолжали литься звуки вальса «Амурские волны».
– Как это возможно? – пробормотал ошарашенный Самарин.
– В анклаве нет ни одной вещи, которая осталась бы неизмененной. Ни одной! – подчеркнул алхимик. – Все, что мы видим, – это порождение анклава. И конечно, они похожи на оригиналы, но не идентичные. Поэтому я не считаю себя мародером, – добавил он с едва заметным оттенком злорадства.
– Олаф Арнольдович, – укоризненно вздохнул офицер.
– Ладно, ладно, я только… Вернемся к сути: неизвестно, действительно ли улицы, что ведут к стене, и в самом деле ведут к стене. Это меняется каждый день. Ну что, идем?
– Еще минутку. Что не так с нашим оружием? Вчера ночью я потерял людей, потому что серебряные пули не очень-то вредили созданиям, что на нас напали. А ваши моментально превратили в труп того псевдодемона. Ну и сабли! Теоретически посеребренная сталь должна быть слабее, чем чистое серебро, но, если бы не наши сабли, никто бы из нас не выжил. Что тут происходит?
Рудницкий быстро схватил банку и допил молоко, было заметно, что он не желает ничего объяснять.
– Какое это имеет значение? – буркнул он. – Через час будем на той стороне, и я не разбираюсь в оружии.
– Сначала мы должны пережить этот час, – заметил Самарин. – Что будет, если мы встретим по дороге какого-то более сильного представителя местной фауны? И я не уверен, что проблема состоит именно в нашем оружии. Так что, Олаф Арнольдович…
– Я не хочу влезать в ваши дела!
– В какие «наши», ради бога?!
– Такие, которые касаются гарнизона Варшавы и не имеют ничего общего с алхимией или аптекарством! И какого черта мне нужны еще проблемы? Сами ловите своих ворюг!
На лице Самарина промелькнул секундный гнев, и офицер сжал кулаки.
– Вы намекаете…
– Я ни на что не намекаю! – закричал выведенный из равновесия Рудницкий. – Только любезно сообщаю, что полковник Круглов – чертов вор!
– А Круглов – это…
– Интендант гарнизона, – ответил поляк с удивлением в голосе. – Вы не знали?
Офицер скривился, словно съел лимон. Исключительно кислый лимон.
– Я получил перевод из Петербурга, – объяснил он. – Еще не успел сориентироваться в ситуации. Откуда вы знаете, что Круглов вор?
– Только что из Петербурга и сразу вас отправили в патруль? Это же идиотизм!
– Я не буду это комментировать, – с каменным лицом ответил Самарин. – Вернемся к Круглову… У вас есть доказательства?
– Кроме того, что я регулярно даю ему взятки, чтобы получить разрешение на вход в анклав? Тогда, пожалуйста, вытащите пулю, а лучше несколько.
Офицер молча потянулся к патронташу, что висел у него на груди, и кинул на стол горсть пуль.
– А это одна из моих. Вы видите разницу?
– Ваши светлей.
– Конечно, серебро смешивают с медью, и чем светлее цвет, тем больше содержание металла в сплаве. У меня нет при себе пробирного камня или химикатов, но, судя по цвету, содержание серебра в ваших боеприпасах не больше тридцати двух золотников.
Лоб Самарина покрылся горизонтальными морщинами, кто-то из солдат выругался.
– Когда-то по рассеянности я купил невесте сережки семьдесят четвертой пробы и получил по морде, – сказал Батурин.
– Вы это заслужили, – ответил алхимик. – Это самая низкая разрешенная законом проба.
Жандармы засмеялись, напряжение спало. Ненадолго.
– Как бы это выглядело в промилле? – спросил лейтенант. – Для ясности…
Рудницкий удивленно посмотрел на него: на территории всей Империи содержание благородных металлов измерялось в золотниках. И очень сомнительно, чтобы офицер такого низкого уровня делал покупки в Париже.
– Наивысшая проба – это девяносто шесть золотников, практически чистый химический металл. Тридцать два золотника – это триста тридцать три промилле. К сожалению, на фауну анклава действует только выше сорока восьми золотников.
– То есть серебро должно быть пробы выше пятисот? – уточнил Ершов.
Алхимик кивнул.
– Пришибу эту сволочь, – сказал низким, удивительно спокойным голосом Батурин. – Столько ребят погибло. Я…
Он замолчал, остановленный жестом, означающим: «Не сейчас». Видимо, Самарин не собирался стирать армейское белье в присутствии не только гражданского, а еще и поляка.
– Я думаю, сабли вы забрали с собой из Петербурга, а боеприпасы вам выдали на месте, – нарушил Рудницкий неловкое молчание.
– Разумеется, – мрачно бросил офицер. – Благодарю за разъяснение. И заверяю, что у вас не будет никаких проблем. Как только поселюсь в гарнизоне, улажу дело раз и навсегда. А сейчас в путь!
* * *
Они остановились у входа на площадь Железных Врат. Россияне без приказа потянулись за оружием, Рудницкий вытащил большую бутылку из матового стекла. Он попытался сглотнуть слюну. Не получилось. Глубоко вздохнул, стараясь справиться с дрожанием рук.
– Это самая короткая дорога к стене, – сказал, закусив губу, Самарин. – Уже видно сторожевые башни. Если отступим… – Он не закончил.
Уже пару часов они кружили по улицам анклава, все время натыкаясь на ненанесенные на карту закоулки и ведущие в никуда аллеи.
– Олаф Арнольдович, удастся как-то его обойти?
– Сомневаюсь, – ответил поляк.
Чудище даже издалека казалось огромным. Мускулистое, безволосое тело было полностью лишено гениталий, его голову венчали бычьи рога. В руках он держал короткий черный меч.
– Эта скотина высотой с три аршина, – хрипло прошептал Батурин.
– И оружие, – добавил Матушкин. – Это демон? Псевдодемон? – исправился он под суровым взглядом офицера.
Алхимик смиренно кивнул.
– Ну же, Олаф Арнольдович? – настаивал Самарин.
– Мы должны рискнуть.
– Отлично. Батурин…
– Нет! Я первый. Вы подключитесь, когда я дам знак.
Не дожидаясь ответа, Рудницкий вышел на площадь. Вытащил пробку, что-то тихо прошептал и швырнул бутылку. Звук битого стекла привлек внимание монстра, и он побежал, гремя по мостовой раздвоенными копытами. Против него вышла размытая, нечеткая фигура, напоминающая сгусток тьмы. Лезвие промелькнуло, словно черная молния, но, по-видимому, промазало, однако по площади разнесся рык, полный боли и разочарования, и на животе бесполого существа появилась рана, из которой хлынули кровь и внутренности.
– Сейчас! – закричал Рудницкий.
Солдаты кинулись вперед, стреляя на бегу из револьверов. Серебряные пули рвали тело чудища – алхимик разделил между солдатами свои боеприпасы – однако оно продолжало бороться, сплетая вокруг себя стальную паутину, продолжая сеять смерть.
Сабля Ершова встретилась с черным лезвием, и в ту самую секунду жандарм упал с отрубленной рукой. Шашка Батурина вонзилась в бедро монстра, но ее владелец заплатил за это высокую цену: кулак демона лишил его сознания, а звук, напоминающий треск ломающихся веток, говорил о том, что удар переломал жандарму ребра.
Самарин ударил из широкого замаха, стараясь отрубить монстру голову, однако, несмотря на фонтан светлой жидкости, что брызнул из раны, сабля не перерубила позвоночник до конца, словно шея монстра проросла задеревеневшими побегами.
– Матушкин! – отчаянно закричал офицер.
Матушкин отвлек рогатого фальшивой атакой, после чего ловко уклонился от острия черного меча. Воспользовавшись случаем, Самарин перерубил сухожилия на ногах демона, на волосок уклонившись от смертельного лезвия.
– Стреляй! – закричал офицер Рудницкому.
Алхимик послушно вытащил оружие и выстрелил, чуть не попав в Матушкина.
– Ближе! – заорал лейтенант.
Тем временем демон атаковал солдата: огромный рост и длинные руки помогли ему дотянуться даже на коленях. Удивленный Матушкин пытался блокировать удар, но черный клинок разрубил стальную саблю, словно она была из бумаги, и жандарм упал на спину. Он попытался сделать переворот через спину, но не успел: короткое острие рассекло его лицо и застряло в ключице.
Самарин рубил бестию по спине, однако нечеловеческая живучесть монстра не имела никаких границ. Удар когтистой лапы откинул офицера на мостовую. Под кожей демона вздулись синие вены и его раны начали медленно затягиваться, хотя продолжали кровоточить. Стиснув зубы, Рудницкий выстрелил монстру в голову. Мягкая серебряная пуля разорвала морду чудища. Алхимик сунул дуло в глазницу, напоминающую сейчас кровавый кратер, и несколько раз выстрелил. На минуту все замерло, словно насекомое в янтаре, и наконец демон с грохотом рухнул на землю.
Не обращая внимания на погибших россиян, Рудницкий перерезал артерию на шее чудища и подставил флягу.
– Что вы, к дьяволу, делаете? – процедил со злостью Самарин. Офицер уже поднимался с земли, порванный в клочья рукав мундира и гримаса боли на лице говорили, что он не вышел из боя невредимым. Покрытые кровью руки офицера приобретали сине-серый цвет.
– У меня есть раны на лице? – ответил вопросом алхимик.
– Легкие царапины и синяки.
– Это не синяки, это что-то типа гангрены. Молниеносно развивающейся гангрены. Так, как и на ваших руках.
– Сколько у нас времени? – спокойно спросил Самарин.
– Секунды, – так же равнодушно ответил алхимик. – У этой скотины под когтями какие-то токсины. Или что-то подобное. Псевдодемон и псевдотоксины, – невесело фыркнул он.
– Что де…
Самарин замолчал, словно пораженный громом: поляк сделал большой глоток из фляги и теперь протягивал ему.
– Ну, чего вы ждете? – гаркнул Рудницкий. – Это наш единственный шанс. И их. – Он кивнул в сторону солдат.
– Я…
– Пей, к чертовой матери!
Русский послушно сделал глоток, потом второй. Алхимик бесцеремонно отобрал у него флягу.
– Без преувеличения, это самое паршивое питье на свете.
– Не понял…
– И не надо. Помоги мне их поднять, не хочу, чтобы подавились.
Через минуту Матушкин открыл глаза. Батурин и дальше лежал беспомощный, но казалось, что дышит уже легче.
– Ну а этому уже ничто не поможет. – Рудницкий посмотрел на Ершова.
Жандарм был мертв. Его лицо приобрело синь неба.
– И на мече что-то было, – хмуро констатировал поляк.
– Это нас… вылечит? Эта кровь? – спросил Самарин.
– Без понятия. Теоретически… – Алхимик пожал плечами.
