Похоже, теперь уж никто никаких долгов ему больше не выплачивает.
Когда я рассказываю молодежи про жестянку «Недоплата», молодежь не верит. Если кондуктор в автобусе пропустил вас или сами забыли оплатить проезд – просто кладете деньги в банку на выходе. Молодежи интересно знать: если бы в кармане нашлась отвертка и никто б не смотрел, можно было бы стырить жестянку?
Рассказываешь им про конфетки с настоящими деньгами внутри, и у молодежи глаза загораются. Вот, другое дело. В «Счастливых сахарках»[37 - «Lucky Lumps» действительно изготовлялись – судя по всему, в Лимерике, – и продавались в Ирландии в середине ХХ в.; представляли собой довольно крупную карамельную конфету, покрытую рыхлым красным сахарным слоем. Что интересно, монеты, которые помещали при изготовлении в отдельные конфеты, – исключительно медно-никелевые 12-гранные трехпенсовики, которые чеканили в Великобритании с 1937-го по 1970 г. Ирландские и британские монеты имели равное хождение в Ирландии вплоть до 1971 г., и поэтому «конфетными» деньгами можно было свободно расплачиваться в обеих странах.]были настоящие деньги. «Кхм, Пат, а не слишком ли мятые будут купюры, когда достанешь их из конфеты?» Нет, там были монетки. «Ну… это, наверное, здоровенная конфетища была, раз в нее фунт помещался». Нет, раскусив конфету, находишь в ней трехпенсовик – если конфета счастливая.
Тут меня просили перевести это в настоящие деньги. Это запросто. «Эм-м… если конфета счастливая, выигрываешь 1, 25 новых пенсов». Ощущаешь, как при этих словах земля медленно разверзается у тебя под ногами. Они смотрят на тебя и размышляют, кем должен быть человек, чтобы рассасывать такие вот конфетки и складывать монеты в автобусные жестянки.
Решил не рассказывать им о Пасхальных взносах. До сих пор стараюсь о них не думать. Мы сидели в церкви, пряча голову, а священник открывал книгу записей. И принимался зачитывать долгий список имен, начинавшийся примерно с пятифунтовой отметки и тянувшийся вплоть до страниц, где были совсем уж вдовьи крохи. И сидишь ты такой, молишься: «Господи, прошу тебя, пусть наш папка не окажется среди вдов».
Когда священник добирался до фунтовых взносов, ты уже планировал сбежать из дому после чая, прихватив котомку из грязноватого носового платка на палочке, куда сложишь все свои мраморки. А потом вспоминаешь, что чуть раньше прочли: «Два фунта, десять шиллингов, анонимно», – и постановляешь: «Вот! Это наверняка был мой папка». И решаешь жить дома дальше – по крайней мере до следующей Пасхи.
Долги совести – это правильно.
Предложите мне закладную, от которой я не смогу отказаться
В школе это слово не упоминали ни разу. Папа ходил на работу. Мама – на кухне. Шон и Бригид играли в саду, а кот лежал на коврике. Все своим чередом. Но закладную при мне никто не упоминал. У меня она завелась три года назад, и при мысли о ней у меня до сих пор ноги превращаются в мармелад.
Мы учили стихотворение про старуху-бродяжку[38 - Имеется в виду стихотворение «An Old Woman of the Roads» Патрика Колума (ирл. Padraic Colum, 1881–1972), ирландского поэта, писателя, драматурга, биографа и собирателя фольклора, одного из лидеров Ирландского литературного возрождения.]. Одно-единственное нужно было ей в жизни – собственный домик. Она мечтала о буфете, уставленном сверкающим дельфтским фарфором. Но о процентах нам никто не рассказывал. Подозреваю, что и старухе тоже никто про них не говорил. Теперь-то уж поздно. Как бы они там ни переписывали учебники, я пропал. Жалко, не выучил что-нибудь такое: «Папка ушел на работу с песенкою на устах: “Эхма-труля-ля, взял я закладную и папки нет счастливее меня”». Мама б тогда на кухне, может, шкряб-шряб, да шур-шур, да тоже распевала б: «Шон и Бригид во садочке, кот на коврике у нас, с выплатами успеваем. Мы веселая семья».
Полового образования нам не предлагали, но то-сё понимаешь самостоятельно. Закладные – другое дело. Сегодня утром мне домой доставили с курьером письмо из строительного кооператива. Меня пригласили перезаложить и получить больший заем. Пришлось отправиться наверх и прилечь на три часа в затемненной комнате, пока у меня в голове не перестанет колотиться. Письмо объясняло, что я тогда смогу возвести пристройку, приобрести дачу и сделать двойное остекление. Мне и буфет-то с дельфтским фарфором не нужен, вот уж спасибо. Пусть только мармелад оставит в покое мои ноги и донимает кого-нибудь еще.
К выпускным экзаменам в школе мы учили много разных стихотворений-ашлиней[39 - Ашлинь (ирл. aisling) – видение, греза; жанр ирландскоязычной поэзии, сложившийся в XVII–XVIII вв. По правилам этого жанра, поэту в видении является Ирландия в образе женщины, оплакивает судьбу страны и пророчит ее непременное возрождение.]. Поэт отправлялся бродить в тумане и неизбежно натыкался на красавицу, что выплакивала себе глаза, сидя под деревом. Она рассказывала поэту, что скорбит по ушедшим сыновьям. До чего же прекрасная возможность просветить нас насчет того, каково оно – быть по уши в долгах. Не Матерью Ирландией надо было ее представлять, а объяснять, что на самом деле у нее закладная от рук отбилась. Все ее сыновья и дали деру, потому что окончательное требование по закладной чуют за милю.
Вот бабку в башмаке я понять могу[40 - Речь о старинной английской потешке для детей «There Was an Old Woman Who Lived in a Shoe» («Жила-была бабка в большом башмаке», пер. Н. Полянской), первая публикация в сборнике 1794 г.]. У этой старухи голова прикручена крепко. Сдается мне, если б мы все немножко пожили в башмаке, голова б у нас перестала идти кругом.
Что мне причитается на пятидесятилетие?
Это, мне кажется, очень важная веха в жизни. Я решил начать с Арас-на-Уахтрань[41 - Аras an Uachtarаin (ирл.) – резиденция президента Ирландии, расположена на территории Феникс-парка в Дублине.]. Позвонил туда и объяснил, что мне в этом году исполняется пятьдесят лет. Полвека. «Подскажите, пожалуйста, сколько я получу, когда доживу до отметки в сто лет?» Очень доброжелательный голос сообщил мне, что я получу чек в ?250 плюс личное письмо от Президента[42 - Традицию Подарка на столетие заложил первый президент Ирландии Даглас Хайд (1860–1949) в 1940 г.; ныне эта сумма составляет 2540 евро.]. «Здорово, а можно мне половину этих денег авансом в августе плюс симпатичную открыточку или записку или что-нибудь подобное?» Увы. Они с радостью отправят мне открытку, если мне очень хочется, но шиллингов у меня на счете нисколько не прибавится, ни-ни.
Следом попробовал Льготные схемы[43 - Ирландская система государственных льгот для менее социально защищенных групп граждан.]. В «Зеленых страницах» попадаются замечательные. Бесплатный газ в баллонах, электричество, аренда телефона, транспорт… всевозможные чудеса. Боже, подумал я, надо разжиться чем-нибудь эдаким. Девушка в Собесе сказала, что мне для этого должно быть шестьдесят шесть. «Да, я знаю, но что вы могли бы сделать ради меня, чтоб я протянул и дальше?… Мне всего пятьдесят». Девушка оказалась очень участливая. Сказала, что не она придумывает тут правила и если б дело было за ней, я получил бы все на свете. Я попробовал немножко поторговаться. «Ну а можно мне прямо сейчас капельку бесплатного электричества? Согласен на фен и, может, еще на пылесос в придачу, раз уж на то пошло».
Втуне. «Тогда, может, чуточку бесплатного транспорта? До Библиотеки ИЛАК[44 - ILAC (с 1981) – торговый комплекс и библиотека в самом центре Дублина (входы с Хенри-стрит, Парнелл-стрит и Мур-стрит), название происходит от «Irish Life Assurance Company» (Ирландская компания страхования жизни), компании-владелицы центра.]и обратно на автобусе, обменять книжки?» Без толку.
Последняя попытка. «Я знаю, что в шестьдесят шесть получу бесплатный доступ к черно-белому телевидению. У меня нет телевизора, поэтому можно ли выдать мне наличными – или ваучерами на копченый лосось?» Ни в какую.
Должно же быть хоть что-то, чем можно разжиться бесплатно, когда стукнет пятьдесят. Я позвонил в Банк Ирландии и взялся по новой. Все страшно учтивы, когда втолковывают, что вам вообще ничего не положено. Я все еще слишком молод, всякое по категории «Золотые годы» – пока не про меня. Для студенческих поблажек я слишком стар. Мне почти пятьдесят, я застрял невесть где. «Может, давайте придумаем систему льгот “Серебряные годы” – для пожилых хиппи?» Человек в банке сказал, что они подумают. Я разыграл последнюю карту. «Допустим, я вернусь в колледж – в магистратуру по морской биологии и океанографии. Что-нибудь бесплатное студенческое мне положено тогда?» Человек сказал, это можно обсудить. Мне бы ваучерами на копченый лосось лучше всего.
День из жизни
10:00. Чуть ли не все, кого я вижу сегодня в городе, несут пухлые полиэтиленовые пакеты, а в них – новое одеяло. Всюду распродажи. «Распродажа к закрытию». «Распродажа перед ликвидацией». «Распродажа по банкротству». «Распродажа, потому что мы сыты по горло». Весь город спятил.
10:30. Присоединяюсь к безумию, не хочу быть тем единственным, кто едет домой без одеяла. Сказал человеку в магазине: «Можно мне двойное, на 15 тогов[45 - Тог – единица теплоизоляции, предложенная британским Институтом Шёрли для одеял, одежды и других бытовых нужд (1 тог = 0, 1 м? K/В).], будьте любезны». Табличка над этими одеялами гласила: «?12, 99». Продавец запихнул одеяло в пакет и сказал: «С вас ?13». Уж что-что, а вот это меня бесит: когда люди на полной ставке пытаются меня обобрать на сдачу в один пенни. Я показал на табличку и потребовал свое. Мне выдали чек и по ошибке пять пенсов сдачи. Ур-ра-а! Поделом вам, процветающие магазины, какие пытаются присвоить себе мой пенни.
11:00. Жизнь прекрасна, когда искренне плюешь на то, кажешься ты людям гадом или нет. За утро я подобрал на полу в магазинах три двухпенсовика, один пенни – на полу в автобусе, и пятипенсовик – на тротуаре. Если добавить к тем четырем пенсам сверху, полученным в одеяльном магазине, получается 16 пенсов. По-моему, чудесно, что столько народу стесняется подбирать мелочь. Я обеими руками за чужую стеснительность.
13:00. Стою у штаб-квартиры Национальной лотереи. Человек с Главпочтамта[46 - Главное почтовое отделение (ирл. Ard-Oifig an Phoist, с 1818) – дублинский Главпочтамт, расположен на середине О’Коннелл-стрит; это едва ли не самое знаменитое здание в Ирландии – во многом из-за того, что здесь располагалась штаб-квартира вождей Пасхального восстания. Эту георгианскую постройку возвели в Дублине одной из последних в той архитектурной эпохе.]сказал, что не может выплатить выигрыш, поскольку мой билетик со стираемой полосой куплен в другом месте. Ни он, ни я не смогли разобрать смазанное название магазина, указанное на обороте. Билетик я получил в подарок. Человек с Главпочтамта отправил меня в штаб-квартиру.
13:05. Штаб-квартира Национальной лотереи великолепна. Нога тонет в коврах и все такое. Я надеялся, что меня проводят в специальные покои, где предложат позировать для фотоснимков со здоровенным картонным чеком в руке. Затем я бы выпил стакан оранжада, делая вид, что это шампанское. Девушка у стойки сказала бы мне, что по соображениям безопасности наличные я получить не смогу, и я радостно согласился бы на чек. Красотища какая – и с симпатичной запиской на обороте. «Уважаемый Пат Инголдзби! Поздравляем! Прилагаем чек вашего лотерейного выигрыша на сумму ?2». Два фунта… Клянусь. Мне однажды на Эр-тэ-э выдали чек на 85 пенсов, но он и близко не был таким приятным.
14:00. Я сегодня насобирал столько наличных, что на остаток дня беру отгул. Любые деньги, какие увижу на полу в автобусе, пусть себе лежат на своих местах, пока я отдыхаю, опершись на свое 15-тоговое одеяло. Доброй ночи и с Богом!
Оставайтесь на связи – и на бобах
Всегда отдаю себе отчет, что каждая минута обходится мне в целое состояние. Только что звонил брату в Канаду и воображаю этот маленький датчик, который щелкает фунтами, как счетчик в такси на быстрой перемотке. Мой племянник из Онтарио говорит: «Подожди на линии, я попробую добыть папу – он, кажется, где-то на улице». Молю его позвать маму. В трубке возникает Дэвид. Спрашиваю, который час в Канаде и как там с погодой, а про себя соображаю: все эти выяснения стоят мне бешеных денег. Всякий раз думаю, нужно говорить что-то важное, – что я выиграл миллион в Лотерею и шлю ему половину. Или что Борд Фальте[47 - An Bord Fаilte (ирл.) – Комиссия по гостеприимству, с 1952 г. преемница Ирландской комиссии по туризму (осн. 1939), с 2003 г. называется Fаilte Ireland (букв. Гостеприимство Ирландии).]только что признала его эмигрантом года и оплачивает ему и всей его семье перелет на родину и отпуск с полным покрытием расходов.
До сих пор помню времена, когда жил в отчем доме, и родители звонили дяде Джорджу в Атланту. Мы все собирались в коридоре и ждали своей очереди поздороваться. Выпадало сказать только это, потому что звонок получался очень дорогой. Отец на полной скорости проносил трубку по кругу, и надо было проорать «Привет, дядя Джордж!» как можно быстрее, пока трубка не проскочила мимо твоего лица. Дядя Джордж на другом конце провода орал в ответ «Кто это?», но не успевал ты назваться, как «Привет, дядя Джордж» уже орал брат. Расшифровка телефонного разговора получалась такая: «Привет, дядя Джордж» – «Кто это?», пять раз. Метод международных телефонных разговоров я перенял от родителей. Они тоже интересовались, который час и какова погода. Основная незадача в том, что мы вечно не в курсе, завтракают они там, или будильник ставят, или кота выпускают на улицу. Думаю, операторы международной связи должны извещать нас до начала разговора. «Добрый день, абонент, ваш брат скорее всего уже в пижаме, потому что там, где он, уже давно время спать, – и к тому же проливной дождь».
Мой брат устраивает мне теперь игру в дядю Джорджа, только наоборот. Юные голоса орут с другой стороны Атлантического океана: «Привет, дядя Пат!» – а я сижу в Дублине-3 и ору в ответ: «Это кто?»
Изобретайте давайте уже телевизионный телефон – чтобы точно знать, кто на тебя орет.
Меж двух подушек
Я угодил в магнитное поле подушек. Ничего не мог с этим поделать. Они лежали в коробке рядом с магазином в центре города, надписанные: «Две за ?5». «Вот это да, – подумал я. – Где ж еще такое добудешь?» В то же самое время говорил себе: «Погоди минутку. У тебя дома навалом этих чертовых подушек. Не покупай еще две». Астматики с этим делом перегибают палку. Нам кажется, если перед сном не подопрем себя подушками чуть ли не до положения стоя, мы с громадной вероятностью не доживем до бесплатного проезда.
Мой отец однажды вернулся домой из Англии с полным багажником косматых швабр. Их у него там штук двести было. И в его случае это не астма. «Давали десять по ?2, 50, – пояснил он. – Заранее ж не знаешь, когда пригодится». Мама довольно разумно поинтересовалась, что нам со всеми ними делать, на что папа ответил: «Можем раздавать тем, кто нам нравится». Почтальон получил на Рождество пять штук и сказал: «Именно этого мне всегда и хотелось», – но желваки на скулах выдали его с потрохами.
Когда я пышу здоровьем, с уцененными подушками у меня никаких трудностей. Но когда мне вусмерть уныло, они обретают надо мной власть. Стою парализованный в нерешительности и жалею, что нет у меня телефона какой-нибудь горячей линии, куда можно было бы позвонить. «Ради Бога, приезжайте и помогите мне, подушки опять одолели».
Мне доподлинно известно, что повергло меня в текущее уныние. Я твердо уверен, что какая-то из кошек моей сестры съела на прошлой неделе мой слуховой аппарат, а купить себе новый мне не по карману. Спрашивал вчера у ветеринара, едят ли коты слуховые аппараты, и ветеринар ответил, что, насколько ему известно, нет. Хотя насчет страусов не забожился бы. Сказал, что этим ребятам можно швейцарские ножики и часы скармливать, они и пером не тряхнут. Все равно не сомневаюсь, что это все та кошка. Я одевался и заметил, что она жует на полу мой слуховой аппарат. Я его спас и положил на трюмо. Через пять минут аппарат исчез, а у кошки сделалось отчетливо страусиное выражение лица. С котами я близко общаюсь почти всю свою жизнь и страусиное выражение лица распознаю влет. Осталось дождаться, когда кошка начнет посвистывать, и тогда у меня на руках окажутся все необходимые улики.
Лучше буду собой
Как по мне, с этим покончено. Даже и не думаю больше об этом. Бросил постоянную работу на телевидении лет шесть назад. Это решение пошло на пользу моей голове. Живешь дальше. Делаешь что-то новое. С понятием «знаменитость» мне никогда уютно не было. Не нравилось мне и называться «телезвездой». Всегда сторонился вспышек фотоаппаратов, премьерных ночей и «красивых людей». Меня приглашали на кучу премьерных ночей, открытий и закрытий, но я предпочитал туда не ходить. Красивые люди попадаются мне на каждом шагу.
Вчера утром я сходил на Главпочтамт. Внезапно двадцать или тридцать взбудораженных школьников узнали меня. Их привезли в Дублин на экскурсию откуда-то с запада Ирландии. И вот они решили, что увидели «звезду». А я был просто я, пришел купить марку. Не более. Не менее. «Мы вас видели в Музее восковых фигур»[48 - В Дублине есть свой Музей восковых фигур, расположен в самом центре города, рядом с Парнелл-сквер, открыт в 1983 г. Фигура Пата Инголдзби там действительно есть.], – сказал мне один мальчик, и глаза у него сверкали.
А затем они загомонили все разом, у многих были при себе фотоаппараты, и все взялись меня фотографировать. Я был очень счастлив, раз они счастливы, но и растерялся из-за всего этого. Они ссылались на тот период моей жизни, который был хорош, наполнен, но теперь благополучно завершился. О телевидении я последнее время думаю, только когда люди говорят мне, что лучше б я продолжал им заниматься. Объясняю, что теперь нахожу себя в других вещах, а они всякий раз возражают: «Ну да, но как же те деньги?» Я обнаружил, что никакие деньги не скомпенсируют мне занятие, которое не кажется правильным. Именно из-за этого я в прошлом и срывался. Лучше буду писать хорошие стихи и питаться одними банановыми сэндвичами, чем скакать перед телекамерой сильно после того, как в этом не осталось для меня никакой потехи.
Мои стихи втягивают меня во всевозможные передряги. Люди говорят мне, что я сделался неприятным. После недавнего появления в «Кенни Живьем»[49 - «Kenny Live» (1988–1999) – телевизионная разговорная передача на Эр-тэ-э, ведущий – ветеран ирландского радио и телевидения Пат Кенни (р. 1948).]позвонила одна женщина и предложила мне вымыть рот с карболовым мылом. Отправился я домой и внимательно перелистал свои поэтические сборники. Искал «грязный стишок». Некоторые говорят, что я пишу такие стихи. Нашел стихотворения о сексе. Нашел о благородстве старости. Нашел эротические стихи. Стихи об одиночестве. Стихи обо всех составляющих человеческого тела. Но грязного не нашел ничего. Может, если крепко пораскину мозгами и очень сосредоточусь, у меня получится написать по-настоящему грязное стихотворение, но вот честно: совершенно недосуг.
Блуждающий подплечник
Правда-правда: я старательно отводил взгляд. Когда женщина поправляет на себе одежду, это очень сокровенное занятие, даже если она сидит напротив тебя в автобусе. Понимаю, что обязан был таращиться в окно, но ее хлопоты оказались до странного завораживающими. У нее выскользнул и съехал чуть ли не до середины рукава левый подплечник. Застрял возле локтя, и смотрелось это как мышца морячка Пучеглаза[50 - Моряк Пучеглаз (Popeye the Sailor, с 1919) – герой американских комиксов, а с 1929 г. – мультфильмов. Его мускулатура гротескно раздувается после поедания консервированного шпината.]перед тем, как ему слопать шпинат. Женщина пыталась загнать подплечник вверх по рукаву так, чтобы никто вокруг не догадался, чем она занимается. Приходилось нелегко. Страшно хотелось ей посочувствовать. Хотелось сказать, что иногда у меня случается дыра в кармане джинсов и бугристый комок бумажных носовых платков уползает от меня вниз по штанине. Заманить такую штуку обратно в карман у всех на виду непросто. Хотелось сказать, что иногда вниз по штанине сбегает мелочь и обустраивает маленькую монетную колонию у меня в ботинке. Неимоверно стыдно бывает на кассе в магазине, когда оказываешься в одном ботинке, потому что нужно достать пятидесятипенсовик, застрявший под носком в другом. Больше всего на свете хотелось помочь несчастной женщине, но не знаешь, как тут вести себя. Нельзя же потыкать совершенно чужому человеку в спину и пробормотать: «Простите, мадам, от моего взгляда не укрылось, что ваш левый подплечник застрял у вашего локтя. Позвольте помочь вам вернуть его обратно вверх по рукаву». Мы пока еще не измыслили эвфемизма для съехавшего подплечника. Какой-то человек давеча уведомил меня, что на подбородке у меня сыр, и я сразу понял, о чем он толкует. Ни он меня не обидел, ни я не обиделся. А вот чуткого подхода к тому, как сказать: «У вас подплечник у локтя», – мы пока не изобрели. Может, например, прошептать нежно: «У вас йогурт по руке бежит». Над этим необходимо поработать. Когда же несчастной женщине в конце концов удалось вернуть подплечник на положенное ему место, невзгоды только начались. Тот теперь встал на попа, как центральная опора в цирковом шатре. Сколько б ни лупила его хозяйка кулаком, он всякий раз дыбился обратно. Левое плечо у нее стало теперь примерно на шесть дюймов выше правого. Нервы у меня были в клочья. Один решительный прихлоп – и я б его ей уложил, но побоялся, что меня за это высадят из автобуса. Вот вам крепкий довод в пользу липучего пластилина или суперклея.
Пшшы, бябы и пипы
Чуть не помираю от страха всякий раз, когда такое случается. Ни с того ни с сего, без всякого предупреждения автобус исторгает ужасающее «ПШШ-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!» Сердце у меня начинает колотиться, а в кончиках пальцев возникают странные покалывающие боли. По-моему, автобусам нельзя разрешать вот эдак ПШИТЬ на людей. Когда ПШАТ киты, я не против. Они где-то посреди океана и ни у кого сердце не захолонет. Время от времени им необходимо выпускать здоровенную струю воды, и я эти их струи полностью одобряю. А если мимо кто-то плывет на веслах, китам, думаю, хватит воспитания попридержать фонтан пару секунд.
Думаю, тут дело в пневматических тормозах. Время от времени автобусу необходимо разражаться мощным «ПШ». Я все понимаю, но у некоторых из нас слабенькое сердце и гипертония. По-настоящему неожиданный «ПШ» способен обеспечить вам инфаркт, и что прикажете делать тогда? Я считаю, что автобусы должны сперва предупреждать – тихим «бип-бип-бип». А если не так, то пусть в центре города будет выделено специальное место, где автобусам можно припарковаться и ПШИТЬ сколько влезет.
Когда с улиц Дублина исчез Брехун, прекратились и покалывания у меня в пальцах. Он бродил по центру города и кричал людям «ТЯФ». В некоторых его ТЯФАХ была некая прекрасная неукротимость, от которой вся жизнь могла пролететь у вас перед глазами.
Помню, выписали меня из больницы на Бэггот-стрит после двух недель на кислороде, капельницах и уколах. Я чувствовал себя очень уязвимым. В такие дни автобусы на тебя не ПШАТ. Но наш красавец выскочил из аптеки и исторг громовое «ТЯФ», от которого я чуть не загремел обратно в реанимацию. Теперь-то его больше нет, но есть и кое-что куда хуже ТЯФОВ. Иногда я прохожу мимо чьей-нибудь припаркованной машины, а она, не предупредив ни словом, начинает ПИ-ПИ-ПИКАТЬ на меня.
Ни вскрыть замок на этом автомобиле, ни запихнуть картофелину ему в выхлопную трубу я не пытался, ничего такого. Я сразу же чувствую, что за себя надо стоять. Что-то во мне желает выяснить отношения с таким автомобилем – сказать ему: «Послушай-ка, приятель, давай-ка не надо на меня ПИ-ПИКАТЬ, а не то я тебе колпаки колесные на фары натяну!» И перед автобусами тоже хочу стоять за себя: «Еще один такой ПШ – и я тебе дворники узлом завяжу!» Со всеми этими ПШАМИ, ПИПАМИ и испанскими студентами лето будет долгим и жарким.
В следующий раз поеду стопом
19:30. С тех пор как рейсовый автобус выехал из Голуэя в Дублин, прошел час. Я уже нанес урон нервной системе, от которого она, возможно, и не оправится. Безостановочная канонада дерганой, грубой поп-музыки прет из черненьких динамиков на стенах автобуса и вторгается в мой организм. Однообразный рэп высверливает мне уши и, кажется, пытается удалить мне гланды. По-моему, он добрался мне и до поджелудочной, и до аорты, и они теперь прячутся у меня в пятках.
19:45. Поклясться в этом не могу, но у меня в ушах выступают слезы. Музыка, судя по всему, загнала мне аппендикс за лобную кость, и уши заплакали. Дух мой окончательно сломлен. Если кто-нибудь остановит эту долбежку, я готов покаяться в том, что заварил Столетнюю войну, взять на себя полную ответственность за казнь Анны Болейн и сознаться в том, что это я стоял за погромом в Дрохэде[51 - Речь о взятии Дрохэды, одного из старейших ирландских городов, войсками Оливера Кромвеля 11 сентября 1649 г. и дальнейшей кровавой расправе над местными жителями.].
19:50. А теперь еще и писать хочется. Но паника недопустима. Парень, сидящий впереди, только что сходил поговорить с водителем и возвращается в хвост салона. Слава всем святым. На борту есть туалет. Удержу лицо, пусть парень вернется на свое место. Потом подожду еще минут десять и вразвалочку прогуляюсь туда же.
20:00. Спускаешься по крутой лесенке в конце салона, и там две двери. На одной надпись «Запасный выход», ее открывать не надо. А на туалетной дверце нет ручки, и дверца решительно закрыта. Пытаюсь пролезть пальцами в щель, сую большой палец в дырку, где раньше была ручка. И тут вдруг думаю… а что если там кто-то есть, а я пытаюсь открыть дверь силой? Человек может перепугаться и откусить мне палец – и винить его будет не в чем.
20:05. Какой-то молодой человек говорит мне, что в туалете вообще-то никого, но чтобы открыть его, нужен официальный ключ, а он – у водителя. Перебираюсь по проходу вперед и спрашиваю у водителя, зачем, ради всего святого, чтобы пописать, нужен ключ? «Чтобы чересчур много народу туалетом не пользовалось», – отвечает.
20:10. Ключ чрезвычайно соответствующий. Выглядит как точная копия Т-образного ключа, каким сотрудники Комиссии по водоснабжению перекрывают воду в трубах. Ротозействовать, оказавшись в туалете, не приходится – надо делать поправку на постоянную смену положения. Я в шестибалльных штормах на траулерах у Гебридов, бывало, писал куда спокойнее.
20:15. Между Тирреллзпассом[52 - Тирреллзпасс (ирл. Bealach an Tirialaigh) – георгианская деревня в графстве Уэстмит в 81 км от Дублина.]и Дублином водитель согласился выключить музыку. Захотелось отдать ему все деньги и право собственности на мой дом.
Зов бетона
13:15. Влажный бетон словно подначивал меня. Чарующий девственный бетон у автобусной остановки. Гладкий и влажный, ни щербатинки, ни изъяна. «Ну же, Пат, слабо тебе! Напиши на мне свое имя». На остановке больше никого. Никаких свидетелей. Сердце заколотилось.
13:17. Пока был маленьким, я вел себя очень прилично. Худшее, что мог себе позволить, – постучать кому-нибудь в дверь и убежать. Однажды набрался настоящей дерзости и написал мелом на дорожке: «П. И. O А. Х.» Прямо у нее перед воротами написал. А она в ответ разбила мне сердце, написав рядом: «А. Х. O Б. Р.». Никогда не нравился мне Б. Р., но после этого я его просто на дух не выносил.
13:20. Автобуса по-прежнему не видать. Может, стоит все-таки невзначай нагнуться, сделать вид, будто завязываю шнурки. А тем временем очень быстро написать «Пат», пока никого нет.
13:25. Откуда взялась эта старушка? Наверняка меня сдаст. Может, получится как-то ее втянуть? Тогда она станет сообщницей. Правильно. Попрошу ее посторожить, и если кто-то появится, пока я занят, она отвлечет внимание – подожжет свою сумку-тележку.
13:27. «Денек что надо», – говорю. Улыбается, отвечает: «Божьей милостью». Тут-то я ее и прощупал. «Денек что надо, чтоб написать свое имя на мокром бетоне».
К моему изумлению она посмотрела на бетон, подняла взгляд на меня и сказала: «Главное, чтоб не поймали».
13:29. Посоветовала мне изменить почерк, чтобы Корпорация[53 - Дублинской корпорацией (обиходно – просто Корпорацией или даже Корпо) называлась с 1661 г. по 1 января 2002 г. мэрия Дублина (ныне – Дублинский городской совет).]не смогла взять образцы его и подать на меня в суд по гипсовым отливкам и фотографиям. Зуб даю, старушке это не впервой. Она меня даже прикрыла своей тележкой, пока я, склонившись, выводил дрожащим пальцем свое имя. Невероятное ощущение. Совершенно завораживает. Так и хочется сорвать с себя ботинки и носки и плюхнуться в бетон и ногами заодно.
13:32. Меня подмывало остаться караулить, пропуская автобус за автобусом, и уйти, лишь когда бетон схватится. Старушка же возразила, что подобное поведение выдаст меня с головой. Сказала, что когда ей хочется качественной встряски, она идет в супермаркет и со всего маху швыряет банки из-под кофе в контейнер для стеклотары.
13:35. Сидим вместе в автобусе. Старушка говорит, что ее покойный муж однажды написал свое и ее имя на песке Малахайдского взморья и палкой нарисовал вокруг них сердце. А затем они смотрели, как их имена смывает приливом.
13:36. Старушка прошептала мне на ухо свои инициалы и подмигнула. Будет исполнено.
Позорище
Когда такое случается, у меня душа в пятки уходит. Вставляю билетик в проверяющий автомат, и машинка вдруг слетает с катушек. Всем достается приятный тихий «бип», и этот «бип» означает: «У этой доброй законопослушной личности как-Бог-свят-честный, свежий билетик. Побольше б таких людей в нашей стране».
Меня же удостаивают скорострельной очереди электронных оскорблений, сообщающих всему автобусу: «Вы только посмотрите на этого парня! Он миллионер, которому незачем перемещаться по городу, как обычным людям, но он все равно лезет в дублинский автобус с паленым билетом. Его и повесить-то будет мало».
Непоправимо поздно водитель произносит: «Не обращайте внимания. Эта машинка сегодня весь день кобенится». Он не в микрофон это говорит. Он говорит это вам тихонечко, и никто вокруг не слышит. Ущерб нанесен.
В точности так же чувствуешь себя, когда епископ в церкви на твоей конфирмации решает остановиться рядом и задать тебе всевозможные вопросы насчет учебы в школе. Тыщу лет он расспрашивает тебя обо всем на свете, а ты жалеешь, что он не выбрал кого-нибудь другого, потому что вся церковь думает, будто ты не знаешь катехизис и позоришь родителей.
Хочется попросить епископа поправить на себе митру и объявить громким голосом: «Этот вдохновенный юный христианин правильно ответил мне, что в едином Боге есть три божественные личности. А сейчас он просто рассказывает, что клубничное варенье у него в сэндвичах на обед протекает ему на тетрадки, и я считаю, что в этом нет ничего страшного». Но епископы таких объявлений не делают.
Помню здоровенную толпу на коленях перед исповедальней. Я почем зря не беспокоился, потому что всего три раза соврал и два раза не слушался. Вошел-вышел, «три Аве-Марии» да и все. Но не успел я и до первой враки добраться, как священник понял, что это с моим дядюшкой он познакомился в заморских командировках.
Ему захотелось узнать всевозможные медицинские подробности того, по-прежнему ли забиты у дядюшки Майкла носовые пазухи по утрам. Мне же хотелось только одного: разобраться с моими двумя непослушаниями и убраться из исповедальни как можно скорее, но этого человека носовые пазухи интересовали не на шутку.
Я молился о том, чтобы над дверью снаружи высветилось: «Этот кающийся всего лишь обсуждает утреннее состояние ноздрей своего дядюшки». Возможно, сейчас такие светящиеся надписи уже разработаны. Мне это неизвестно. С моей последней исповеди прошло десять лет, девять месяцев, шесть недель, пять дней – и это не предел.
