По правде говоря, она представляла себе все совершенно иначе. Хотя комната была даже ничего: светлая, квадратная – четыре на четыре, с большим окном. На окне висел желтый от времени давно не стиранный тюль, но занавески не было. У самого окна стоял овальный стол с круглыми темно-коричневыми следами, по всей видимости, от горячей сковороды. У стола – деревянный стул, выгнутый как кошачья спина. У стены – узкая голая кровать с панцирной сеткой.
От вида сетки в груди что-то сжалось и противно заныло. Стало одиноко.
Странно было начинать новую, взрослую жизнь вот с такого вот железного остова. Ей почему-то казалось, что комната, в которой она будет жить, должна быть пустая. Только светлые стены, большое окно, стол, кровать, стул. Тут так и было, только пустоты отчего-то не было. Той пустоты, которую должна была занять она, Маринка. В этой комнате все еще кто-то жил. В этих кругах от сковородки на столе, в этом замызганном тюле…
У самой двери криво висела металлическая вешалка, закрытая цветной тряпкой, возможно застиранным женским халатом. И в этом всем тоже будто бы обитала чья-то душа. Душа очень грустная и ужасно усталая.
Под вешалкой стояла какая-то обувь и пара узлов с одеждой.
– А кто здесь раньше жил, – спросила Марина, – он что, умер?
– Бог с тобой, златая рыбка, – ответил дядя Витя, – родственники забрали. В Воркуту. Завернули деда Михалыча в пальто и увезли. Матрас и подушку забрали, а остальное Галка в узел завязала.
– А у меня подушки нет, – жалобно прошептала Маринка.
Дядя Витя растерянно поскреб пальцами короткий русый ежик на макушке.
– Да, деваха, – сказал он озадаченно. – Замуж идти, а приданого две дырки в носу да одна на мысу. Хотя… и с тем живут не тужат. Ладно, поищем тебе, дурехе, подушку.
Маринка присказки не поняла, но обещанию раздобыть подушку искренне обрадовалась. А еще тому, что жив незнакомый Михалыч и, значит, не будет являться ей по ночам из старого халата.
* * *
Дядя Витя скрылся за дверью. Маринка подошла к подоконнику и осторожно провела по нему пальцем. В пыли осталась грязно-белая полоса. На пальце – темно-серое жирное пятно.
Девушка отряхнула руки, стащила с вешалки у двери старый халат, поставила на кровать сумку, вытащила из кармашка носовой платок, брезгливо протерла пустую вешалку. Сняла и повесила ветровку.
На пороге появился дядя Витя, швырнул на сумку серую подушку и молча отсалютовал кривыми пальцами недалеко от темных очков.
Маринка хотела поблагодарить, но в этот момент за его спиной раздался женский голос.
– Вить, ты чего это в помещении в очках интересничаешь? – спросила молодая женщина, протискиваясь мимо благодетеля в дверь. Увидев Маринку, она прищурила и без того небольшие серые глаза и, брезгливо сморщившись, спросила: – Девок водить теперь сюда будешь?
– А то, – вызывающе буркнул дядя Витя. – Смотри, какую кралю отхватил. Одних мозгов грамм сто, а то и сто писят. Ты, Галка, человека не пугай. Ему тут еще жить.
Женщина фыркнула, подхватила застиранный халат, принялась сворачивать.
– Из этого, – она качнула головой в сторону вешалки и сваленного под ней добра, одновременно придирчиво осматривая девушку с головы до ног, – брать будешь что или сразу Сережу позвать? Может, мозгу в тебе и хватает, а вот до помойки ты все это сама не дотащишь…
– Я в институт буду поступать, – начала Маринка, словно оправдываясь за что-то перед суровой Галкой.
Та скептически поджала губы и собиралась ответить, но в этот момент заплакал ребенок, и соседка молча выбежала за дверь, крикнув на бегу куда-то в гулкую пустоту коридора:
– Сережа…
Открылась дверь. И тот же косматый старик отрешенно прошествовал на общую кухню. От кислого запаха Маринку повело, ноги подкосились, комнату крутануло перед глазами, деревянный пол ударил в плечо и бедро.
– Эк ты кисейная барышня, – констатировал дядя Витя, так и не подав руки, а Серый ткнулся носом в лицо девушке. – К Яковличу привыкнуть надо. Мы-то уж принюхались, а попервоначалу многих мутило. Но ты не дрейфь, через пару недель и не заметишь даже, что он прошел. Только вот подтираем по очереди, это ты учти…
Теплые, чуть дрожащие руки подняли Маринку, возле лица оказалась шершавая ткань футболки.
«Наверное, дядя Витя», – подумала девушка, не открывая глаз, заволновалась. Руки дрожат – а если выпил дядя Витя с утра, уронит еще. Испугаться как-то не пришло в голову. Слишком уж плыло перед глазами серое густое марево и звенело в ушах. Где-то внизу сопел и стучал хвостом Серый. От футболки, прильнувшей к щеке, пахло мылом. И Маринка с удивлением подумала, что такой человек, как дядя Витя, должен пахнуть табаком или одеколоном каким-нибудь жутким. А мыло пахло приятно.
Руки неуклюже опустили ее на край голой кровати. Маринка нащупала панцирную сетку, вцепилась пальцами, чувствуя, как отпускает тошнота. Теплая рука потрогала ее лоб. Холодный нос Серого ткнулся в колени.
– Ну, как наша прынцесса? – спросил от двери дядя Витя.
Маринка испуганно открыла глаза.
Перед ней на корточках сидел длинный как жердь молодой человек в вытянутой футболке и тренировочных штанах и с тревогой рассматривал девушку через очки в толстой пластмассовой оправе.
– Вроде очнулась, – неуверенно отозвался ботаник, нервно вытирая о штаны вспотевшие ладони. Маринка в упор смотрела на него, стараясь понять, как относиться к этому недоразумению. Под ее взглядом молодой человек окончательно стушевался и, поднявшись, побрел к двери.
– Галка сказала, Михалычево барахло на помойку надо вынести. Тащить или оставить чего?
– Тащи-тащи, Сережа, – буркнул дядя Витя, ухмыляясь, – а то совсем своими трениками девушку засмущал…
Сережа, нелепо пятясь к двери, подхватил узлы и кое-как выбрался в коридор, не сводя с новой жилички испуганных глаз. Дядя Витя подобрал оставшееся, свалил на стул.
– Ладно, мать, – подмигнул он, – располагайся, переваривай впечатления, раскладывай вещички. Ужинаем сегодня вместе, потому как в твоей сумке я следов харчей не вижу. Да и Серый тоже.
Пес кружил возле Маринкиного багажа, шумно принюхиваясь.
– Насчет Галки ты не переживай, она у нас не злая, просто осторожная насчет новичков… – словно через силу, тщательно подбирая слова, тихо проговорил дядя Витя. – Мы тут, Марина, живем одной семьей. И друг друга стараемся поддержать. Не будешь гадить, где живешь, это и твоя семья будет… И насчет меня ничего такого не думай и не опасайся. Я прынцесс не ем.
Дядя Витя хохотнул, подхватывая со стула линялое тряпье, и вышел в коридор. Через приоткрытую дверь Маринка видела, как с кухни прошаркал в свою комнату старик Яковлич.
* * *
Жар спал, и заглянувший в комнату дядя Витя объявил, что ужинать будут во дворе, под липами. Длинный угловатый Сережа и веселый красивый мальчик лет пятнадцати шумно ворвались в комнату.
– Я Миша, – объявил паренек, подмигивая Маринке. – Нам стол надо. Только этот раскладывается. Тогда все сядем.
– Вам стол нужен? – переспросила девушка.
– Ага, – отозвался Миша, – типа того.
А бледный от волнения Сережа только кивнул, подтверждая его слова. Глаза его сами собой остановились на коротенькой олимпийке Марины. Девушка потянула вверх застежку – взгляд Сережи последовал за ее рукой. Маринка хотела было окоротить глазеющего ботаника, но от его робкого, почти песьего взгляда что-то тоненько заныло внутри – и девушка отвела взгляд. Миша деловито отодвигал от окна круглый стол со следами горячей сковороды.
– А ты кто? – спросил, не чинясь, словоохотливый Миша.
– Человек, – отозвалась Маринка, не ожидавшая вопроса.
– Лады, – отозвался Миша, видимо посчитавший, что такого ответа вполне достаточно. – А мы тут с отцом живем. В восьмой. Так что ты заходи, если что надо будет, а то Серегу от его книжек ливерной колбасой не выманишь…
Серега покраснел, шумно выдохнул, взвалив на себя стол и – красный как рак – боком выполз в коридор.
– По ходу, ты ему нравишься, – доверительным громким шепотом объявил Миша.
– Да ну тебя, – отмахнулась Марина, стараясь не улыбнуться. Отчего-то нравиться нескладному Сереже было очень приятно.
Сели ужинать под пыльными липами. Вместе с дядей Витей, Галиной, Мишей и его отцом – крупным, похожим на тюленя Иваном Ильичом. С краснеющим от каждой шутки Сережей. И даже старик Яковлич, сутуло сидящий чуть поодаль от стола и держащий на руках тарелку, не казался таким гадким, а выглядел скорее тихим городским юродивым.
Они не были добры – Галина ругалась на дядю Витю, с видимым раздражением подавала новой жиличке тарелки и то и дело заглядывала в окно – в комнате спал ее сын. Иван Ильич одергивал без умолку болтавшего Мишу. Миша дерзил. Дядя Витя перемежал саркастическое молчание язвительными шутками, вгонявшими в краску Сережу.
Они не были добры.
Но они были своими. Маринка, разморенная духотой летнего вечера, впала в странную, приятную сонливость и задумчиво наблюдала за новыми соседями. Они были семьей, в которую ее отчего-то приняли. Приняли без вопросов, без условий и испытательных сроков. Они переругивались и шутили друг с другом, не стесняясь новой знакомой. И прижженный сковородой стол, расшатанная кровать с провисшей панцирной сеткой, вонючие лужи за стариком Яковличем – все это было более чем скромной ценой за то, чтобы снова почувствовать себя дома.
Когда Миша подобрал с общей тарелки последние крошки хлеба, все оживились. Принялись убирать. Галка составила посуду на скамью. Мужчины понесли стол. Старик снова пошаркал в туалет. С шипением ожило криво висящее над дверью в кухню радио, зашлось долгими гудками.
Миша сваливал в кухню посуду, а Галка мыла в общей раковине, расплескивая воду.
– В Москве восемнадцать часов. Прослушайте выпуск новостей.
– Витя! – крикнула Галка, со злостью намыливая тарелку.
– Граждане, будьте бдительны, – бубнило радио.
– Витя!
– …в ходе рейда миграционной службы в пригороде столицы гражданин Суховейко А. А. сообщил, что возможно нахождение других представителей внеземных цивилизаций на территории нашего государства…
– Витя! – крикнула она почти отчаянно. Марина потянулась к радио, чтобы выключить, но не достала.
– В прозрачный летний вечер, – выкрикнуло радио птичьим голосом Агузаровой. – В столице тишина, и по Арбату марсианка идет совсем одна…
Подскочил Сережа, крутанул рычажок радиоточки и тотчас отпрыгнул, будто даже случайное прикосновение к Марине могло стоить ему жизни.
– Что? – спросил, входя на кухню, дядя Витя, у ног которого терся неотвязный Серый. На этот раз он был без очков. Глаза у дяди Вити оказались странные, очень светлые и какие-то водянистые. – Опять бдительности хотят? – спросил он весело. – Тарелками пугают, что, мол, подлые летают? То у них собаки лают, то руины говорят?
– У них заговорят… – мрачно заметила Галка.
– Галина, зря ты в кино на «Чужого» ходила. Ты, Галка, ксенофоб. Это плохо, – наставительно заметил дядя Витя. – А ты, Мариванна? Ксенофоб?
Марина замотала головой.
– Вон, Сережа у нас тоже ксенофоб, – авторитетно заявил дядя Витя. Сережа сердито шмыгнул носом и выскочил в коридор, хлопнул дверью своей комнаты. – Читает про чужих – и боится.
– Да он и своих-то боится, – отрезала Галка.
– Тетя Галь, а это как будет по-научному, – встрял Мишка, принесший с улицы еще порцию грязной посуды.
– Он у нас ксеноантропосоциофоб, – сказала Галка, и Марина глянула на нее с удивлением. А не так проста оказалась соседка. Мишка заржал. – А ты просто неуч.
– Я спортсмен, мне можно. В следующем году за область буду плавать. – Мишка гордо выпятил грудь и немедленно получил подзатыльник и груду чистой посуды в руки.
– Можно мне? – попросила Маринка тихо.
– Что тебе? Чистой нет пока больше.
– Помыть…
Молодая женщина фыркнула, сдула волос, упавший на глаза.
– Ишь ты, не доросла еще… – отозвалась она насмешливо, – пойди лучше у себя обживайся, вещи разложи. А я справлюсь.
Она взяла со стола новую тарелку, а Маринка повернулась, чтобы уйти. В этот момент дверь на кухню качнулась, медленно открылась. И из темноты коридора появилась странная голова с вытянутым затылком. Две тонкие струнки слюны свисали из приоткрытого рта. Младенец неимоверно быстро вполз в кухню и ткнулся в ноги Маринке большим горячим лбом.
Она едва не вскрикнула. Отступила на шаг. Галина подхватила сына и поцеловала страшненького мальца словно драгоценнейшее из сокровищ. Он заулыбался, роняя слюну, гортанно забулькал. Маринка попробовала улыбнуться, но не сумела.
– Ладно, домывай, – смилостивилась Галка, выходя из кухни и унося с собой маленькое чудовище. Маринка передернула плечами. Неприятный холодок прошел по спине.
– Это ты не переживай, – утешил Миша, расставляя по полкам подвесного шкафчика чистые тарелки. – Петя у нас не совсем здоровый. Но Галка его вытянет – другой такой матери не отыщешь во всей вселенной…
Миша сам оборвал себя, заторопился на улицу – вносить стулья. Маринка смутилась, расстроилась от собственной глупости и принялась за посуду.
* * *
Ложась спать, Маринка думала, что проспит завтра до полудня, так вымоталась. Хотя мыть комнату помогали все, за исключением Яковлича, который убрел в свою, едва завечерело, и больше оттуда не доносилось ни звука. Помощники разошлись к полуночи, напившись чаю на общей кухне. Тараканы нетерпеливо караулили за батареей, дожидаясь, когда выключат свет, чтобы рвануть по плитам и шкафчикам с инспекцией.
– У меня мелок от тараканов есть, «Машенька», – предложила Марина, стараясь хоть как-то быть полезной за то, что ей все так помогают.
– Мариванна и есть, – заметил дядя Витя, шумно прихлебывая чай. – Еды не захватила, а мелок взяла. Дезинсектор хренов.
– Мы отраву не кладем и мелком не рисуем, – сказала Галка. – Чуть отвернешься, и Петя налижется дряни какой-нибудь. Ему ведь не объяснишь. Так что ты дай мне мелок, я выкину.
Галка перемыла кружки, и все разбрелись по комнатам, только Серый еще какое-то время легкой цокотной рысью бегал по коридору, нюхал под дверями, может, искал чего-нибудь перекусить.
А потом Марина проснулась ночью. Ей было холодно. А может, просто зябко от какой-то неясной тревоги.
«На новом месте всегда плохо спится», – попыталась успокоить себя Марина, но сон не шел. В глухой тишине слышно было, как во дворе шевелят низкими ветками липы. В щели окна сочится ночная прохлада. Луна выбралась на крышу и теперь лезла в глаза, пробравшись в комнату через большую щель между шторами.
Шторы дала Галка, на время, пока Маринка сама не обживется, а то спать с голым окном страшно, мало ли, заглянет кто. Ветхий пыльный тюль сняли и сразу отнесли на помойку, до того он был плох.
На мгновение Маринке показалось, что кто-то заглянул в окно. Она едва не вскрикнула, села на скрипучей кровати.
Было тихо.
Оглушительно шаркая в тишине тапками, мимо двери пробрел Яковлич. Дождавшись, пока он скрипнет своей дверью, Маринка выбралась в коридор и ощупью по стене двинулась к туалету.
И тут за Галкиной дверью кто-то запел. Тихо и протяжно, низко захватывая горлом, слезно и жалостливо, а потом высоко, словно птица щебечет или кто смотрит за стенкой индийский фильм.
Марина прижалась к стене, замерла.
