Уиллоу
По сравнению с другими магазинами центра Хармони, здание, в котором находился театр, было неприлично запущено. Колонны начала века у входа в театр были покрыты грязью от автомобильных выхлопных газов многих лет. Бетонные ступени, ведущие ко входу, потрескались. Внутри пылинки танцевали в мягком свете, льющемся из элегантных цветных стеклянных светильников на потолке.
Купив билеты в маленькой кассе, Энджи и ее друзья разговаривали между собой, пока я бродила по фойе, рассматривая галерею черно-белых фотографий. Некоторые из них были историческими снимками здания. Согласно снимкам, Общественный театр Хармони работал с 1981 года, когда Хармони был еще маленьким собранием далеко расположенных друг от друга зданий, разделенных широкими немощеными дорогами. Двуколки, запряженные лошадьми, женщины в платьях и больших шляпах с перьями пересекали широкие проспекты.
Одна длинная стена была завешана фотографиями последних спектаклей – словно покадровая съемка различных стилей, костюмов и пьес начиная с 1900-го и по настоящее время. Я замедлила шаг и стала внимательнее рассматривать снимки прошлых пяти лет. Почти на всех них был Айзек Пирс. Он не всегда играл главную роль, но участвовал в каждом спектакле.
«И в каждом он выглядит по-другому», – подумала я.
Даже в ранних представлениях, когда юность крылась в его мягких, круглых чертах, он мог еле заметно изменить выражение лица или походку – уловки, которые превращали его в совершенно другого молодого человека в каждой новой роли.
– Отлепи глаза от этих фотографий, – сказала Энджи, потянув меня за рукав. – Пришло время полюбоваться настоящим.
Мы зашли в главный зал театра с двумя секциями мягких сидений. Когда-то бархат был ярко-красным, но теперь поблек до тусклого каштанового цвета. Красный занавес просцениума[19 - Просцениум – часть сцены перед занавесом.] тоже видал лучшие годы. Факелы посылали лучи света, взбирающиеся по стенам на пересекающиеся своды потолка.
«Царь Эдип» уже две недели шел в этом крошечном городке, но мне показалось, что театр, вмещающий 500 зрителей, был заполнен на три четверти.
– Разве еще не все в Хармони посмотрели эту пьесу? – спросила я Энджи, когда мы заняли свои места.
– И не раз, – ответила Энджи. – Завтра последний спектакль, и все билеты распроданы. Люди приезжают отовсюду. Из Брэкстона и Инди.
– Даже из Кентукки, – заметила Джоселин, сидящая по другую руку от меня. – Театр играет большую роль на Среднем Западе.
– В университетах Огайо и Айовы есть престижные факультеты театрального искусства, – сказал Нэш. – Наш маленький город притягивает и важных персон.
Энджи потерла костяшки о толстовку.
– Мы типа очень важные.
– Если это так важно, почему они не могут позволить себе ремонт? – спросила я, ерзая, потому что пружина в сиденье врезалась мне в зад.
Энджи пожала плечами.
– Более десяти лет назад Мартин Форд, владелец, занял место предыдущего парня, который угробил финансы театра. Почти обанкротил. Теперь Форд изо всех сил старается держать его на плаву.
– Они не могут получить грант или типа того? Какое-нибудь пожертвование?
– Уверена, мистер Форд делает все, что в его силах, – сказала Джоселин.
Кэролайн кивнула.
– Он любит это место. Он не просто владелец. Он еще и режиссер всех спектаклей.
– Большинство его актеров – наши горожане, – заметила Энджи. – Он хочет, чтобы все было органично, – она показала на мою программку. – Он тоже играет в спектаклях.
Я посмотрела на список состава и нашла имя Мартина Форда. Он играл Тиресия, слепого пророка.
– Так это он дает Айзеку все роли?
– Более того, – сказала Энджи. – Он выбирает пьесы, которые, по его мнению, лучше раскроют талант Айзека. Айзек его протеже.
– Думаю, ты пыталась вспомнить слово «источник доходов», – заметил Нэш, рассеянно и нежно накручивая локон Энджи на палец.
– Это два слова, – она наклонилась ко мне. – Нэш завидует, потому что в хитоне он так хорошо не смотрится. – Огни стали гаснуть. – Ну вот, легок на помине.
Огни потухли, и нас накрыла тьма, а когда они снова зажглись, нам открылся вид на черную пустую сцену. Огромные белые кубы и колонны обрамляли комнату. Белый пейзаж Фив был нарисован грубоватыми черными штрихами. Минималистические декорации, чтобы позволить словам захватить внимание зрителей.
На сцену вышел жрец, окруженный толпой мужчин и женщин в белых хитонах, которые олицетворяли страх, смятение и отчаяние.
Когда Айзек Пирс вышел на сцену, среди зрителей поднялся легкий шум – поток искрящегося предвкушения.
Вот он.
Его прекрасное лицо было частично скрыто фальшивой бородой, превратившей его из девятнадцатилетнего американского парня XXI века в могущественного и всезнающего царя. Я никогда не была религиозна, но в тот момент я готова была поклясться, что свет, посланный греческими богами, падал на него. Он был божественен. Словно из другого мира.
«Неприкасаемый».
Он поднял руки, и его громкий голос требовал, нет, повелевал, чтобы мы обратили внимание.
– Сыновья и дочери старого Кадмуса,
Город отяжелел от смеси стонов, гимнов и благовоний,
Я не считал, что должен услышать об этом от посланников, но сам пришел…
Я, Эдип, которого все называют Великим.
Я уставилась на него, открыв рот.
«Эдип Великий».
– Черт побери, – прошептала я.
Краем глаза я видела, что Энджи улыбается, хотя ее взгляд был прикован к сцене.
– Говорила же…
Мы и слова не произнесли до того, как закрылся занавес. Я едва двигалась, хотя пружина в подушке впивалась мне в зад. Пожарная тревога не отвлекла бы меня ни на секунду от действа на сцене.
Как и любой ученик старшей школы, я читала Эдипа на английском с учебником Spark Notes[20 - Учебник Spark Notes – это учебник по литературе с заметками, облегчающими читателю понимание и интерпретацию текста.], потому что кому какое дело до парня, который спал с собственной матерью?
Этим вечером мне было дело. Во всех отношениях. Я жила этим. Когда Айзек стоял посреди сцены, я тоже там была, в Фивах, смотрела, как разворачиваются события, и отвернуться было невозможно. Я задержала дыхание, когда Эдип бросился навстречу своей ужасной судьбе, пытаясь раскрыть тайну, которую делила со всеми присутствующими в театре. Тайну, которую я отчаянно хотела знать.
Личность. Цель. Самостоятельность.
«Правда, – прошептал голос в бесконечной тьме. – Что от меня осталось?»
Когда Эдип узнал, что путешественник, которого он убил много лет назад, был его отцом, а женился он на матери, страдание было искренним и мощным. Практически разрушительным. Его мучительное отрицание разносилось по всему театру, словно могло поколебать само его основание. Обрушить все здание на него, когда он упал на колени.
Когда Иокаста – его жена и мать – повесилась, горе и боль царя притянули зрителей слишком близко.
Когда он сорвал золотые фибулы с ее платья и с помощью них выцарапал глаза, театральная кровь, брызжущая из-под его ладоней, была такой же настоящей, как и кровь, испуганно бьющаяся в наших венах. Его агония наполнила все крики, все слоги, все слезливые ахи. И у нас не было другого выбора, кроме как тоже это почувствовать.
Я едва замечала всхлипы с соседних мест. Люди передавали платки и судорожно выдыхали. Но только когда Эдип, очистившись от ужасного веса пророчества, был изгнан из дома, я расплакалась, и слезы полились по щекам. Павший царь, низвергнутый в темноту, вынужденный бродить в одиночку.
Опустился занавес, и мы все вскочили на ноги, громогласно аплодируя. Толпа заорала громче, когда Айзек вышел на поклон. За бородой и потоками крови он казался изможденным. Потом он улыбнулся. Это была яркая, захватывающая дух, триумфальная улыбка человека, прошедшего темный путь и вышедшего на свет.
Я хлопала снова и снова и не вытирала слезы, текущие по щекам, а затухающее пламя огня во мне становилось все больше и тянулось к сцене.
Глава пятая
Айзек
Безумие после спектакля всегда казалось мне сюрреалистичным. Поздравительные объятия и похлопывания по спине от состава актеров словно касались чьего-то другого тела, пока я смотрел из-за угла, все еще потерянный и связанный с Эдипом. Некоторые актеры называли это «быть в кураже», но Мартин называл это «потоком». Поток творчества, в котором спектакль переставал быть спектаклем и становился реальностью.
«Поток» был моим наркотиком. Я начинал желать его, как только покидал театр. Я бы продал все, что имею, чтобы жить в том месте, где болезненные эмоции, пойманные в ловушку внутри меня, освобождались. Тогда я становился открытым и настоящим и все же защищенным костюмами и декорациями.
Лоррен Эмбри, сорокалетняя школьная учительница, играющая Иокасту, заключила меня в долгие объятия. Когда она отстранилась, в ее глазах стояли слезы.
– Каждый вечер, – сказала она, держа мое лицо в руках. – Как ты можешь столько отдавать каждый вечер?
Я пожал плечами.
– Просто выполняю свою работу.
Мы направились в гримерку, чтобы переодеться и стереть театральный грим, а в моем случае еще и фальшивую кровь. Переодевшись в повседневную одежду, остальные чесали языками и обсуждали спектакль, сокрушаясь, что осталось всего одно представление. Они попрощались и направились на встречу с друзьями и родственниками, пришедшими посмотреть на них. Как обычно, мне было немного любопытно, стоял ли батя среди толпы в фойе. Как обычно, я подавил интерес.
«Только если с каждым билетом давали бутылку Old Crow».
Гримерная теперь стояла пустая, за исключением меня, Мартина и Лена Хостетлера, игравшего Креонта.
– Парни, хотите выпить пива? – спросил он. А потом засмеялся: – Черт, Пирс, постоянно забываю, что тебе только восемнадцать, о царь, а не тридцать.
Мартин, стройный мужчина с гривой седеющих волос и большими голубыми глазами, засиял.
– Вообще-то сегодня…
Я кинул на него предостерегающий взгляд в зеркале, слегка качнув головой.
– …неподходящее время, – закончил он мысль. – Спасибо, Лен.
Лен отсалютовал.
– Какую пьесу ставим после этого, герр Режиссер? Вы приняли решение?
– Да, я решил, что это будет «Гамлет», – ответил Мартин, встречаясь со мной взглядом в зеркале.
– Хороший выбор, – заметил Лен. – Напрашивается вопрос, что пришло вам в голову раньше – пьеса или актер? – он засмеялся и похлопал меня по плечу. – Я шучу, парень. Ты гениален. Как обычно. – Он повернулся к Мартину: – Нам нужно использовать талант этого парня, пока Голливуд или Бродвей не забрали его, я прав?
– Точно мои мысли, – сказал Мартин.
– Хорошего вечера, парни.
Двери закрылась, и мы с Мартином оказались вдвоем.
– Весь актерский состав бы устроил тебе вечеринку в честь дня рождения, если бы ты им позволил, – сказал Мартин, завязывая шнурки.
– У нас вечеринка, – ответил я. – Вечеринка труппы. Завтра вечером после закрытия спектакля.
– Это не одно и то же…
– Невелика разница, – ответил я. – Мне девятнадцать, а я все еще в старшей школе – это чертовски грустно.
На лице Мартина появилось беспокойство, и я сразу пожалел, что не удержал свой чертов рот на замке.
– Это не твоя вина, – заметил он, удерживая мой взгляд в зеркале. – Из тебя выбили весь воздух, парень. Они оставили тебя, чтобы ты смог набрать его снова. Не стоит этого стыдиться.
Как и всегда, у меня не было достойного ответа на это, поэтому я сменил тему.
– «Гамлет?» – спросил я. – Я думал, что вы скорее выберете «Стеклянный зверинец»[21 - «Стеклянный зверинец» (англ. The Glass Menagerie) – отчасти автобиографическая пьеса Теннесси Уильямса.].
Мартин поднял руки:
– Лен прав. Я должен использовать талант, какой имею, а тебе нужно оказаться на сценах побольше. «Гамлет» – яркая роль, и она поможет нужным людям тебя заметить.
– Возможно.
– Не возможно. Это гарантировано. Я пытался связаться с несколькими агентствами, ищущими таланты. Несколькими важными особами из Нью-Йорка, одним из Лос-Анджелеса. Парень из Лос-Анджелеса уже согласился устроить тебе прослушивание этой весной.
Я откинулся на стуле.
– Ты шутишь?
Он положил руку мне на плечо.
– Мне неприятно терять тебя, Айзек, но я выпихну тебя из Хармони с помощью этой пьесы. Я хочу, чтобы «Гамлет» стал твоим великим финалом здесь.
Я уставился на него. Мартин знал об отношениях между мной и отцом. Он знал, что я коплю деньги, чтобы ко всем чертям вырваться из этого города. Наша свалка и бензоколонка не приносили дохода. Учитывая минимальную зарплату за уборку театра на должности неофициального разнорабочего Мартина и 30 долларов за каждый спектакль, в котором я играл, мне понадобится еще девятнадцать лет, чтобы заработать нужную сумму. Не говоря о том, что мои планы по спасению портила вина за то, что придется оставить батю напиваться одного до белочки в этом дерьмовом трейлере.
– Айзек, тебе нужно позаботиться о самом себе, – сказал Мартин. – Ты создан для чего-то большего и лучшего, чем то, что имеешь сейчас. И я знаю, что ты в это не веришь, но ты заслуживаешь чего-то лучшего.
