Клэр Пули "Правдивая история"

grade 4,3 - Рейтинг книги по мнению 990+ читателей Рунета

79-летний Джулиан, эксцентричный, одинокий художник, считает, что большинство людей на самом деле не честны друг с другом. А что, если они скажут правду? И поэтому в простой зеленой тетради Джулиан честно рассказывает о себе, а затем оставляет тетрадь в уютном кафе. Моника, невероятно деловая и энергичная хозяйка этого кафе, добавляет свою историю, а потом оставляет тетрадь в винном баре через дорогу, где ее найдет другой человек. Так постепенно тетрадь переходит из рук в руки и объединяет незнакомых людей, при этом кардинально меняя их жизнь, даря им счастье и даже любовь. Впервые на русском языке!

date_range Год издания :

foundation Издательство :Азбука-Аттикус

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-389-18871-6

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 14.06.2023

Это было ее объявление. Но не оригинал, а фотокопия. Моника почувствовала, что заливается краской.

– Я правильно думаю, что это предназначено для меня? – спросил Джулиан.

– А что, разве вы не художник? – промямлила она, как участник передачи «Время вопросов», который бьется над правильным ответом, не зная, сказать правду или напустить туману.

Он ненадолго поймал ее взгляд – змея, гипнотизирующая полевку.

– Да, художник, – ответил он, – и полагаю, именно поэтому ваше объявление было вывешено на стене «Челси стьюдиос», где я живу. И не одно, а целых три. – Он три раза выразительно стукнул по бумаге, лежащей на столе. – Возможно, это совпадение, но вчера в обычное время я пошел навестить Адмирала на Бромптонском кладбище и там, на его могильной плите, обнаружил еще одно ваше объявление. Из этого я заключил, что вы, вероятно, нашли мою тетрадь. Кстати, не уверен, что вы использовали нужный шрифт. Я придерживался Times New Roman. Думаю, вряд ли вы с ним ошибетесь.

К этому моменту Моника, стоявшая у стола Джулиана, почувствовала себя провинившейся школьницей, которую отчитывает директор. Или, скорее, она представила себе, как это могло быть, потому что сама не бывала в подобной ситуации.

– Можно? – спросила она, кивнув на стул напротив Джулиана.

Он чуть заметно наклонил голову. Усевшись, Моника воспользовалась моментом, чтобы собраться с духом. Пусть не пытается ее запугать. Она представила себе свою мать.

«Если нервничаешь, Моника, вообрази себя Боудиккой, королевой кельтов! Или Елизаветой Первой, или Мадонной!» – «Матерью Иисуса?» – спросит, бывало, она. «Нет, глупышка! Она чересчур кроткая и смиренная. Я имела в виду поп-звезду». Мама тогда расхохоталась так громко, что в стену стали стучать соседи.

Итак, настроившись на Мадонну, Моника обратила на сидевшего напротив довольно импозантного и чуть рассерженного мужчину твердый взгляд:

– Вы правы, я действительно нашла вашу тетрадь, и объявление было написано для вас, но я не наклеивала его на стену вашего дома или на могилу Адмирала. – (Джулиан скептически приподнял бровь.) – Я сделала один экземпляр и разместила его в окне. – Она кивнула на пустое место, недавно занимаемое постером. – Это фотокопия. Я ее не делала. Интересно, кто же это?

Этот вопрос занимал Монику. Зачем кому-то понадобилось красть ее постер?

– Ну, раз это не вы, это должен быть кто-то, прочитавший мою историю, – сказал Джулиан, – а иначе как он узнал бы, где я живу? Или про Адмирала? Явно не может быть совпадением, что единственная могильная плита, щеголяющая вашим постером, – это та самая, которую я навещаю уже сорок лет?

Моника смутилась еще больше, осознав, что человек, прочитавший историю Джулиана, прочел также и ее историю. Она постаралась выкинуть эту мысль из головы как слишком нервозную на данный момент. Моника, без сомнения, вернется к ней позже.

– Так вас это интересует? – спросила она Джулиана. – Вы согласны вести в моем кафе вечерний мастер-класс по живописи?

Ее вопрос надолго повис в воздухе, и Моника подумала, что надо его повторить. Но тут лицо Джулиана сморщилось, как гармоника, и он улыбнулся.

– Ну, поскольку вы и, похоже, кто-то еще пошли на большие хлопоты, было бы невежливо не согласиться, так ведь? Кстати, я Джулиан, – протягивая Монике руку, сказал он.

– Я знаю, – пожимая руку, ответила она. – А я Моника.

– С удовольствием поработаю с вами, Моника. У меня предчувствие, что мы с вами можем стать друзьями.

Моника пошла приготовить ему кофе, чувствуя себя так, будто ей только что присвоили десять очков за Гриффиндор.

Хазард

Хазард всматривался в изогнутый полумесяцем пляж, окаймленный пальмами. Лазурное Южно-Китайское море, безоблачное небо. Если бы он увидел такое в Instagram, то подумал бы, что это фотошоп с фильтром. Однако после проведенных здесь трех недель все это совершенство начинало действовать ему на нервы. Он поймал себя на том, что во время утренней прогулки по пляжу, пока песок не нагрелся так, что по нему невозможно идти босиком, мечтает увидеть на белом рассыпчатом песке собачье дерьмо. Что угодно, способное нарушить эту монотонную красоту. Хазард часто порывался позвать на помощь, но понимал, что этот пляж сродни глубокому космосу – никто не услышит твой вопль.

Пять лет назад Хазард побывал на этом острове. Тогда он останавливался на Ко-Самуе с друзьями, и они на пару дней уплывали куда-нибудь на катере. Он тяготился этой жизнью без удобств, стремясь поскорее вернуться к барам, клубам и вечеринкам «полнолуния» на Самуе, не говоря уже о надежном электричестве, горячей воде и Wi-Fi. Проступая сквозь бесчисленные омерзительные «обратные кадры» случайных связей, писание неуместных эсэмэсок под мухой и встреч в темных переулках с изворотливыми дельцами, – сквозили воспоминания об этом месте как об оазисе покоя в унылой пустыне его недавней истории. Поэтому когда Хазард в конце концов принял решение изменить свое поведение и разобраться со своей жизнью, то забронировал сюда билет в один конец. Действительно, этот остров находился очень далеко от всего того, что могло навлечь на него неприятности, и, вследствие дешевизны, ему хватило бы последней премии из Сити на жизнь здесь в течение нескольких месяцев, если возникнет в том необходимость.

На одном краю маленького пляжа стояло кафе «Удачливая мама», а на другом – бар под названием «Земляной орех» (по названию их единственного снека). Между ними, как жемчужины на нитку (но без блеска), были нанизаны двадцать пять бунгало, построенные среди пальм и обращенные к морю. № 8 принадлежал Хазарду. Это было незатейливое деревянное строение, немногим больше садового сарая на участке его отца.

Там была спальня с двуспальной кроватью, занимающей почти все пространство и занавешенной огромной москитной сеткой, которая изобиловала дырками, удобными для проникновения целых полчищ изголодавшихся насекомых. Как спасательная капсула корабля-носителя, с одного бока приткнулась маленькая ванная с туалетом и душем с холодной водой. Окна размером чуть больше люка были тоже затянуты москитной сеткой. Единственными предметами мебели, помимо кровати, были: прикроватный столик, сделанный из старого ящика из-под пива «Тигр», одинокая книжная полка с разношерстной эклектичной коллекцией книг, завещанных Хазарду уезжающими туристами, и несколько крючков, на которые он вешал свои саронги, купленные в городке. Интересно, что бы подумали его старые приятели, увидев, как он весь день разгуливает в юбке.

Хазард тихо раскачивался в гамаке, подвешенном между двумя стойками по обеим сторонам деревянного помоста, идущего вдоль бунгало, и смотрел, как к берегу причалила небольшая моторная лодка с туристами. По мере того как солнце опускалось за горизонт, небо окрашивалось в невероятные оттенки красного и оранжевого. Хазард знал, что через несколько минут стемнеет. В этих краях вблизи экватора солнце скрывалось поспешно. Никаких продолжительных, эффектных и дразнящих прощаний, к которым он привык дома. Это было больше похоже на тот момент, когда выключают свет в спальне пансиона.

Он услышал, как врубился генератор «Удачливой мамы», и уловил еле заметный запах бензина, а также обрывки разговора Энди и Барбары (как полагал Хазард, измененные на западный манер их тайские имена), занятых приготовлением вечерней трапезы.

Уже двадцать три дня Хазард не прикасался к спиртному или наркоте. Он был в этом уверен, поскольку делал зарубки на деревянной раме кровати, словно он не турист, находящийся в одном из красивейших уголков земли, а заключенный Алькатраса. В то утро он насчитал четыре группы по пять зарубок и еще три. Это были долгие дни, перемежавшиеся волнами головной боли, потливости и дрожи, и ночи с невероятно яркими сновидениями, в которых он переживал самые дикие свои желания. Только прошлой ночью ему приснилось, что он вдыхает дорожку кокаина с упругого, загорелого живота Барбары. За завтраком он не осмеливался взглянуть на нее.

Тем не менее Хазарду становилось лучше, по крайней мере физически. Туман в голове и усталость понемногу отступали, но на смену им пришла буря эмоций. Это досадное чувство вины и сожаления, эти страх, скука и ужас, которые он всегда прогонял стопкой водки или дорожкой кокса. Его преследовали воспоминания о секретах, выболтанных ради хорошего анекдота, о подружках, преданных ради перепихона в туалетной кабинке ночного клуба, о провальных сделках, заключенных на волне химического ощущения неуязвимости. И странно, что в процессе этого жуткого самоанализа он часто ловил себя на мыслях об историях из той зеленой тетради. Ему представлялось, как Мэри пытается игнорировать натурщиц Джулиана, как Джулиан посреди ночи кромсает свои полотна, как Таня лежит распластавшись на тротуаре, а Моника приносит клиентам кексы, мечтая о любви.

Перед поездкой Хазард зашел в кафе Моники, чтобы вернуть тетрадь, и, к своему ужасу, обнаружил, что Моника – та самая женщина, с которой он столкнулся в тот вечер, накануне увольнения со службы, когда решил покончить со своей прежней жизнью. Он быстро ушел, пока она его не заметила. Итак, тетрадь по-прежнему оставалась у него, и чем дольше, тем сильнее ее тайны застревали у него в мозгу, и от них было не избавиться. Ему интересно было узнать, удалось ли Монике уговорить Джулиана проводить у нее мастер-классы по живописи и какой парень может сделать ее счастливой.

В семь часов вечера по берегу разносился звон колокольчика. Время ужина. «Удачливая мама» предлагала лишь одно вечернее блюдо. Это было единственное кафе в пешей доступности, так что выбирать не приходилось. После многих лет, когда надо было выбирать из бесчисленных вариантов, принимать решение на каждом подуровне – чай или кофе? капучино, американо, латте? обычное молоко, обезжиренное или соевое? – Хазард находил отсутствие опций удивительно приятным.

В кафе, открытом с одной стороны, с деревянным полом и соломенной крышей, стоял один большой стол, занимавший всю его длину. Вокруг него были расставлены несколько столов поменьше, но новые посетители довольно быстро усваивали, что принято присоединяться к группе за общим столом, если только вам не хотелось ловить на себе подозрительные взгляды прочих туристов: а может быть, вам есть что скрывать?

Пока Хазард смотрел на туристов, шедших к «Удачливой маме», у него возникла идея. Многие из тех, кого он здесь встречал, были из Лондона или планировали его посетить. Он мог бы разузнать о каждом из них и подыскать для Моники бойфренда. В конце концов, он порядочно о ней знает. Больше, чем когда-либо удосуживался узнать о своих подружках. Он мог бы стать для нее своего рода доброй феей, тайной свахой. Это было бы забавно. Или, по крайней мере, было бы чем заняться.

Хазард уселся и, испытывая прилив энергии из-за своей новой миссии, стал исподтишка разглядывать других гостей. Насколько он мог судить, он занимал где-то четвертое место по длительности пребывания на острове. Большинство туристов останавливались здесь дней на пять или около того.

Нил, сосед Хазарда, живший в бунгало № 9, находился здесь дольше всех. Почти год. Когда-то он придумал нечто вроде приложения, которое продал крупной технологической компании, и с тех пор занимается тем, что потворствует своему внутреннему хиппи. Он пытался научить Хазарда медитации, вероятно уловив его внутреннее смятение, но Хазарду никак не удавалось отрешиться от мыслей о ступнях Нила, покрытых пожелтевшей, омертвевшей кожей, и о толстых, ороговевших, как копыта, ногтях. Этот факт выводил Нила из новой игры Хазарда. Какой бы безнадежной ни была Моника, эти ноги не прокатят. Моника сразу поразила Хазарда своей приверженностью личной гигиене.

Относительно долго находились здесь также Рита и Дафни: обе на пенсии, одна – вдова, другая – никогда не была замужем, обе – ярые сторонницы хороших манер. Хазард наблюдал, с каким возмущением смотрит Рита на одного из гостей, бесцеремонно потянувшегося через нее за кувшином с водой. У каждой было отдельное бунгало. Дафни, по идее, жила в № 7, но Хазард, ставший ранней пташкой, частенько видел ее входящей в свое бунгало по утрам, а не выходящей из него, и это заставило его заподозрить дам в сафической интрижке на склоне лет. А почему бы и нет, черт возьми?!

Энди торжественно поставил на стол перед Хазардом блюдо с большой запеченной рыбой, которой хватило бы на три-четыре человека.

Опытный взгляд Хазарда скользил вдоль длинного стола, отбрасывая все парочки, находившиеся на разных стадиях пресыщения любовью, и мужчин моложе тридцати лет. Даже если кто-то из них имеет достаточно широкие взгляды, чтобы связаться с женщиной старше себя, вряд ли он будет готов к этой теме с деторождением, настоящему «пунктику» Моники.

Взгляд Хазарда на миг задержался на двух девушках из Калифорнии. Не старше двадцати пяти, предположил он. Невинные, свежие, с сияющей персиковой кожей. Замутить, что ли, с одной из них, вяло подумал Хазард. Может, и с обеими. Но пожалуй, он был не готов на подвиги, когда его не подстегивала фальшивая уверенность от спиртного или дорожки кокса.

Хазард вдруг подумал, что не занимался сексом с той ночи с Бланш. По сути дела, у него не было трезвого секса с… Он отматывал память дальше и дальше назад, пока не уперся в слово «никогда». Эта мысль ужасала. Как вообще возможно заниматься столь интимными и откровенными вещами? Наверняка без оглушающего действия наркотиков все эти толчки, шлепки, стоны, а подчас даже выпускание газов вызывали бы глубокий стыд? Может быть, он никогда больше не будет заниматься сексом. Эта мысль, как ни странно, ужасала меньше, чем мысль о том, что он никогда больше не возьмет в рот спиртного и не прикоснется к наркоте, а эту последнюю мысль он обдумывал уже несколько недель.

Он повернулся к шведу, сидящему слева, и протянул ему руку. Тот казался подходящей кандидатурой.

– Привет, ты, наверное, здесь новенький. Я Хазард.

– Гюнтер, – ответил тот с улыбкой, демонстрирующей впечатляющую скандинавскую стоматологию.

– Откуда ты и куда направляешься? – Хазард применил первый ход, обычный для острова, – что-то вроде разговора о погоде у себя дома. Здесь не было смысла обсуждать погоду, поскольку она оставалась неизменной.

– Я из Стокгольма, на пути в Бангкок, Гонконг, а затем в Лондон. А ты?

При упоминании Лондона Хазард мысленно похвалил себя: «Дай пять!» Это могло сработать.

– Я из Лондона, приехал сюда на несколько недель, пока не найду новую работу, – ответил он.

Расправляясь с рыбой, Хазард на автопилоте болтал с Гюнтером. Ему было сложно сконцентрироваться на разговоре, поскольку его завораживало ледяное пиво Гюнтера, которое тот пил из запотевшей стеклянной бутылки. Хазард опасался, что если не переключит свое внимание, то вырвет бутылку из руки шведа и осушит ее.

– Играешь в нарды? – спросил он, как только они покончили с ужином.

– Конечно, – ответил Гюнтер.

Хазард подошел к одному из столов в углу, на котором с одной стороны лежала шахматная доска, а с другой – доска для нардов.

– Так чем ты занимаешься дома, Гюнтер? – поинтересовался Хазард, пока они расставляли нарды.

– Я учитель, – ответил тот. – А ты?

Это, подумал Хазард, чрезвычайно хорошая новость. Шведу несложно найти другую работу, он умеет обращаться с детьми. Глядя на большие руки Гюнтера с ухоженными ногтями, Хазард сделал вывод о его аккуратности и чистоплотности.

– Я был банковским служащим. Биржевым маклером. Но, вернувшись домой, займусь поисками новой работы.

Гюнтер бросил шесть и один. Хазард подождал, пока тот сделает классический блокирующий ход. Он пропустил. Что за любитель. Для Хазарда это означало красную линию. Он быстро напомнил себе, что не ищет в Гюнтере партнера для игры на всю жизнь и что, вероятно, Моника не слишком привередлива в отношении умения играть в нарды.

– Наверное, у тебя осталась дома жена? – переходя к делу, спросил Хазард.

Он не заметил у шведа обручального кольца, но всегда разумнее проверить еще раз.

– Не жена. Подружка. Но как это у вас говорят? То, что происходит в поездке, останется между нами, верно?

И он заговорщицки кивнул в сторону двух девушек из Калифорнии.

Настроение Хазарда сдулось, как лопнувший воздушный шарик. Возможно, к месту сказанная фраза, но жутко свободные нравы. Испытывая к Гюнтеру покровительственное отеческое чувство и удивляясь сам себе, Хазард пришел к выводу, что шведу ничего не светит. Моника заслуживала лучшего. Ему захотелось поскорее очистить доску от всех шашек Гюнтера и пойти спать.

Когда Хазард вернулся к себе, сжимая в руке масляный фонарь «молния», поскольку генератор на ночь выключали, то обнаружил, что совершенно не устал. Тем не менее ему не хотелось присоединяться к толпе в «Земляном орехе». Мысль о том, что ему придется смотреть, как другие пьют спиртное, пока он потягивает диетическую колу, была невыносима. Он взглянул на книги, стоявшие на полке. Он прочитал их все по меньшей мере один раз, за исключением Барбары Картленд, которую дала ему Дафни. Вчера он попытался одолеть первую главу, но глаза стали закрываться на второй странице. Потом Хазард заметил высовывающуюся из ряда книг тетрадь Джулиана, как будто она умоляла достать ее. Хазард так и сделал, взял ручку, открыл первую чистую страницу и принялся писать.

Джулиан

Джулиан проснулся с ощущением какой-то перемены. Он не сразу понял, в чем дело. Последнее время ему казалось, что его рассудок и тело работают на разных скоростях. Утром сначала просыпалось тело, а рассудку требовалось еще какое-то время, чтобы догнать тело, осознать, где он находится и что вообще происходит. Это было странно, поскольку он всегда находился в одном и том же месте и никогда ничего не происходило. Потом наступал краткий момент пересечения, синхронности, после чего – в оставшуюся часть дня – его тело тащилось в нескольких шагах позади рассудка, стараясь идти в ногу.

Размышляя, Джулиан рассматривал зеленые линии на стене рядом с кроватью – разные оттенки зеленого, – как травинки, пятнистые от солнечного света. Их в свое время нарисовала Мэри, намереваясь сделать косметический ремонт их с Джулианом спальни. В конце концов ни один из цветов не был выбран, и комната осталась с теми же стенами грязновато-кремового оттенка. Возможно, Мэри уже тогда поняла, что в этом нет смысла.

Наконец Джулиан понял, что же нового было в этом утре: сознание цели. Сегодня ему предстоят дела. Условленная встреча. Его ждут люди. Рассчитывают на него. Он откинул одеяло более бодро, чем обычно, выбрался из кровати и осторожно спустился по винтовой лестнице, ведущей с бельэтажа, где размещались его спальня и ванная комната, в гостиную открытой планировки и кухоньку. Там висел список, пришпиленный к двери холодильника.

1. Выбрать одежду.

2. Подобрать материалы.

3. Инструменты и приспособления.

4. Реквизит.

5. Быть «У Моники» точно в семь часов вечера.

Он два раза подчеркнул слово «точно». Не потому, что мог забыть, но потому, что много лет подряд ему не нужно было приходить куда-то «точно», за исключением, может быть, зубного врача, – и это вызывало у него необычное волнение.

Выпив первую за день чашку крепкого кофе, Джулиан пошел в гардеробную. В те времена, когда они с Мэри принимали гостей, остававшихся на ночь, это была гостевая комната, но теперь она была заполнена рядами металлических стоек с висевшей на них одеждой Джулиана и расставленной внизу обувью. Джулиан любил свои шмотки. Каждая хранила в себе воспоминания о времени, событии, любовном романе. Если закрыть глаза и сильно вдохнуть, иногда можно было почуять запах ушедшей эпохи: домашнего конфитюра Мэри, бездымного пороха с шоу фейерверков на маскараде в Венеции или конфетти из лепестков роз со свадьбы в «Кларидже».

Стоящая в углу кушетка была завалена разными предполагаемыми на сегодня шмотками, которые Джулиан приготовил еще с вечера. Последнее время одевание занимало у него так много времени, что важно было иметь гардероб на выбор прямо перед выходом, а иначе он весь день мог провести, застегивая и расстегивая пуговицы непослушными артритными руками. Окинув критическим взглядом различные опции, он остановился на более скромной. Профессионально. Удобно. Ему не хотелось, чтобы одежда отвлекала от главного – урока рисования.

Затем Джулиан пошел в свою студию с высоченным потолком, свет в которую лился через стеклянную крышу и окна от пола до потолка, и открыл ящик с надписью «КАРАНДАШИ». По природе Джулиан не был таким уж аккуратным. Исходя из общепринятых стандартов, в его доме царил бардак. Однако две стороны своей жизни он содержал в безупречном порядке: одежда и художественные материалы. Он тщательно отбирал обычные карандаши, чернографитные карандаши и ластики: какие-то из них были довольно новые, другие относились ко времени Битлз – и все, что в промежутке. Любимые карандаши Джулиана затачивались так много раз, что их было почти невозможно держать в руке, но он не мог их выбросить. Это были старые друзья.

Джулиан порадовался, что все еще может привлечь к себе толпу. Та приятная дама, Моника, сказала ему, что на вечерний мастер-класс придут десять человек. Ей даже пришлось некоторым отказать! Да, есть еще порох в пороховнице.

Он покружил по студии, собирая вещи, которые могли пригодиться его новым студентам, нашел для них несколько этюдных досок. В качестве задников для натюрмортов ему подошли бы ткани, в которые были задрапированы манекены. Он покопался в своих любимых справочниках в поисках образцов, способных вдохновить самых простодушных учеников. Он старался не отвлекаться на расставленную в хронологическом порядке коллекцию выставочных каталогов, которая с легкостью могла перенести его в художественный мир Лондона шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых.

Моника просила за двухчасовой урок по пятнадцать фунтов с человека. Джулиан посчитал, что цена высокая, но она не придала его словам значения, сказав: «Это Фулхэм. Здесь люди больше платят за выгул собаки». Ему заплатили семьдесят пять фунтов за сессию (небольшое состояние!), и Моника к тому же дала ему деньги на покупку дополнительных материалов, которые он при необходимости мог купить в магазине для художников.

Джулиан взглянул на карманные часы. Было десять часов утра. Магазин как раз должен был открыться.

Проходя мимо кафе, Джулиан увидел, как Моника с подносом напитков в руках прокладывает себе путь в обход очереди, собравшейся у стойки. Он еще раньше заметил, что Моника ни минуты не пребывает в покое. Даже сидя, она была оживлена, энергично размахивая из стороны в сторону темным хвостом. Сосредоточившись на чем-то, она непрерывно накручивала на указательный палец прядь волос, а слушая кого-то, наклоняла голову набок, совсем как его старый джек-рассел.

Джулиан по-прежнему скучал по своему псу Киту. Тот околел как раз через несколько месяцев после смерти Мэри. Он винил себя за то, что, скорбя по Мэри, не уделял должного внимания питомцу. Кит тогда начал чахнуть, постепенно утрачивая энергию и живость, пока однажды вовсе не перестал двигаться. Джулиан попытался тогда скопировать эту медленную, но верную манеру умирания, но и в этом, как во многих других вещах, потерпел неудачу. Он положил трупик Кита в хозяйственную сумку, отнес на кладбище и, пока никто не видел, зарыл его рядом с Адмиралом.

Похоже, Моника всегда знает, что делает и куда идет. В то время как большинство людей казались сломленными превратностями судьбы, у Моники был такой вид, будто она на каждом шагу направляет свою судьбу или даже борется с ней. Джулиан был знаком с ней всего неделю, но возникало ощущение, что она подобрала его, переустроила все, что его окружало, и поместила его в реальность, измененную непостижимым и чудесным образом.

И все же, хотя Моника успела здорово повлиять на его жизнь, Джулиан осознавал, что едва знаком с ней. Он действительно хотел написать ее, словно его кисть могла обнажить правду, прячущуюся за защитным барьером, который она воздвигла вокруг себя. Джулиану уже пятнадцать лет не хотелось никого писать.

Сколько раз за последние несколько лет Джулиан шел по этой улице, с изумлением глядя на проносившихся мимо людей, любопытствуя, куда они идут и что делают, в то время как сам он бесцельно переставлял ноги только из страха, что если не будет этого делать, то его окончательно заклинит? Но сегодня он был одним из них – человеком, идущим куда-то.

Джулиан начал напевать себе под нос, вызвав улыбку у одного или двух человек, проходивших мимо. Не привыкший к подобной реакции, он подозрительно глянул на них, и те ускорили шаг. В магазине для художников Джулиан отобрал двадцать больших листов плотной бумаги и отнес их к кассе. Нет ничего более бодрящего, подумал он, но и пугающего, чем чистый лист бумаги.

– Я покупаю материалы для своего мастер-класса, – сообщил он кассиру.

– Угу, – пробурчал тот.

Его вряд ли можно было назвать говоруном.

– Интересно, будет ли сегодня у меня на уроке какой-нибудь многообещающий Пикассо, – сказал Джулиан.

– Наличные или карта? – откликнулся кассир.

На лацкане его пиджака красовался беджик с пятью звездами за обслуживание покупателей. Джулиан подумал: а каковы кассиры с одной звездой?

Следующая остановка – реквизит.

Джулиан задержался возле углового магазинчика, перед которым были выставлены большие корзины с фруктами и овощами. Может быть, чаша с фруктами? Нет. Скучно и банально. Даже урок для начинающих может быть более оригинальным, не так ли? И тут – словно его огрели по лицу мокрой копченой селедкой – в нос ему ударил запах рыбной лавки. Он взглянул на витрину, и вот оно – то, что нужно.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом