…Танцующей походкой, с букетом цветов Люба подходит к двери Сержа, звонит. Открывают.
– В чем дело, Люба? Что случилось? – удивленно спрашивает Серж.
– Я шла мимо, – игриво заявляет Люба. Серж хмыкает.
– Ты же знаешь, я после девяти не работаю.
– А я просто в гости… можно? – вертится Люба.
– Хорошо. Заходи, – довольно сухо принимает ее Серж. – Хотя должен тебе сказать, что интеллигентные люди без звонка не ходят в гости. Звонят предварительно.
Личико Любы слегка вытягивается, но она не отступает. Усаживается в кресло, играет букетом, нюхает его. Серж отодвигается от своего рабочего стола, где лежат лупа и крупная старинная медаль, которую он рассматривал…
– Красивые цветы, правда? – совсем уже натужно пытается поддержать общение Люба.
– Красивые, – осторожно отвечает Серж.
Люба подходит к нему, перегибаясь через него, кладет цветы на стол, обнимает его за плечи:
– Серж, а из меня получилась женщина либерти?
Серж кивает.
– А тебе нравятся женщины этого типа? – спрашивает она, заглядывая ему в глаза снизу.
Он смотрит на нее со странным выражением, кладет себе на колени, переворачивает лицом вниз, засовывает руку под платье, поднимает его и, взяв в руки рассыпавшийся букет, довольно сильно стегает ее по ягодицам.
– Ой! – вскрикивает Люба от неожиданности.
Серж легко удерживает ее одной рукой, продолжая стегать. Потом оправляет платье, поднимает ее на руки и несет к двери.
– Иди, женщина либерти. И не забудь: завтра жду вас к двум. Всё поняла?
Закрывает дверь, улыбаясь, берет растрепанные цветы и выбрасывает в круглую корзину для мусора под столом.
– …Воды дай, – просит Вадим, и Вера выскальзывает из-под одеяла и идет за водой. Открывает холодильник, столь поразивший ее воображение, достает бутылку минеральной воды, наливает в стакан и несет его осторожно, держа в обеих руках.
– Вадим, вода. – Подает стакан. Он выпивает, она забирает из его рук стакан, становится на колени рядом с тахтой, не отпускает его руки, прижимает руку к себе, целует.
– Попроси еще чего-нибудь, – шепчет Вера.
– Спать ложись, – отвечает Вадим.
– Ты не понимаешь, не понимаешь… Мне все время хочется для тебя делать что-нибудь такое… невозможное… чтоб тебе кровь мою перелили… я бы для тебя всё могла, не знаю чего. – Рука его толстая, мускулистая, Верка вся как эта мощная рука.
Он подхватывает её, сажает себе на грудь. Просыпается.
– Ты меня любишь?
– Очень, Вадим, – выдыхает воздух Вера.
– И для меня на всё готова?
Она кивает.
– И всё для меня сделаешь?
Она опять кивает.
– Завтра утром уйдешь отсюда и не придешь, пока я тебя не позову…
– Как? – изумляется Вера. – Почему?
– Приезжает завтра моя невеста, англичанка. Я женюсь, Вера.
Вера смотрит на Вадима непонимающими глазами.
– Я женюсь на англичанке и уезжаю, – повторил он.
Вера обхватывает голову, как будто защищаясь от удара.
– А я? – неживыми губами говорит она. – А я?
– Детка, у меня есть хорошая мысль: ты поедешь на юг. В Ялту или в Сочи. Снимешь квартиру и будешь меня ждать. А я недели через три, как закончу все дела, к тебе подскочу, а? – Вадим гладит Веру по голове.
– А она… вот сюда придет? – Вера касается рукой тахты, на которой лежит Вадим. Вадим молчит. – А-а! – кричит Вера, взметнув вверх кулаки.
– Иди, иди сюда, не кричи! – Вадим подминает Верку, зажимает ей рот, а она всё продолжает кричать, впивается ногтями в его шею.
…Мчится по улице, по самой середине машина скорой помощи. Улица пустая, час предрассветный. Машина сворачивает в переулок, останавливается возле знакомого дома стиля модерн. Выскакивают двое молодых мужчин – в парадное, по лестнице. Быстро, движения точные. Бригада реанимации.
Любочка в вечернем платье встречает их у дверей открытой квартиры.
– Сюда, – открывает дверь в комнату.
На кровати, поверх одеяла, лежит Вера. На вид – мертвая. Тонкая белая рука свесилась вниз.
Врач поднимает веко. Рука на пульсе.
– Жива, – констатирует. – Чем она, не знаете?
Люба протягивает две стеклянные трубочки. Пустые. Он рассматривает на свет надпись.
– Понятно, – говорит молодой врач, – дело плохо. Когда она выпила, как вы думаете?
– Не знаю. Я вчера вечером ушла, ее дома не было, а пришла вот час назад из гостей… Думала, она мертвая. Потом вижу – дышит.
Любочка вцепилась в руку врача.
– Спасите! Спасите!
Врач устало стряхивает руку, обращается ко второму:
– Промоем?
– Пульс нитевидный, Костя. Опасно, – отвечает другой.
– Без тебя знаю. Ставь капельницу.
– Как знаешь…
Потянулись шланги, какое-то стекло, колбы из чемоданчика врачебного.
– Две простыни, два таза, быстро, быстро, – командует врач.
Люба в своем вечернем платье мечется по комнате. В дверях – лицо соседки тети Лиды.
…Перед дверью, на которой написано “Реанимация”, сидит на стуле Люба. Всё в том же вечернем платье. Тушь потекла, лицо размазано, глаза в одну точку. Выходит крупная врачиха, садится рядом с Любой.
– Как тебя зовут? – спрашивает.
– Люба, – безучастно отвечает.
– Любочка, жива твоя сестра. Она в очень тяжелом состоянии. Не знаю, сможем ли её вытащить.
– Господи… – шепчет Люба, – что делать-то? Может, принести ей лекарства какие… я всё достану… икру…
– Какая икра, – покачала головой врачиха. – Ей повезло, что она к нам попала. У нас единственное место в Москве, где есть хорошая аппаратура. Ее подключили к аппаратам, они ей кровь гоняют, чистят. Теперь от врачей ничего не зависит. Мы, что могли, сделали, а ты иди домой, жди. Не надо тебе здесь сидеть. Родители уже знают?
– Нет у нас. Матери нет. Отец – алкаш, – всё так же безучастно отвечает Люба.
– Вот ты пойди к отцу, побудь с ним. Всякое бывает. Она молодая, организм… – врачиха запнулась, – организм крепкий…
…Люба выходит из электрички, всё в том же вечернем платье, в босоножках на высоких каблуках, ступает на деревянный настил. Доходит до лестницы, сходит на тропинку, снимает босоножки и, держа их в руках, идет по дороге. Ее обгоняют мотоцикл, тетки с хозяйственными сумками. Она сворачивает с тропинки, идет через помоечный нечистый кустарник, выходит к оврагу, спускается, поднимается вверх и выходит к покосившемуся неряшливому дому в три окна, с разваливающимися хозяйственными постройками. Идет через двор, заросший сорняком, подходит к незакрытой двери, стучит, входит.
– Дед! – кричит Люба. – Дед! Василий Федорович!
Никто не отзывается. Темная внутренность дома. Грязь и бедность. Незаправленная кровать с кучей тряпья, вместо одеяла – тулуп. Бутылки, грязные кастрюли на столе.
Дед появляется из-за Любиной спины. Некрасивый кривой старик с приплюснутым носом.
– Чего орешь? – спрашивает дед.
Люба вздрагивает, пугается.
– Я, вот, приехала, – наклоняет голову Люба. – Здравствуй.
– Ой, радость моя! – кривляется дед. – Внучка приехала! Щас за соседями побегу, праздник гулять будем!
Замолчал дед. Молчит Люба. Долго молчит.
– Ну, чего надо? Говори, чего приехала-то? Чай, не в гости.
– Верка отравилась. Плохо очень, – заплакала Люба.
– Как мать ваша померла, ни разу я вас здесь не видел. Чего теперь-то вдруг прискакала? – сердито выговаривает дед.
– Помоги, – через слезы просит Люба. – Помоги.
– О, помоги! У вас свои помочи! Что я, лекарь, что ли? У вас тама всего полно, пусть и помогают, – всё сердится дед, – я-то при чем?
– Помоги, – всё твердит Люба. – Ты можешь…
– Отравилась! И пусть помирает! Бляди! У-у! Блядская порода! – зло хрипит старик. И тут стало видно, что он нетрезвый.
Сказал и вышел. Помочился возле двери. Люба сидит на стуле перед грязным столом. Дед проковылял через двор к сараюшке, вошел туда, скоро вышел, неся что-то в руках.
Подошел к Любе, сунул ей в руку большой темный клубок.
– Держи! В правой держи, а на левую мотай. От себя. У, дура… Чего смотришь, как овца? Не понимаешь? Нитку держи крепко и тяни. Чтоб не померла… Изо всех сил тяни… Блядская вся ваша порода…
…Люба сидит на том же стуле возле реанимации, все в том же вечернем платье. В руках клубок. Сидит и мотает. Клубок кончился, она его переложила из руки в руку и снова стала мотать, тянуть. Из-за двери выглядывают две медсестры.
– Всё сидит? – спрашивает одна.
– Третьи сутки, – отвечает другая.
– Может, поесть ей принести?
– Я уже предлагала, она только головой мотает. По-моему, она того… – Сестра крутит рукой возле виска.
– Тань, да кто ж двинется, подумай! Девчонки – сироты, и одна-единственная сестра…
– Думать надо, Валя, вот что… Если из-за таких дел травиться, травилки на всех не хватит…
