– Да, хотя погоня занесла нас за пределы Сахеля. Мы поймали их у самых стен торговцев-язычников. Лишь двоим удалось пройти через ворота неверных. Мы люди благородные и не стали сжигать их деревянные стены. Мы не стали убивать мужчин и порабощать женщин. Мы обсудили случившееся с их советом торговых посредников, которые давно знали твою семью. Мы представили доказательства, и они, посоветовавшись, отдали бандитов нам на расправу. Мы не пощадили их – они умирали много дней, в назидание другим, кто нарушит законы, которые старше, чем сама пустыня. Возможно, стервятники до сих пор растаскивают их кости.
– За это я тебе благодарен, Мустаф. А что с моим наследством?
– Это мы тоже обсудили с торговыми посредниками. Возможно, они нас обманули – кто мы для них, как не невежественные песчаные дьяволы? А может, и нет. При нас были сабли, все еще обагренные кровью тех, кто причинил нам зло.
– Вряд ли вас обманули, Мустаф. Это не в их обычаях. И как ты говоришь, они были напуганы.
– Осталось немного золота и серебра. А верблюды их не интересовали.
– Скольких вы потеряли?
– Одного. И мой сын Насеф был ранен. Тебе стоило его видеть – настоящий лев! Моя гордость не знает границ. Я рад, что мои чресла породили такого сына! Мой Насеф – лев пустыни. Он станет могучим воином, если юношеский пыл его не убьет. Он лично прикончил троих! – Вождь прямо-таки сиял от гордости.
– А лошади? Ты говорил про лошадей.
– Три. Три наших лучших. Мы скакали, не зная устали. И мы послали гонца к родным твоего отца, чтобы те узнали о случившемся и могли предъявить свои требования. Он пока не вернулся.
– Ему предстоит долгий путь. Я оставляю все тебе, Мустаф. Прошу только дать мне коня и немного денег, чтобы я мог начать проповеди.
Мустаф удивленно посмотрел на него:
– Мика…
– Теперь я Эль-Мюрид. Мики аль-Рами больше нет. Он был мальчишкой, который умер в пустыне. Я вернулся из огненного тигля как Ученик.
– Ты серьезно? – (Эль-Мюрида удивило, что кто-то еще может сомневаться.) – Ради моей дружбы с твоим отцом выслушай меня. Не иди по этому пути. Он принесет лишь горе и слезы.
– Я должен, Мустаф. Сам Господь приказал мне.
– Мне следовало бы тебя удержать, но не стану. Да простит меня призрак твоего отца. Пойду выберу коня.
– Белого, если есть.
– Есть.
На следующее утро Эль-Мюрид снова проповедовал под пальмами. Он страстно говорил о едва сдерживаемом гневе Господа, который терял терпение, видя, как его избранные пренебрегают обязанностями. Аргумент в виде высохшего оазиса трудно было опровергнуть, как и сбросить со счетов невероятно жаркое лето. Несколько слушателей помоложе остались, чтобы задать вопросы и послушать ответы.
Три дня спустя у входа в палатку Эль-Мюрида послышался шепот Насефа:
– Мика? Можно войти?
– Входи. Насеф, можно попросить тебя называть меня Эль-Мюрид?
– Извини. Конечно. – Юноша расположился напротив Эль-Мюрида. – Мы с отцом поссорились. Из-за тебя.
– Печально слышать. В том нет ничего хорошего.
– Он велел мне держаться от тебя подальше, и Мерьем тоже. Так же собираются поступить и другие родители. Они все больше злятся – слишком много идей ты пытаешься оспорить. Тебя терпели, пока думали, что все это бред после пустыни, но теперь тебя называют еретиком.
– Меня? – ошеломленно переспросил Эль-Мюрид. – Меня, Ученика, обвиняют в ереси? Как такое может быть?
Разве он не был избран Господом?
– Ты бросаешь вызов старым обычаям. Их обычаям. Ты обвиняешь их. Ты обвиняешь священнослужителей Аль-Габы. Они привыкли к своим традициям, и вряд ли стоит рассчитывать, что они скажут: «Да, мы виновны».
Эль-Мюрид не предвидел, что зло может оказаться настолько коварным, чтобы отразить его собственные аргументы. Он недооценил врага.
– Спасибо, Насеф, что предупредил меня. Ты настоящий друг. Я запомню. Насеф, я не предполагал подобного.
– Я так и думал.
– Тогда иди. Не навлекай на себя недовольство отца. Поговорим позже.
Насеф встал и вышел, едва заметно улыбаясь.
Эль-Мюрид молился много часов, уйдя в глубины своего юного разума. Наконец он понял, какова воля Господа.
Эль-Мюрид смотрел вдоль длинного каменистого склона на Аль-Габу. Невысокий холм был полностью бесплоден, и казалось, окутавшая его тьма в любое мгновение могла сползти вниз, пожрав все окружавшее его добро. Именно здесь должна была состояться его первая и самая важная победа. Какой смысл завоевывать души клана эль-хабиб, если духовные пастыри вновь поведут их назад по пути зла, стоит лишь ему отправиться в путь?
– Я иду в храм, – сказал он сельчанину, пришедшему посмотреть, чем он занимается. – Собираюсь прочитать проповедь. Я покажу им истину, а затем позволю в лицо назвать меня еретиком, рискуя навлечь на себя гнев Господа.
– Разумно ли это?
– Это необходимо. Они должны объявить себя либо правоверными, либо орудиями зла.
– Я скажу остальным.
Эль-Мюрид начал свой путь.
В религии пустыни не водилось дьявола, пока его не назвал Эль-Мюрид. Зло было территорией демонов, призраков и падших духов, не имевших вождя. А патриархальный Господь Хаммад-аль-Накира был лишь главой семейства богов, подозрительно напоминавшего обширные семьи империи и пустынные кланы. Главным источником проблем Господа был его брат, черная овца в семье, который постоянно вмешивался в его дела, получая удовольствие от возникающего хаоса. Религия также хранила в себе следы анимизма, веры в переселение душ и поклонения предкам.
Ученые Ребсаменского университета в Хеллин-Даймиеле считали пустынных богов слабым эхом семейства, которое когда-то объединило изначальные Семь Племен. А потом возглавило их миграцию в земли, которым предстояло стать империей, а позднее Хаммад-аль-Накиром.
В своих проповедях Эль-Мюрид предавал анафеме анимизм, поклонение предкам и веру в переселение душ, возводя главу семейства до уровня всемогущего единственно истинного Господа, братья, жены и дети которого стали простыми ангелами. А лезущий не в свои дела брат стал злом, повелителем джиннов и ифритов, а также покровителем всех колдунов. Эль-Мюрид выступал против колдовской практики с непонятной для слушателей страстью. Главный его аргумент состоял в том, что именно колдовство принесло гибель империи. Слава Ильказара и надежда на его возвращение проходили основной темой во всех проповедях Эль-Мюрида.
Основным пунктом разногласий в Эль-Аквиле стал запрет на молитвы низшим богам. Слушатели Эль-Мюрида привыкли обращаться за помощью к «узким специалистам», в особенности Мухрайну, покровителю региона, которому были посвящены храмы Аль-Габы.
Путь, однако, привел Эль-Мюрида не в Аль-Габу, но на то место, где его нашел имам Ридия. Сперва он не понял, что? его туда повлекло, но решил, что ищет нечто, когда-то здесь оставленное и полностью забытое. Нечто, спрятанное им в последний миг, прежде чем его оставил разум. Нечто, что дал ему ангел.
В памяти возникали обрывочные видения некоего талисмана – могущественного амулета в виде браслета с живым камнем. Ангел говорил, это доказательство, которое потребуется, чтобы убедить неверующих.
Но он не помнил, где спрятал амулет. Он рыскал в окрестностях высохшего вади, которое когда-то помешало ему самостоятельно добраться до Эль-Аквилы.
– Что ты там делаешь? – послышался сверху голос Насефа.
– Ты меня напугал, Насеф.
– Что ты делаешь?
– Ищу кое-что. Я спрятал его тут. Его ведь не нашли? Здесь вообще что-нибудь находили?
– Кто? Священнослужители? Только оборванного, истощенного сына торговца солью. Что ты спрятал?
– Теперь вспомнил. Под валуном, похожий на черепаший панцирь. Где он?
– Вон там есть похожий.
Валун обнаружился всего в ярде от того места, где аль-Ассад нашел мальчика. Эль-Мюрид попытался поднять камень, но ему не хватило сил.
– Давай помогу. – Насеф оттолкнул его в сторону, зацепившись рукавом за шип чахлого пустынного кустарника. – Ох… мать точно устроит мне выволочку.
– Помоги мне!
– И отец тоже, если узнает, что я тут был.
– Насеф!
– Ладно-ладно. – Он навалился на камень. – Как ты до этого его двигал?
– Не знаю.
Вместе они опрокинули валун набок.
– Ого, что это? – спросил Насеф.
Эль-Мюрид осторожно извлек амулет из каменистой почвы, стряхнув землю с изящного золотого браслета. Драгоценный камень светился даже на утреннем солнце.
– Мне дал его ангел. Как доказательство для сомневающихся.
Насефа амулет впечатлил, хотя и вызвал у него скорее тревогу, чем восторг.
– Тебе, пожалуй, стоит идти, – нервно посоветовал он. – Все селение собирается в храме.
– Они что, думают, их будут развлекать?
– Они думают, будет что-то интересное, – уклончиво ответил Насеф.
Эль-Мюрид уже замечал за ним подобную уклончивость. Насеф не хотел, чтобы его поймали на слове – на какую бы тему ни шел разговор. Они зашагали в сторону Аль-Габы. Друг постепенно отставал, и Эль-Мюрид прекрасно его понимал – Насефу еще предстояло жить с Мустафом.
В храме собрались все, как из Эль-Аквилы, так и из Аль-Габы. Атмосфера в храмовом саду напоминала праздничную, но Эль-Мюрид не встретил ни одной дружеской улыбки. Под покровом веселья скрывалась злоба. Эти люди пришли увидеть чью-то боль и страдания.
Он думал, что сможет преподать им урок, вступив в спор с настоятелем и тем самым вскрыв все недомыслие, присущее старым догмам и обычаям. Но он почувствовал охватившую их страсть и понял: она требует столь же страстного ответа, реально показывающего, на что способен Эль-Мюрид. Молниеносно приняв решение, он словно увидел себя со стороны, став лишь еще одним зрителем, наблюдающим за выступлением Эль-Мюрида.
– На меня снизошла сила Всевышнего! – воскликнул он, воздев к небу руки. – Дух Господень движет мною! Узрите же, идолопоклонники, погрязшие в грехе и слабой вере! Часы врагов Всевышнего сочтены! Есть лишь один Господь, и я его Ученик! Следуйте за мной или горите навеки в аду!
Он с размаху ударил оземь правым кулаком, и камень в амулете ярко вспыхнул. С неба, многие месяцы не видевшего ни облачка, ударила молния, выжигая неровный шрам поперек храмового сада. В воздух взлетели обгоревшие лепестки.
В голубом небе прогрохотал гром. Женщины закричали, мужчины закрыли уши. Одна за другой, подобно быстрым коротким копьям, ударили еще шесть молний, разнося и сжигая прекрасные цветочные клумбы.
В наступившей тишине Эль-Мюрид направился прочь размеренным и целеустремленным шагом. Сейчас он был не ребенком и не мужчиной, но воплощением стихии, столь же ужасной, как ураган. Он двинулся в сторону Эль-Аквилы, и толпа устремилась за ним, охваченная ужасом, но влекомая непреодолимой силой. За ним пошли даже братья из храма, никогда не покидавшие Аль-Габу.
Эль-Мюрид остановился возле высохшего оазиса, где когда-то чистая вода ударялась о подножия финиковых пальм.
– Я Ученик! – вскричал он. – Я орудие Всевышнего! Я воплощение славы и могущества!
Схватив весивший больше ста фунтов камень, он без особых усилий поднял его над головой и швырнул в засохший ил. В безоблачном небе продолжал грохотать гром. В песок пустыни ударяли молнии. Женщины вскрикнули, мужчины заслонили глаза. Внезапно спекшийся ил потемнел, наполняясь влагой.
Эль-Мюрид развернулся к Мустафу и настоятелю:
– Так вы называли меня глупцом и еретиком? Говорите, служители ада. Покажите мне силу, которая есть в вас.
В стороне собралась горстка новообращенных, души которых он завоевал раньше. На их лицах сиял благоговейный восторг и нечто похожее на почитание. Насеф держался где-то посередине, пока не решив, к какой группе примкнуть.
Настоятеля, однако, происходящее нисколько не впечатляло, и его вызывающая поза говорила о том, что никакие доказательства на него не подействуют.
– Это все спектакль, – проворчал он. – Сила того зла, о котором ты твердишь в своих проповедях. Ты не сделал ничего такого, чего не сумел бы любой достаточно опытный чародей.
Эль-Мюрид воспринял запретное слово будто удар железной перчаткой по лицу. В основе всех его проповедей лежала иррациональная, необъяснимая ненависть к колдовству. Именно эта часть его доктрины больше всего приводила в замешательство слушателей, поскольку, казалось, не имела отношения к другим поучениям.
– Да как ты смеешь? – Эль-Мюрид задрожал от ярости.
– Неверный! – крикнул кто-то, и его возглас подхватили другие. – Еретик!
Эль-Мюрид развернулся кругом. Неужели они насмехались над ним?
Но крики новообращенных были адресованы настоятелю.
Кто-то швырнул камень, разбив лоб священнослужителю, и тот упал на колени. Следом полетели еще камни. Большинство сельчан разбежались. Личные помощники настоятеля, двое умственно отсталых братьев, которые были моложе остальных, схватили его за руки и поволокли прочь. Новообращенные Эль-Мюрида последовали за ними, швыряя камни.
Мустаф преградил им путь, собрав группу людей. Воздух сотрясали гневные ругательства, замелькали кулаки. В руках появились ножи.
– Прекратите! – крикнул Эль-Мюрид.
То был первый из бунтов, которые в течение многих лет следовали за ним, подобно заразной болезни. Лишь его вмешательство не дало свершиться кровопролитию.
– Прекратите! – прогремел он, поднимая к небу правую руку. Амулет вспыхнул, освещая лица золотым сиянием. – Спрячьте клинки и идите по домам, – велел он своим последователям.
Снизошедшая на него Сила никуда не девалась, и он уже не был ребенком. Повелительный тон его заставлял повиноваться любого. Его последователи убрали ножи и попятились. Он задумчиво взглянул на них: все они были молоды, некоторые даже моложе его самого.
– Я пришел к вам не для того, чтобы вы проливали кровь друг друга, – сказал он и повернулся к главе клана эль-хабиб. – Мустаф, я приношу свои извинения. Я вовсе этого не хотел.
– Ты проповедуешь войну. Священную войну.
– Против неверных. Языческих народов, взбунтовавшихся против империи. Но не брата против брата. Не избранного против избранного. – Он снова посмотрел на молодежь, с удивлением увидев среди нее несколько девушек. – Не сестры против брата, не сына против отца. Я пришел объединить священную империю силой Всевышнего, чтобы избранные снова могли занять причитающееся им по праву место среди народов. Чтобы они возлюбили единственного истинного Господа, которому следует поклоняться, как подобает избранным.
Мустаф покачал головой:
