– Да, – говорила Маша. – Он разный. Но он один. И ты забыл его. И ты еще будешь говорить, что любишь меня?
Ужас. Когда я проснулся, я понял, что, во-первых, совершенно не знаю Машу, а во-вторых, что я ее боюсь.
Треугольник
Я давно хочу окончательно разобраться с Машей. У Маши пепельные волосы до плеч и легкая горбинка на носу. Она работает литературным редактором в каком-то забытом богом и спонсорами научном издательстве. И занимается фотографией. Почти профессионально. Снимает не просто на пленку, а на инфракрасную пленку. Надевает на старый «Роллейфлекс» черный непрозрачный фильтр и снимает. Фотографии получаются очень странными – они вроде бы черно-белые, но с сильно измененной тональностью: небо черное, облака белые, листья на деревьях и трава тоже белые, а люди вообще как призраки, с белесоватой, почти прозрачной кожей и огромными черными зрачками. Маша говорит, что снимает в невидимом свете, потому что красота и ужас в нашем мире расположены значительно ближе друг к другу, чем это кажется нам.
Еще у Маши феноменальная интуиция. Невероятная. До встречи с Машей многие женщины убеждали меня, что у них (и вообще у женщин) интуитивное познание развито гораздо сильнее логического. Я обычно в этом сомневался, хотя понимал, что естественный отбор, да и социальное давление вполне могли способствовать развитию у женщин некоторого алогичного метода предвидения событий. Но никаких феноменальных способностей эти женщины никогда мне не демонстрировали, ограничиваясь декларациями типа: «Я так и думала» или «Ну конечно, я точно знала, что это произойдет». А Маша раз пять настолько точно предсказала развитие важных событий в моей жизни, причем совершенно неочевидное, что я в конце концов поверил в ее дар. Однажды, когда я вел машину по трассе, а Маша сидела рядом, она вдруг спокойно сказала: «Осторожно, сейчас тебя подрежет этот идиот» – и плавно указала пальцем на идиота. Я посмотрел на серый BMW слева, который не проявлял никаких признаков идиотизма, на всякий случай снял ногу с газа и перенес на тормоз – и через секунду идиот действительно оказался идиотом, обогнал меня и ударил по тормозам: он не хотел пропустить свой поворот. Я с трудом успел затормозить и сказал все, что я думаю, называя идиота значительно более жесткими словами. Слава богу, Маша не ханжа и терпимо относится к ненормативной лексике. В другой раз она пришла ко мне на свидание в дорогой пафосный ресторан, где у меня заканчивалась встреча с потенциально крутым клиентом. Посидев за столом минуты три, не сказав ни слова и даже не улыбнувшись из вежливости уходящему клиенту, Маша спросила меня:
– Это твой клиент?
– Надеюсь, что да. Пока не знаю.
– Имей в виду, он закажет у тебя много работы, а потом не заплатит.
– Как не заплатит?
– Не знаю. Придерется к чему-нибудь. А судиться ты с ним из-за этого не сможешь. Да и не захочешь.
Я посмотрел на нее широко открытыми глазами.
– А ты знаешь его? Знаешь, кто это?
– Нет. Первый раз его вижу.
– Это же почти олигарх. Ну, немного недоделанный. Зачем ему меня кидать?
– Чтобы не платить. Лишних денег у него не бывает. А раз олигарх – значит, ты и вправду не сможешь с ним судиться. У него адвокаты хорошие, а у тебя их вообще нет.
Я после той истории с BMW отнесся к словам Маши с некоторым вниманием, но отказываться от выгодного контракта не стал, а предупредил моего друга и старшего компаньона Мотю. Мотя навел справки и твердо велел мне не иметь с этим человеком никаких дел. Никогда.
Маша еще не раз демонстрировала свои выдающиеся способности – от предсказания, что мои соседи, которые завели собаку, назовут ее каким-то дурацким именем (они назвали ее Анной Карениной), до простых прогнозов: по каким дорогам сейчас ехать не надо из-за пробок. Почти любая проверка по гугл-навигатору подтверждала ее выводы. В том случае, если выводы Маши противоречили Гуглу и я выбирал Гугл, – мы всегда попадали в пробку. Мистика! Как я мог не влюбиться в блондинку с такими способностями? Тем более что, словно в противовес этой волшебной интуиции, в качестве контрапункта Маша оказывалась иногда совершенно беспомощна в самых простых ситуациях. Типа «заглючил телефон». Или «как настроить в фейсбуке, чтобы тебя не отмечали на фотографиях». Надо сказать, что озадаченная и наивная Маша была одной из моих любимых Маш.
– Ты напоминаешь мне героиню из «Хэнкока», – однажды сказал я. – Помнишь такой дурацкий фильм? Там героиня – классическая супервумен, она рукой пробивает кирпичные стены и борется с силами зла. Но при этом живет двойной жизнью, и во второй своей ипостаси она – примерная тихая жена, любящая мать и образцовая домохозяйка. За завтраком просит мужа открыть ей банку с джемом, потому что у самой сил не хватает.
Маша в ответ загадочно улыбнулась и ничего не ответила. Просто пожала плечами.
У нас с Машей отношения. Это означает, что она трахается со мной. Она даже говорит, что любит меня, но, к сожалению, в наших отношениях есть проблема – и не сказать что маленькая. Маша замужем. И категорически отказывается уходить от своего мужа вот уже второй год. Мужа зовут Герман. По-моему, это антихудожественно. Я имею в виду имя. В любом случае я страшно ревную. То есть правда страшно. Однажды, пока я еще не привык к тому, что постоянно нахожусь на грани помешательства, я полез в Гугл и посмотрел, кто что пишет умного про мужскую ревность. Начал с Википедии и постепенно добрался до каких-то уже совсем бессмысленных семейных консультаций онлайн.
Выяснил, что ревность ревности рознь. Бывает ревность, которая идет от духа соперничества. Тогда мужчин бесит, что женщина предпочитает их кому-то другому. Для них это прямой и болезненный удар по самолюбию. Мой друг Матвей ревнует именно так.
Есть ревность, заложенная на глубоком сексистском предрассудке владения женщиной как предметом. Эти мужчины ревнуют от того, что их женщиной кто-то пользуется. Их это бесит так же, как если бы кто-то бесцеремонно чистил зубы их зубной щеткой.
Но оказалось, что многие мужчины ревнуют, чтобы доказать самому себе, а заодно и предмету своей любви, что они любят «по-настоящему». Некоторые из них входят в образ и начинают наслаждаться своим страданием. Им мало обычных причин для ревности, они выдумывают дополнительные. Эти обычно не только мазохисты, но еще и параноики.
Во мне, кажется, уже не осталось духа соперничества. И дополнительный мазохизм мне не нужен. Я точно знаю, что каждый вечер Маша ложится спать со своим мужем.
Я однажды спросил ее, часто ли она с ним трахается. Ответ получил уклончивый. Спросил, а как это вообще происходит? Что вы говорите друг другу? Как раздеваетесь, как потом себя ведете? Каждый раз одно и то же или есть хоть какое-то разнообразие? Ответа, естественно, не получил никакого. А когда я пытаюсь сам представить, как все это у них выглядит, меня начинает трясти.
Иногда я хочу послать Машу к черту. Даже посылал несколько раз. Но она неуловимо возвращалась. Звонила как ни в чем не бывало. Приходила ко мне домой. Вроде для выяснения отношений. И – все по новой.
Через некоторое время я устраивал очередную разборку, требовал, чтобы Маша объяснила мне, чего она хочет. Подразумевалось, с кем она хочет жить – со мной или с ним? Но не тут-то было.
Вопрос, который для меня был почти вопросом жизни и смерти, для нее оказывался риторическим. Она живет с Германом. И дело не в том, что она так говорит. А в том, что это так и есть. И в этом, как ни крути, виноват я сам. Когда пару лет назад наши отношения подошли к определенной известной черте, за которой наступает совместная жизнь, брак и дети, я категорически отказался переступать эту черту. Я сказал, что современные люди совершенно не должны связывать себя условностями, навязанными устаревшим общественным укладом.
Маша не стала спорить, покачала головой, посмотрела внимательно на меня, потом посмотрела в телефон, словно сверяясь с заготовленным текстом, а потом сказала, что нам неплохо бы пожить некоторое время врозь. Не встречаясь и не созваниваясь. Сказала обычным голосом, словно мы обсуждали, какой фильм пора бы посмотреть. Я, почти не раздумывая, согласился. Во-первых, отдохнуть друг от друга всегда полезно, а во-вторых, мои лучшие друзья Химик, Матвей и Антон как раз собирались поехать мужской компанией в Гоа изменять сознание, и я, в предвкушении новых приключений, поехал с ними. Когда через две недели я вернулся с совершенно неизмененным сознанием, а просто немного устав от скутеров, солнца, моря, алкоголя и легких наркотиков, оказалось, что Маша выходит замуж. За какого-то историка. И вот тут-то мое сознание изменилось.
Наши отношения, разумеется, были немедленно разорваны, я почувствовал себя преданным, хотя формально придраться было не к чему, и пришел в сложное состояние бешенства и отчаяния – совершенно гремучая смесь, между прочим. Меня колотило, а потом я оказывался в полном истощении, не в силах пошевелить рукой или ногой. Я целыми днями лежал на полу в своей квартире. Слава богу, не один. Мои друзья занимались мной и спасали меня как могли, а потом, примерно через неделю после свадьбы, Маша написала мне какую-то простую эсэмэску. Я ответил. А что я мог сделать? В этот же день после работы она взяла и пришла ко мне. Как ни в чем не бывало. Погладила меня по голове. Я взял ее за руку. И у нас все началось по новой.
Однажды, когда я еще не осознавал, что наш любовный треугольник сложился надолго, я спросил Машу:
– Ты понимаешь, что ты – ненормальная? Что ты мучаешься сама и мучаешь меня? И кстати, возможно, своего мужа! Допустим, он не в курсе, но все равно, он же должен что-то чувствовать? Хотя бы своими рогами?
– А что я могу сделать?
– Измениться! Понимаешь? Не изменять мужу. А изменить себя.
– Милый, не надо! Ты знаешь. Я пыталась. Я пытаюсь. Я не могу!
– С ума сойти! Маша, тебе надо к психотерапевту!
– (очень жалобно) Ну пожалуйста…
Мы, конечно, сходили с ней к психотерапевту. Он провел с нами несколько сеансов, но поскольку он долго и подробно объяснял нам то, что мы знали и без него, мы вскоре перестали тратить на него свое время и мои деньги.
Я знаю, что Маше плохо так же, как и мне. Что ее эта история сводит с ума не меньше, чем меня. Что ситуация трагическая, в самом жутком литературном смысле слова. Если кто-то разрывается от любви, то он ведь и разорвется. Так что о happy end’е в этой истории мечтать не стоит. Может, когда-нибудь потом, к старости.
Когда я думаю о своем возрасте, я вспоминаю, что когда-то хотел реализовать способности, данные мне от Бога. Но с этим, к сожалению, все просто. Судя по поведению Бога, все, что мне было положено, я уже реализовал. Да, я хотел стать писателем, раз не получилось быть врачом. Но как-то вот не стал. По крайней мере пока.
Маша говорит, что мне не надо было бросать медицину. Что этим я как бы изменил себе. Ну, не знаю. Многие изменяют себе рано или поздно.
Я сразу после института устроился на подработку в какое-то медицинское издательство переводить американские учебники. Издательство, впрочем, скоро разорилось, но я уже почувствовал вкус легких денег, не связанных с ответственностью за жизнь больных и с ночными дежурствами. Тогда я устроился в рекламное агентство с уклоном в рекламу фармпрепаратов. Там мне платили в пять раз больше, чем в больнице, но любые дополнительные заработки запрещались. Я первую неделю удивлялся, а на вторую выяснил, что это никакое не рекламное агентство, а крыша для торговли наркотиками, украденными у онкологических больных. Пока я раздумывал, что же мне делать, в агентство пришли менты с обыском.
Из этой опасной истории меня вытащили Матвей с Антоном, хотя несколько месяцев мне рекомендовалось не высовывать нос на улицу. Я, уже не возвращаясь в больницу, еще поскитался по разным работам, связанным с многоуровневым маркетингом, сбором рекламы в телефонные справочники и прочими ужасами, губящими душу. В конце концов Мотя помог мне открыть пиар-агентство, которое меня худо-бедно кормит, а его несильно разоряет. Да и хрен бы с ним, с агентством, – в конце концов, не для одной же работы мы рождаемся на свет. И умереть, кстати, хотелось бы не от нее.
Я с ужасом подумал, что, несмотря на трагедию с Химиком, моя обсессия в отношении Маши не уменьшилась. Наоборот. Кажется, она обостряется.
Конец третьей главы
Глава четвертая
Тяжело работать Кассандрой
Похороны Химика были на третий день. Кремация. Гроб, естественно, не открывали. Я наконец понял, почему так не люблю запах большого количества цветов в закрытом помещении. Он у меня твердо ассоциируется со смертью. А я ненавижу смерть.
Потом в каком-то банкетном зале шли поминки. Я сидел рядом с Машей. При любых других обстоятельствах я был бы счастлив только от одного этого. От непривычно близкого расстояния, которое разделяло наши тела. От возможности тихо потрогать ее под столом за коленку так, чтоб никто не видел. Да просто от того, что все видели: мы сидим вместе. У нас все о'кей. Но радоваться этому на поминках близкого друга не получалось. Антон был с Диной, а Матвей пришел со своей финдиректрисой, маленькой сексапильной блондинкой. Сейчас он сходил от нее с ума, от Ольги Юрьевны Соболевой, MA, финансового директора компании Wanderlust Cyprus Ltd, как я прочел на ее визитке, когда Мотя впервые познакомил нас якобы по делу. Оля должна была получать финансовую отчетность моего бедного агентства. Она, будучи продвинутой девушкой, отвечала ему некоторым интересом, но, будучи порядочно-осторожной, дальше не шла. Туда, куда хотелось бы Матвею. Кажется, это абсолютно устраивало их обоих. Легкий садомазохизм. Характерный для каждой третьей внебрачной пары в любой тусовке.
Я сказал, что Химик был человеком, который знал больше нас. Все гости закивали и выпили.
Затем началась обычная дискуссия на тему, есть ли жизнь после смерти. Верующие по одну сторону, скептики и материалисты – по другую. Споры, примеры, аргументы. Одна активная дама резюмировала: «Словом, есть там что-то или нет, выяснить невозможно!»
Дина с неожиданным интересом посмотрела на нее и сказала как бы с сожалением: «Согласна. Выяснить невозможно. Но придется». И обвела всех нас своим жестким взглядом. Дискуссия, понятное дело, закончилась.
Когда первые гости начали расходиться, Маша отвела меня в сторону и спросила: «Ты имеешь какое-то отношение к этому?» Голос у нее был строгий, как у учительницы в школе, которая интересовалась, какое я имею отношение к разбитому футбольным мячом окну.
– К чему – к этому?
Я сделал вид, что не понимаю, о чем говорит Маша.
– К смерти Химика.
– Маша, ты чего?
– Я ничего. У общих друзей бывают общие враги. Я волнуюсь за тебя.
Она посмотрела на меня испытующим взглядом, который напомнил мне Лилю: будто она хотела удостовериться, что я не знаю ничего лишнего. А потом взглянула на часы. Наверное, убедиться, что не опаздывает к своему мужу.
– Не надо за меня волноваться в этом смысле. Волнуйся лучше за нас обоих, – разозлился я. – Я не имею никакого отношения к людям, отрезающим головы. Думаю, что и Химик не имел.
– А почему его убили?
– По ошибке, – отрезал я. – А что тебе подсказывает твоя интуиция?
– Ничего хорошего, – вздохнула Маша и отошла в сторону, но тут же вернулась.
– Тяжело работать Кассандрой, – вырвалось у меня. Я тут же понял, что съязвил довольно неудачно, и даже испугался, но Маша не обратила на мои слова никакого внимания.
– Я надеюсь, что там, – она почти не выделила голосом слово «там», – ему будет хорошо.
– Не знаю, – мрачно сказал я. – Может, ему там и будет хорошо без нас. Но нам тут без него точно будет плохо.
– Береги себя, хорошо? Я пошла! – И она очень приветливо посмотрела на меня. Почти ласково.
– Ты пошла к своему мужу, а мне предлагаешь беречь себя, – начал я старую песню. – Очень заботливо с твоей стороны. Сбереги ты меня, Маша! Реши свои семейные проблемы!
– Все будет хорошо. – И, не реагируя на мой наезд, она нежно взглянула на меня и исчезла.
Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве
Антон отозвал нас с Матвеем в сторону и показал ксерокопию патанатомического эпикриза. «Где добыл?» – спросили мы его.
«Не суть», – сказал Антон. С его связями он мог добыть что угодно.
В эпикризе говорилось: «Смерть от внезапной остановки сердечной деятельности. Признаков удушья не найдено. Признаков известных отравляющих веществ не найдено. Признаков физического воздействия не найдено. Признаков смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти».
Эпикриз мне показался странным. Что за внезапная остановка сердечной деятельности, после которой пропадает голова?
– Наверно, бандиты. Делал для них какой-то наркотик. А потом они не поладили… – пожав плечами, сказал Матвей.
– Бандиты бы оставили голову, – возразил Антон. – И свечка в руках… Похоже на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить, она ведь явно что-то знает.
– А помните, – сказал я, – на прошлом дне рождения Химик говорил про интимность и одиночество. И про то, что долго жить никакого смысла нет. Черт, мне кажется, он уже знал, что с ним случится.
– Ну, напомни, – наморщил лоб Мотя.
– Он сказал: «Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве. А если смысл и есть, то удовольствия – точно нет». Я так и не понял, какое у Химика одиночество и откуда, но спрашивать об этом при Лиле мне показалось совершенно неуместным.
– Я помню какой-то дурацкий разговор, – нехотя признал Мотя. – Какое он имеет отношение к отрезанной голове нашего друга?
– Я попробую по своим каналам надавить на полицию, чтобы она не спускала это дело на тормозах, – пообещал Антон.
– Я тоже поставлю ментов на уши. По своим каналам. Но они все равно ничего не найдут. – Мотя был мрачен как никогда.
Мне сказать на это было нечего. Мы выпили еще чуть-чуть и разошлись.
Все следующие две недели я занимался решением очередных финансовых проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то, придумывал бизнес-планы для банка, чтобы взять ссуду, договаривался о задержке арендной платы. И почти забыл о смерти Химика. Наверно, сознание вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила, а я не сопротивлялся.
Все, что мне было нужно, – это постоянные стабильные заказы на десять – двенадцать тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и аренду офиса, и зарплату моим трем с половиной сотрудникам. Но стабильных заказов не было. Были разовые. А еще чаще потенциальный клиент выматывал нам душу, мы делали для него предложение, на подготовку которого уходила неделя, а потом он исчезал.
Управление будущим так линейно не работает
Последние дни были особенно тяжелыми. Я приходил домой сдохший. Очень редко видел Машу, что немного пугало меня: вдруг она собирается с духом, чтобы опять разорвать наши отношения? Ей ведь тоже очень не нравилась ее двойная жизнь.
Чтобы хоть немного успокоиться, я вытащил ее на свидание. Мы пошли гулять по Бульварному кольцу, и где-то между Покровкой и Чистыми прудами я посмотрел на черного лебедя, набрался смелости и самым независимым тоном, на который был способен, спросил у Маши:
– А что, кстати, подсказывает тебе твоя хваленая интуиция? Что у нас будет в жизни? Будем ли мы когда-нибудь вместе?
– Ты же не веришь в мою интуицию! – весело ответила Маша и посмотрела на меня с некоторым озорством.
