Ему ответили не сразу, а я не просто взмолилась, я внутренне взвыла. Мне одновременно хотелось, чтоб ответ произнес знакомый голос, давая шанс выжить нашим детям, и в то же время казалось я умру на месте, если услышу его… если узнаю в голосе Нечеловека голос своего мужа. И услышала… Сердце рвануло вниз, болезненно сжалось и замерло.
– Сними с нее повязку, Рустам.
Хрипло, с придыханием, будто бежит и, задыхаясь, прерывается. Повязку содрали, и мне показалось, что я попала в Преисподнюю и вижу вакханалию похоти и разврата. Повсюду обнаженные тела, сплетенные в дикой нескончаемой оргии секса и боли. Пиршество демонов, сорвавшихся с цепи от безнаказанности и абсолютной власти. Когда-то я уже видела нечто подобное. Видела, как пользуют и насилуют женщин… и ОН обещал мне, что больше никогда я не увижу ничего подобного. Он убережет и позаботится обо мне. .
Не уберег… И самое жуткое из всего, что могло произойти, он был там… там, в самом центре всего этого хаоса. Мой муж…
В глазах тут же потемнело, сердце перестало биться. Боже… ведь так люди умирают? Такую боль они испытывают в момент смерти? Или смерть не столь болезненна, как это…как это… Слов не было. Я онемела. Я увидела Зверя в истинном обличии, таким, как никогда не видела его раньше. Похотливого, мерзкого самца. Нет, он не бежал, он был занят. Настолько занят, что не обернулся ко мне. Максим развлекался с тремя обнаженными девушками. Одну из них он целовал в шею, громко, смачно, оставляя засосы и не прекращая дико, неистово трахать ее, сминая пальцами крутые бедра, шлепая по ним и оставляя на них красные следы. Голый по пояс, со спущенными на колени штанами он яростно двигался, ритмично сжимая свои упругие ягодицы при каждом толчке. Две другие девки ожидали очереди, облизывая его босые ноги, обсасывая пальцы, тянули к ему руки, хватали за грудь, лезли целовать его спину и шею. Умоляющие глаза, жадно приоткрытые рты, ищущие ладони, скользящие по его идеальному бронзовому телу. Я зашлась в безмолвном вопле адской боли и отчаянья. Казалось, я так громко ору, что кровь течет из ушей, а на самом деле не издала ни звука. Только глаза остекленели, чтобы запомнить навечно свою смерть.
В тот момент, когда наши дети страдают от голода и жажды в руках ублюдков, убиты невинные люди, захвачен автобус с заложниками – мой муж пирует.
Бал во время чумы, и мне воняет трупным смрадом и кажется, что все эти подонки там, трахающиеся, как животные, насилующие женщин, которым запрещено сопротивляться, давно уже не являются людьми.
– Аслан! – крикнул тот, что удерживал меня под руку, чтоб я не упала. – Куда ее? Здесь оставить?
А меня уже не стало. Я умерла. Такую боль выдержать невозможно, и ненависть слишком пустое чувство по сравнению с тем, что я испытывала к НЕМУ. Это казнь. Ампутация меня самой. Безжалостная и совершенно молниеносная.
Макс обернулся, скользнул по мне мутным взглядом и продолжил совокупляться с блондинкой, извивающейся под ним и виляющей задом, завывающей от каждого его толчка. Мой муж держал ее за волосы и за горло, и по его мощной спине прокатились волны наслаждения. Он ускорил толчки, и струйки пота покатились по его смуглой коже, рельефно бугрящимся мышцам, вздувающимся в такт движениям. Он сильнее сдавил горло девушки так, что она захрипела. Я услышала его последний рык и с омерзением поняла, что он кончил в тот момент, когда переломал ей шейные позвонки. И никого это не ужаснуло. Никого, кроме меня. О Боже… Жуткое полуголое чудовище не могло быть моим мужем.
– Аслан. Эта русская полудохлая и тощая утверждает, что она – твоя жена.
Он заржал, а я не выдержала и обмякла в его руках. Повисла, не в силах стоять на ногах. Мне не хотелось никуда смотреть, мне хотелось выдрать себе глаза и никогда не видеть то, что увидела.
Максим откинулся на кушетку, застегивая ширинку, оттолкнул мертвую девушку носком солдатского ботинка. Две другие продолжали цепляться за его ноги, тянули к нему руки. А он смотрел на меня. Прямо мне в глаза. И я впервые не знала, что вижу там, в этих жутких синих глазах. Потом отпил из фляги и кивнул одному из своих людей:
– Уведите ее, я потом с ней разберусь. Пусть в подвале сидит. Стереги. Башкой за нее отвечаешь. Сбежит – сверну. И не трогать!
Меня тут же потащили обратно, идти сама я не могла. У меня отказали ноги. Я их просто не чувствовала, они онемели. Но возле выхода я не выдержала и обернулась, чтобы зайтись от боли – он даже не смотрел мне вслед. Посадил на колени другую темноволосую девушку и, зарывшись пальцами в ее роскошные длинные волосы, такие, как раньше были у меня, жадно впился в ее губы, и она прильнула к нему всем телом. Я обмякла совершенно и закрыла глаза. Нет. Ни одной слезы не было. Я высохла, замерзла настолько, что слезы превратились в лед и резали меня осколками изнутри. Я истекала кровью. Один из ублюдков поднял меня на руки и вынес оттуда. Как же адски больно все отмирает… все. Кроме этой проклятой и ненормальной любви к своему убийце.
Меня бросили в жалкое подобие темницы. Скорее, подвальное помещение, разделенное на секторы с решетками, где кроме меня были еще люди. Упала на пол. Но боли не почувствовала, прислонилась щекой к ледяному кафелю и закрыла глаза. Я не знаю, сколько времени пролежала там. Наверное, несколько часов. Внутри все горело от жажды и голода. В голове нарастал дикий рев, в горле пекло. Я умираю? Или еще нет? Как бы я хотела… но нельзя. Сначала я вымолю жизнь моим детям, ДА, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО МОИМ ДЕТЯМ, а потом…потом пусть делает со мной, что хочет.
В тот самый момент, когда почувствовала первые судороги и позывы к голодной рвоте, лязгнули замки, мне швырнули бутерброд, завернутый в пищевую пленку. Словно сквозь туман я услышала голоса боевиков:
– С чего бы такая милость? Другие подыхают от голода уже несколько суток, а эту только притащили и сразу кормить. Трахнуть бы сучку и горло перерезать. Слышал, она Закира ранила, дрянь.
– Аслан приказал накормить… значит, у него насчет нее свои планы. Нам какое дело?
– Да какие на хер планы насчет этой? Ты ее видел? Кожа да кости. У меня на такое не встанет.
– А трахать хотел бы. Вот, может, и он хочет. Ты ж знаешь правила. Новеньких сначала Аслан и Шамиль, потом мы… если жива останется.
Ухмыльнулся и на меня посмотрел.
– Я б ее разочек раком поставил. Никто б не узнал.
– Тебе сказано – не трогать, вот и не трогай. Или хочешь, как Иса, без яиц остаться?
– Я жрать хочу и девку хочу. А мне запрещают трахнуть даже этот мешок с костями.
– Правый рука – твой друг, брат.
– Да пошел ты!
Они громко заржали, а я из последних сил поползла к свертку… протянула руку и замерла. Вспомнила голодные глаза Таи и Яши, и стало до дикости стыдно, что я сейчас поем, а они там… Если выживу, еду надо им отнести. Прижала сверток к груди и легла на пол, закрывая глаза. Наверное, я теряла сознание или засыпала от усталости и перенесенного шока.
И перед глазами только ОН. Картинки обрывочные из нашего прошлого и улыбка, везде его дьявольская улыбка, которую я требовала запретить законом, а теперь любила и так же люто ее ненавидела за то, что она вообще существует.
Из сна меня вырвал удар под ребра. Достаточно сильный, чтоб меня подкинуло, и я открыла глаза.
– А ну жри, тварь! Сдохнешь мне еще здесь, а я потом отвечать за тебя буду перед Асланом!
Отрицательно качнула головой и вцепилась в свёрток.
– Держи ее, а я впихну в эту суку насильно. Открой рот, тварь! Давай!
Я стиснула зубы, но они были в тысячи раз сильнее, больно давили мне на щеки.
– Эй! Вы! Аслан сказал к нему ее привести через полчаса! Вы что творите! Не трогать!
Крикнул кто-то, и я выдохнула с облегчением, когда пальцы мучителей разжались. Меня приподняли с пола, побили слегка по щекам и прислонили к губам горлышко бутылки, в горло полилась прохладная вода, и я начала пить ее жадными глотками, цепляясь за руки боевика дрожащими пальцами.
– Два идиота! Он же сказал – не трогать! Она от жажды уже сознание теряла!
Похлопал меня по щекам и в глаза посмотрел серьезными непроницаемыми темными глазами. Все лицо скрывает густая щетина.
– Вот теперь в себя пришла. Давай подними ее и пошли. Я к вечеру еще хочу поучаствовать в празднике – Шамиль возвращается. Его отпустили.
Меня рывком подняли с пола, и я пошатнулась. Голова все еще кружилась, а в висках пульсировало дикое желание вцепиться в этих ублюдков и рвать ногтями и зубами.
– Не пойму, на хер она ему сдалась? Худая, ободранная, грязная. Он ее реально трахать собрался?
– Тебе какая разница? Лично мне насрать, что он с ней делать будет, и подбери слюни. Никакая она не страшная, если у тебя на нее колом стоит.
– Да пошел ты!
– У меня на вечер вот что есть.
Помахал перед носом второго боевика пакетиком с белым порошком.
А меня толкнули в спину.
– Давай иди, сучка, сама. Я задолбался тебя таскать!
Глава 4
Легко ли быть Богом? А Ты попробуй. Сначала полюби. Легко любить добрых, щедрых душой, умных, красивых, интересных и талантливых. Хотя бы близких по духу. А Ты полюби тех, кто плюёт в душу, кто плодит низость и бьёт в спину, полюби тех кто предаёт и лжёт.
Полюби, зная, что ничего не изменится, и эти люди не станут лучше благодаря твоей любви. Они сожгут, распнут, даже не добьют до конца, бросив мучиться. А Ты прости. Всё прости и продолжай любить. Искренне, не щадя себя, глубоко, как любят идеал, как матери любят сыновей, как женщина любит мужчину, как скрипач любит свою скрипку, как способен любить только Бог. Когда этого станет мало – распахни грудь. Пусть твоя душа станет проходным двором, для каждой боли, для каждой беды. Для любой судьбы, уже потерянной в бездне времён, или только грядущей.
(с) Аль Квотион
– Пусть снимет свои шмотки и наденет вот это. – ткнули мне в руки какое-то платье, скорее напоминающее бесформенный мешок.
– У нас не было приказа ее раздевать.
Один из боевиков, тот, что хлопал меня по щекам и вливал воду, пожал плечами.
– Это правила для всех – заложники снимают одежду. Мы должны знать, что она ничего не прячет в своих штанах или кофте. Да и шмотки хорошие – отдадим в лагерь. Раздевайся.
Я отрицательно качнула головой.
– Я сказал, раздевайся, или я раздену.
Щелкнул пальцами, и я увидела в его руке нож. Нет… умирать мне нельзя. Там дети. Сами. Отвернулась и стянула с себя кофту, затем штаны. Один из тварей присвистнул.
– А говоришь, кожа да кости. Уууух, какая задница. Я б и на сиськи посмотрел. Пусть повернется.
– Рустам!
– Что? Я ж не трахаю. Я потрогать хочу.
Почувствовала, как меня облапали за ягодицы и больно ущипнули. Стиснула челюсти и закусила нижнюю губу.
– Повернись, сучка.
Я быстро схватила платье и начала натягивать через голову.
– Повернись, тварь, я сказал! – схватил за волосы, дергая к себе.
– Да пошел ты! – плюнула ему в рожу, и он наотмашь ударил меня по щеке, так, что в глазах заплясали искры.
– Уймись! Приказано было не трогать!
– Она в меня плюнула, уууу, сукааа! – снова замахнулся, но его оттолкнули в сторону, не давая меня ударить, а у меня от страха засосало под ложечкой, и все тело начало дрожать. Я больше не была уверена, что человек, который назывался моим мужем, защитит меня.
– Все! Отпусти! Я успокоился! – схватил меня под руку. – Пошла! Давай!
***
Когда меня вывели снова в коридоры, я наконец-то вздохнула. Из-за стен все еще доносились звуки музыки, хохот, звон разбитого стекла. Но мы не пошли в сторону адского праздника, мы свернули к узкой лестнице, ведущей наверх. Видимо, в покои самих хозяев вертепа. И если снаружи здание казалось недостроенным, внутри было все устроено для личного комфорта его обитателей. Нет, никакого шика, естественно. Ничего, что более или менее походило бы на то, что я привыкла видеть в нашем доме. Скорее, некое подобие цивилизации, где стены без покрытия и обоев, но на них мог висеть плазменный телевизор, а на полу ковры один на другом, но кое-где просвечивает голый бетон. Поднялись на последний этаж, и один из боевиков постучал в железную дверь:
– Аслан, привел к тебе русскую.
– Входи.
Отворив железную дверь, втолкнул меня внутрь. Узкая комната, без окон, практически без мебели. Только шикарная двуспальная кровать, кресло и тумбочка. На кресле валяются вещи. И я увидела ЕГО, появившегося сбоку, из темноты. Скользнул по мне безразличным взглядом и повернулся к Рустаму:
– Я разве приказывал ее раздевать?
– Так всех заложников…
Он вдруг сгреб Рустама за шкирку, и у того с головы слетела шапка.
– Я спрашиваю – Я ПРИКАЗЫВАЛ ЕЕ РАЗДЕВАТЬ?
Повернулся ко мне и, схватив за лицо, развернул на свет, при этом совершенно не глядя мне в глаза… а я…я не могу смотреть на него. Просто не могу. Меня тошнит от одной мысли, что я увижу родное лицо так близко и… пойму, что оно стало настолько чужим и страшным.
– А это что? Кто?! Это сделал кто?
Несколько секунд смотрел Рустаму в глаза. Потом за шкирку подтащил к тумбе, схватил за руку, насильно заставил положить ее на деревянную поверхность.
– Не надо, Аслан… не надо, брат! Она меня оскорбила… она в меня плюнула… брат, не надо, прошу!
Максим посмотрел на боевика, и тот весь обмяк, покрываясь потом.
– Разожми пальцы, или это будет рука.
– Аслааааан.
– Разожми!
– Аааааааааааа…
Я зажмурилась, когда услышала дикий вопль.
– Еще раз тронешь кого-то или что-то без моего приказа, пристрелю, как бешеную собаку. Скажи спасибо, что жив остался.
– Спасибооо, – рыданием.
Я все еще стояла с крепко зажмуренными глазами, вжавшись в стену спиной, когда захлопнулась железная дверь.
Послышались шаги, и я скорее угадала, чем увидела, что Максим стоит напротив меня. Еще несколько шагов, и он совсем рядом. Я медленно открыла глаза. Наши взгляды встретились, и тело пронизал ток, пригвоздив меня к полу.
