– Для богов это и впрямь суровое проклятие, а вот для тебя, смертного, может, и нет. Прометей предсказал, что сын Фетиды, когда возмужает, превзойдет отца своего. Ты, думаю, понимаешь, у меня нет никаких сомнений, что не найдется такого олимпийца, кто пожелал бы себе сына, способного затмить – или тем паче свергнуть – отца. Урана, первого Владыку неба, сверг его сын Кронос, а Кроноса, в свою очередь, сбросил с престола его сын Зевс[31 - См. «Миф», стр. 43 и 66.], и у Зевса, будь уверен, нет ни малейшего желания выходить на тот же круг. Вопреки ее красоте и Зевсовой похотливой натуре, Царь небес оставил Фетиду в покое. Да и прочие олимпийцы не решались с нею соединяться.
Пелей захлопал в ладоши от радости.
– И все? Страх, что их сын возвысится над ними? Мне-то чего опасаться? Я стану гордым отцом того юноши, кто затмит меня в славе и доблести, чего ж не радоваться?
Хирон улыбнулся.
– Не все боги – да и не все люди, что уж там, – подобны тебе, Пелей.
Пелей отмахнулся от комплимента – если то был комплимент.
– Так или иначе, – проговорил он с легким унынием, поскольку в его мысли вернулась стылая действительность, – но моря бескрайне широки. Как же мне ее отыскать?
– А, вот в чем дело… Твой друг Геракл никогда не рассказывал тебе о своей встрече с ее отцом?
– С Океаном?
– Нет, Фетида – нереида[32 - В греческом окончание – ид или – ида означает «потомок того-то» по отцовской линии. Отпрыски Нерея – нереиды, Океана – океаниды, Геракла – гераклиды и так далее. Матерью же Фетиде приходилась древняя морская богиня, чье имя, совершенно характерное женское в греческом языке, у современного читателя вызывает улыбку: Дорида. [В европейских языках Дориду именуют Дорис; это довольно распространенное женское имя и предмет для шуток, поскольку, в частности, в известной детской словесной игре «Тук-тук! Кто там?» есть вариант ответа «Дорис» и дальнейшее развитие этой шутки, основанное на созвучии со словосочетанием door is (это дверь, букв. дверь есть). – Примеч. перев.]]. Все произошло, когда Геракла отправили добыть золотые яблоки Гесперид, то был одиннадцатый его подвиг. Он понятия не имел, где их искать. Нимфы реки Эридан подсказали ему найти Нерея, сына Понта и Геи. Но, как и Протей – да и вообще любые морские божества, – Нерей способен менять облик по своему желанию. Гераклу пришлось крепко стискивать старого морского бога в объятиях, пока тот превращался во всевозможных существ. Наконец силы старика иссякли. Он сдался и поведал Гераклу все, что тому было надобно знать. Дочка Нерея Фетида – такая же. Сдастся она лишь тому, кто удержит ее в тугих объятиях, сколько б ни превращалась она.
– Геракловой силы у меня нет, – промолвил Пелей.
– Но у тебя есть страсть, есть цель! – возразил Хирон, нетерпеливо притопнув копытом. – Что ты почувствовал, глядя на воду за кормой «Арго» и видя, как поднимается из глубин Фетида, – сильно ль то чувство, чтобы удержать ее?
– Сильно ль? – переспросил Пелей, а затем сам себе и ответил с удвоенной уверенностью: – Уж точно достанет в нем силы!
– Так отправляйся же на берег и позови ее.
Свадьба и яблоко
Вышел Пелей на берег Эгейского моря и стал звать Фетиду, пока не охрип. Со скал и гор медленно наползали на пляж тени, словно сумрачный прибой, по мере того как ГЕЛИОС на своей солнечной колеснице укатывался за спиной у Пелея на запад. Вскоре поплыла по небу над головой у него СЕЛЕНА, изливая лунной своей колесницей серебристо-голубой свет на мокрый песок у стоп Пелея. Все смотрел и смотрел он в черные воды и сипло выкликал имя Фетиды. И вот наконец…
Пригрезилось ли ему или действительно восстал вдали из волн бледный очерк? Кажется, все крупнее он…
– Фетида?
Приблизилась она достаточно, чтобы достать до дна ногами. Двинулась по песку к Пелею, и лишь ленты водорослей прикрывали ее глянцевитую наготу.
– Что за смертный дерзает звать меня? О! – Так быстро она оказалась рядом с ним, что он отшатнулся в страхе. – Я знаю это лицо. Ты однажды ночью осмелился вперить в меня взгляд. Что было в том взгляде? Он меня растревожил.
– То была… любовь.
– Ах любовь. И это всё? Мне показалось, я заметила что-то еще, чему не знаю названия. И все еще вижу это.
– Судьбу?
Фетида расхохоталась, запрокинув голову. Влажная шея, украшенная, как ожерельем, тонкой нитью водорослей, показалась Пелею красивее чего угодно, что повидал он на белом свете. Упускать возможность нельзя. Он ринулся вперед и схватил Фетиду за талию. Вмиг ощутил он, как развело ему руки, и соскользнули они. Фетида исчезла – в объятиях Пелея оказался дельфин. Стиснул Пелей дельфина так крепко, что кровь запела у него в ушах, и чуть не завалился он вперед: держал Пелей теперь осьминога. Следом возникли угорь, скат, медуза, тюлень – и сверх того столько всяких морских существ, что Пелей потерял им счет. Не желая поддаться отвращению от устрашающе странного своего занятия, закрыл он глаза, встал покрепче, поднатужился и хватку не ослаблял, ощущая всевозможно шипастое, скользкое, шелковистое и мягкое, пока не услышал вздох и вопль. Истощенная непомерным расходом сил, потребных на то, чтобы столько раз сменить облик, да еще и так быстро, Фетида сдалась. Когда Пелей открыл глаза, Фетида обмякла у него на руках, вся заалевшая, загнанная.
– Я был прав, – нежно проговорил Пелей, – сие предначертано. Ты не побеждена. Не в моих ты руках – ты в руках МОРОСА[33 - Греческое воплощение рока, или удела; см. «Миф», стр. 40. [Также Мор. – Примеч. перев.]]. Мы оба.
И там, на влажном песке, он уложил ее и со всею ведомой ему любовью сделал своею.
На Олимпе вздохнули с облегчением. Опасное пророчество Прометея теперь касалось только Пелея, который хоть и славный малый, благородный воин, прекрасный царевич и все такое, но едва ли тянул на первоклассного героя среди смертных, чтобы упоминать его в одном ряду с Тесеем, Ясоном, Персеем или Гераклом. Пусть себе породит ребенка, что превзойдет отца своего в величии. Кроме того, Пелей милый – как и Фетида.
Когда пара предварительно объявила миру, что вскоре Хирон поженит их в пещере на горе Пелион, все олимпийцы, да и вообще все боги, полубоги и малые божества ответили молодоженам любезностью и приняли их приглашение посетить событие, обещавшее быть последним грандиозным собранием бессмертных в истории.
Все боги, полубоги и малые божества?
Все – или почти все.
У Хирона в пещере места хватило лишь для самого кентавра, двенадцати олимпийских богов и нашей счастливой парочки. Вероятно, «счастливой» – сильно сказано, однако к той поре Фетида уже приняла свою судьбу. О пророчестве Прометея она знала, но пламя материнства, какого она в себе не подозревала, вспыхнуло в ней, сияло все ярче и теперь уж полыхало свирепым жаром. Ликовала Фетида от грядущей возможности носить в своем бессмертном чреве дитя, обреченное на величие.
Божественные почетные гости заняли свои места полукругом в недрах пещеры, Зевс – на троне посередине, по бокам от него – Гера и любимая дочь Афина. Прочие олимпийцы ссорились из-за остальных мест по сторонам и сзади и вели себя как избалованные дети. ДЕМЕТРА, самая нетщеславная, сидела себе тихо в заднем ряду вместе с дочерью Персефоной, царицей Преисподней, уполномоченной представлять и Аида, – тот никогда не выбирался в надземный мир. Близнецы Аполлон и Артемида вытеснили Посейдона и Ареса с мест впереди, Афродита решительно протолкалась поближе к Гере, а та чопорно склонила голову, здороваясь с Гермесом – тот, смеясь, вошел вместе с ДИОНИСОМ и хромым Гефестом. Когда олимпийцы наконец устроились со всем достоинством, на какое были способны, Хирон пригласил внутрь старших полубогов и титанов и разместил их стоя, уж где нашлось в пещере место, оставив посередине проход, по которому приблизятся к нему жених с невестой. Снаружи, у входа в пещеру, на траве расселись нимфы морей, гор, лесов, лугов, рек и деревьев, и все перешептывались, чуть ли не с ума сходя от предвкушения. Столь полного собрания бессмертных в одном месте не случалось со времен установления Двенадцати на горе Олимп[34 - См. «Миф», стр. 153.]. Здесь были все.
Или почти все…
Козлоногий бог ПАН скакал себе со своей ватагой сатиров, дриад и гамадриад, выдувая мелодию столь пронзительную для божественных ушей, что Гермеса услали из пещеры, чтобы он, во имя Зевса, унял своего буйного сына.
– То-то же, – проговорил Гермес, ероша жесткую шерсть у Пана между рогов, – теперь все мы удостоимся чести слушать, как Аполлон тренькает на моей лире[35 - Лира – изобретение вундеркинда Гермеса в день его рождения. См. «Миф», стр. 148.].
Ближе всех к выходу из пещеры оказались океаниды и нереиды. Кто-то из их рода уже выходил замуж за смертного героя, ничего особенного – многие морские нимфы сочетались браком с титанами или даже с богами, – однако никогда прежде подобный союз не осеняли своим присутствием все божества.
Или почти все…
Боги наделили пару достославными дарами. Особо стоит отметить пару великолепных лошадей – Балия и Ксанфа, подарок морского бога Посейдона[36 - Посейдон вообще считается «изобретателем» лошади.]. Балий – серый в яблоках, близнец его Ксанф – гнедой, паслись они у пещеры, когда внезапный звон напугал их, и они тревожно заржали.
ГЕСТИЯ, богиня домашнего очага, ударила в гонг и провозгласила начало церемонии. Собрание затихло. Боги устроились поудобнее; те, что в первом ряду, болтавшие с теми, кто сзади, теперь развернулись и смотрели вперед с видом торжественным и сосредоточенным. Гера расправила одеянье. Зевс выпрямился, голова и подбородок вздеты, борода указует на вход в пещеру. Словно бы вслед за Зевсом все в пещере поворотились в ту же сторону.
Нимфы затаили дыхание. Затаил дыхание весь мир. До чего величественны были боги, до чего царственны, до чего могущественны, до чего безупречны.
Рука об руку Фетида с Пелеем медленно вступили в пещеру. На этот краткий звездный миг брачующаяся пара, как им и полагается, затмила всех гостей – даже самих богов Олимпа.
Прометею в глубине пещеры смотреть на все это едва хватало сил. Его провидческий ум не способен был разглядеть подробности того, что сулило будущее, однако он не сомневался: это собрание – последнее в своем роде. Само величие и слава церемонии прочили некий крах. Миг, когда цветы и плоды наливаются зрелостью, предшествует распаду, гниению, смерти. Прометей чуял, как надвигается буря. Сказать, как или почему случится она, он не мог, однако знал: это свадебное празднество – предвестье той бури, как и дитя Пелея с Фетидой. Грядущая буря пахла металлом, как это бывает в предгрозовом воздухе. Пахла медью и оловом. Смертная кровь тоже пахла медью и оловом. Медь и олово. Бронза. Металл войны. У себя в голове слышал Прометей, как гремит бронза о бронзу, видел, как струится повсюду кровь. Но синело небо над пещерой, а все лица, кроме Прометеева, сияли радостью.
И вот уж все, кроме олимпийцев, поднялись, и Пелей с Фетидой прошли вглубь пещеры, он – с горделивой улыбкой, она – с милой застенчивостью.
«Я чересчур много думаю, – сказал себе Прометей. – Просто голова разболелась. Взгляни, как они счастливы – все бессмертные».
Все?
Прометею никак не удавалось избавиться от мыслей, что кого-то не хватает…
Гестия умастила брачующуюся пару маслами, а сын Аполлона Гименей спел славу богам и блаженству супружеского союза. Не успела Гера усесться после того, как благословила молодых, как от входа в пещеру донесся шум. В вихре замешательства рассыпалась толпа нимф и дриад, и явилось единственное не приглашенное божество. Образ ее вырисовался лишь силуэтом, однако Прометей признал ее сразу – то была ЭРИДА, богиня раздора, споров, несогласий и неразберихи. Прометей понимал: приглашать ее на свадебные торжества означало навлекать размолвки. Но не приглашать – навлекать катастрофу.
Собравшиеся расступились, Эрида прошагала на середину полукруга олимпийцев на тронах. Сунула руку под плащ. Что-то круглое и яркое покатилось по земле и замерло у ног Зевса. Эрида развернулась и ушла тем же путем, что и явилась, сквозь толпу замерших, оторопевших гостей. Не промолвила ни слова. Столь стремительны и внезапны были ее появление и уход, что некоторые в пещере подумали, уж не помстилось ли им все это. Однако предмет у ног Зевса был вполне настоящим. Что же это?
Зевс склонился и поднял его. Яблоко. Золотое яблоко[37 - Одно из золотых яблок Гесперид. Эти волшебные плоды сыграли свою роль в завоевании Аталанты Гиппоменом, а также в одиннадцатом подвиге Геракла (см. «Герои», стр. 126 и 343). Поскольку изначально они были свадебным подарком от Геи, первородной богини Земли, ее внукам Зевсу и Гере, появление такого яблока на последней великой свадьбе Олимпийской эпохи зловеще замыкает круг.].
Зевс осторожно повертел его в руках.
Гера смотрела из-за его плеча.
– На нем что-то написано, – резко сказала она. – Что?
Нахмурился Зевс и вгляделся в золотую поверхность яблока.
– Тут написано: «Прекраснейшей»[38 - Те каллисте – «прекраснейшей»; каллос по-гречески – «прекрасный», как в словах «калистеника», «каллиграфия» и проч.].
– Прекраснейшей? Эрида премного почтила меня. – Гера выставила ладонь.
Уже собрался Зевс послушно отдать яблоко жене, как с другой стороны послышался негромкий голос:
– Весь белый свет согласится, Гера, что яблоко это положено мне.
Взгляд серых глаз Афины вперился в карие очи Геры.
Серебристый всплеск смеха донесся сзади, и свою руку выставила Афродита.
– Давайте не будем глупить. Только к одной из нас применимо «прекраснейшая», как ни крути. Отдай мне это яблоко, Зевс, ибо никакая другая тут подразумеваться не может.
Зевс поник главою и глубоко вздохнул. Как ему выбрать между возлюбленной могущественной Герой, обожаемой любимой дочерью Афиной и своей теткой, сам?й великой богиней любви Афродитой? Он крепко стиснул яблоко и пожалел, что вообще здесь оказался.
– Выше нос, отец. – Перед Зевсом возник Гермес, ведя за собой упиравшегося Ареса, бога войны. – Тебе нужен тот, кому все мы сможем доверять, – он и рассудит, и от твоего имени вручит яблоко, верно? Так вот, мы совсем недавно познакомились с таким человеком, правда, Арес? Это юноша с суждением честным, непредвзятым и безупречно надежным.
Зевс вперился в сына.
– И кто же он?
Сон царицы
Чтобы узнать, кто это, отправимся за Эгейское море и вновь окажемся на равнине Илиона. Трою мы оставили, как вы помните, в дымящихся руинах. Мужскую линию Ила, Троя и Лаомедонта пресекла мстительная сила Геракла и Теламона. И лишь младший в этой линии – Подарк – избежал кровавой гибели. Оставив в живых Подарка – впоследствии мир стал именовать его Приамом, – Геракл пощадил незаурядного царевича, из которого вырос выдающийся правитель.
В величественном остове грандиозных стен и ворот, возведенных Аполлоном и Посейдоном, Приам взялся восстановить Трою вокруг храма палладия, который Геракл с Теламоном из уважения к Афине тоже пощадили. Приам оказался прирожденным вожаком, внимательным к деталям; он глубоко разбирался в устройстве торговли и обмена – ныне мы называем это экономикой, коммерцией и финансами. Расположение города у входа в Геллеспонт – пролив, по которому и на восток, и обратно география вынуждала двигаться всех мореходов, – предоставляло Трое огромные возможности для обогащения, и возможности эти царь Приам использовал умело и дальновидно. Налоги и пошлины потекли в казну царства, и крепло его величие и богатство. Даже если б не деньги от торговли с далекими царствами, благосостояние Трои прирастало бы плодородием земель у горы Иды. Коровы, козы и овцы на горных склонах обеспечивали молоко, сыр и мясо, а низины, напоенные реками Кебрен, Скамандр и Симос, что ни год, заполняли амбары, хранилища и склады зерном, оливками и фруктами в таком изобилии, что голод не грозил ни единому троянцу.
Башни нового дворца Приама высились над стенами города и сверкали на солнце, сообщая всему миру, что Троя, жемчужина Эгейского моря, – величайший город на белом свете, и правит им могущественный царь, и процветает царство его под опекой богов.
Царицу Приама звали ГЕКУБА[39 - Происхождение Гекубы спорно. Судя по всему, любимым развлечением римского императора Тиберия было загонять в тупик книгочеев, спрашивая у них, как звали мать Гекубы. «Ха! Слабо!» – похохатывал он, согласно историку Светонию и его книге «Жизнь двенадцати цезарей». Во многом ради признания кажущейся «полноты» греческого мифа эта история должна быть известна шире. Уверенность, что все до единой связи в настоящей, исторической династии можно установить, чрезмерна; ожидать же подобного знания о мифологическом семействе само по себе абсурдно, однако таково обаяние греческой мифологии и это чарующее качество достоверности…]. На заре их брака она подарила Приаму сына и наследника – царевича ГЕКТОРА.
Через год с небольшим забеременела она вновь. Однажды утром, когда до родов оставалось совсем недолго, она проснулась в поту и премного расстроенная увиденным красочным и необычным сном. Она описала его Приаму, а тот немедля призвал самого доверенного предсказателя и провидца ЭСАКА, сына от своего первого брака[40 - От Арисбы, дочери провидца Меропа, царя Перкоты, города на северо-востоке от Трои.].
– Страннейшее увидела я – и необычайно тревожное, – произнесла Гекуба. – Приснилось мне, что рожаю не ребенка, а факел.
– Факел? – переспросил Эсак.
– Факел, горевший ярким пламенем. Как головня, понимаешь? И видела я, как бегу с этим факелом по улицам и переулкам Трои и все вокруг меня занимается огнем. Означает ли это, что рожать мне болезненнее, чем в прошлый раз? Или… – проговорила она с надеждой в голосе, – может, это значит, что моему ребенку суждено озарить мир пламенем славы и доблести?
– Нет, твое величие, – тяжко вымолвил Эсак, – не значит оно ни того ни другого. Значит оно нечто совсем иное. Значит оно…
Голос его затих, Эсак потеребил полу плаща нервными пальцами.
– Не бойся, говори, – сказал Приам. – Твой дар у тебя не просто так. Что б ни сказал ты, нам хватит ума не винить тебя за сказанное. Что же говорит нам этот сон о нашем ребенке и его судьбе?
Эсак вдохнул поглубже и затараторил, словно бы стараясь навсегда исторгнуть слова с уст и изгнать из ума.
– Он говорит нам, что… ваш ребенок станет всем нам погибелью, причиной полного уничтожения этого города – и всей нашей цивилизации. Говорит нам этот сон, что если ребенок из чрева твоего доживет до мужской зрелости – ибо известно, что это мальчик, – Троя сгорит дотла и никогда больше не восстанет. Илион сделается всего лишь воспоминанием, горелой страницей в книге истории. Вот о чем сообщает нам царицын сон.
Приам с Гекубой вперились в Эсака.
– Оставь нас, сын, – произнес Приам после долгого молчания. – Помни: ты поклялся хранить тайну.
Эсак, склонившись, ушел из покоев. Поспешил прочь из города, ни словом не обмолвившись ни с единой душой. Бежал он и бежал в глухомань к своей возлюбленной Гесперии, дочери речного бога Кебрена.
Больше в Трою он не вернулся. Вскоре после того сна Гекубы Гесперия умерла от укуса ядовитой змеи. Безутешный Эсак бросился со скалы в море. Древняя богиня Тефида сжалилась над ним, и не успел он удариться о воду, как превратился в морскую птицу. Та птица в горе своем все ныряет и ныряет в глубины, вечно повторяя самоубийство.
Мальчик, который выжил[41 - Отсылка к названию первой главы романа Джоан Роулинг «Гарри Поттер и философский камень». – Примеч. перев.]
Приам и Гекуба ставили Трою превыше всего. Превыше любви, здоровья, счастья и родства. Не для того строили они этот город, чтобы подвергать его угрозе разрушения. Пророчество Эсака, окажись оно правдой, представлялось жестоким, случайным и ничем не накликанным, однако Мойры ни милосердием, ни справедливостью, ни здравомыслием не славились никогда. Будущее Трои превыше всего. Ребенок должен сгинуть.
Схватки у Гекубы начались в тот же день. Когда ребенок родился (Эсак не ошибся – то действительно был мальчик), он жмурился, лепетал и лучился улыбкой с таким обаянием и так безупречно был красив, что не поднялась у родителей рука его удавить.
Приам вглядывался в улыбчивое лицо сына.
– Нужно послать за АГЕЛАЕМ, – сказал царь.
– Да, – сказала Гекуба. – Только он, и никто другой.
Агелай, старший пастух при царском дворе, стерегший скотину на склонах горы Иды, к счастью, не играл никакой роли ни в городской политике, ни в дворцовых интригах. Был он предан царю, ему доверяли, и он умел хранить тайны.
Поклонился Агелай царю и царице, не в силах скрыть изумления от вида младенца на руках у Гекубы.
– Не слыхал я счастливых вестей – о приходе в мир нового царевича или царевны, – молвил он. – В колокола не били, глашатаи рождение не объявляли.
– Никто и не знает, – сказала Гекуба. – И не узнает пусть никогда.
– Этот ребенок должен умереть, – проговорил Приам.
