– А вы, вообще-то, ожидали какую-нибудь посылку? – спросил Уордл.
Робин объяснила, что к собственной свадьбе заказала для гостей одноразовые фотоаппараты.
– И что он сделал, когда коробка оказалась у вас в руках?
– Сел на мотоцикл и умчался. В направлении Черинг-Кросс-роуд.
В дверь мансарды постучали; сержант Эквензи принесла в пакетике для вещдоков отпечатанную на принтере записку, которую Страйк в самом начале заметил под ногой.
– Прибыли судмедэксперты, – доложила она Уордлу. – Вот это лежало в посылке. Хотелось бы услышать мнение мисс Эллакотт.
Сквозь прозрачный полиэтилен Уордл пробежал глазами записку и нахмурился.
– Белиберда какая-то, – сказал он и начал читать вслух: – «A harvest of limbs, of arms and of legs…»
– «…of necks that turn like swans…» – подхватил Страйк, который стоял прислонившись к плите, откуда уж никак не мог разобрать написанное, – «…as if inclined to gasp or pray»[6 - «Созрел урожай всех тела частей – и рук, и ног, и лебяжьих шей, что ниц упадут в мольбе своей» (англ.).].
Трое слушателей вытаращили глаза.
– Это текст песни, – сказал Страйк.
От Робин не укрылось выражение его лица. Она поняла, что эти слова наполнены для него особым, гнетущим смыслом. Страйк с видимым усилием объяснил:
– Из последнего куплета «Mistress of the Salmon Salt»[7 - «Госпожа лососевой соли» (англ.).]. Группы Blue ?yster Cult[8 - С альбома «Tyranny and Mutation» (1973).].
Сержант уголовной полиции Эквензи вздернула тонко подведенные бровки:
– Это кто такие?
– Культовые рокеры семидесятых.
– Ты, надо думать, хорошо знаешь их музыку? – предположил Уордл.
– Я хорошо знаю эту песню, – ответил Страйк.
– А отправителя ты, случайно, не знаешь?
Страйк медлил. Троица слушателей выжидала, а в голове у сыщика мелькали образы и воспоминания. Чей-то приглушенный голос: «Она звала смерть… Quicklime Girl»[9 - Девчонка-Негашенка (англ.).]. Тонкая ножка двенадцатилетней девочки, исполосованная серебристыми шрамами от порезов. Темные, как у хорька, мужские глаза, сузившиеся от ненависти. Наколка – желтая роза.
А потом, в конце прочих воспоминаний (у кого-нибудь другого эта мысль возникла бы в начале), ему в голову пришел протокол допроса, в котором упоминался отрезанный от трупа пенис, отправленный по почте полицейскому осведомителю.
– Ты знаешь отправителя? – повторил Уордл.
– Возможно. – Страйк покосился на Робин и сержанта Эквензи. – Нам с тобой лучше потолковать с глазу на глаз. Ты узнал у Робин все, что хотел?
– Нам понадобится ваше полное имя, домашний адрес и прочее, – сказал Уордл. – Запиши, Ванесса.
Сержант Эквензи вышла вперед с блокнотом. Железные ступеньки лязгом отозвались под шагами мужчин и затихли. Робин отнюдь не горела желанием еще раз увидеть содержимое посылки, но расстроилась, что ее не позвали в офис. Как-никак на коробке была наклейка с ее именем.
Зловещее почтовое отправление все еще лежало этажом ниже, на конторском столе. Сержант Эквензи впустила еще двоих подчиненных Уордла: один фотографировал, второй вел переговоры по мобильному, когда мимо прошел их начальник с частным детективом. Полицейские проводили Страйка любопытными взглядами: он добился относительной известности, но вместе с тем успел насолить многим коллегам Уордла.
Закрыв за собой дверь кабинета, Страйк с Уордлом сели за стол друг против друга. Уордл открыл чистую страницу блокнота:
– Итак, известен ли тебе любитель расчленять трупы и по кускам рассылать частным лицам?
– Теренс Мэлли, – после небольшой заминки ответил Страйк. – Для начала.
Уордл не стал ничего записывать и только воззрился на Страйка, занеся ручку:
– Теренс Мэлли по кличке Диггер?
Страйк кивнул.
– Из харрингейской банды?
– А ты знаешь других Теренсов Мэлли? – Страйк начал раздражаться. – И сколько среди них любителей отправлять по почте расчлененку?
– Черт возьми, неужели ты пересекался с Диггером? Какими судьбами?
– Во время совместных рейдов с полицией нравов, в две тысячи восьмом. Он наркоту толкал.
– После той облавы его и закрыли?
– Точно.
– Ё-моё! – вырвалось у Уордла. – Вот же и ответ, да? Этот перец – больной на всю голову, только что освободился и пасет половину лондонских проституток. Впору пройтись землечерпалкой по Темзе – поискать остальные части тела.
– Загвоздка в том, что я давал показания анонимно. Он не мог знать, что закрыл его именно я.
– У них повсюду глаза и уши, – возразил Уордл. – Харрингейская группировка – это же чистой воды мафия. Ты слышал, как он послал Иэну Бевину отрезанный член Хэтфорда Али?
– Да, я в курсе, – ответил Страйк.
– Так про что там в песне поется? Про урожай какой-то долбаный…
– Вот это меня и настораживает, – с расстановкой произнес Страйк. – Для такого баклана, как Диггер, слишком тонко… наводит на мысль, что это мог быть один из троих других.
4
Four winds at the Four Winds Bar,
Two doors locked and windows barred,
One door left to take you in,
The other one just mirrors it…
Blue ?yster Cult. «Astronomy»[10 - В Баре Четырех ВетровЧто ни рама – то засовНам открыта дверь одна,Другая в ней отражена…(«Астрономия») (англ.)С альбома «Secret Treaties» (1974).]
– То есть ты знаешь четверых, которые могли прислать тебе отрезанную ногу? Четверых?
В круглом зеркальце у раковины, над которой сейчас брился Страйк, отражалось перекошенное от ужаса лицо Робин. Полицейские наконец-то увезли ногу, Страйк объявил, что на сегодня дела окончены, и Робин сидела со второй кружкой чая за кухонным столом у него в мансарде.
– Если совсем честно, – сказал он, соскребая щетину с подбородка, – то всего лишь троих. Думаю, напрасно я приплел сюда Мэлли.
– Почему же напрасно?
Робин услышала историю его краткого знакомства с этим рецидивистом, которого в последний раз упекли за решетку не без участия Страйка.
– …поэтому Уордл теперь считает, что меня вычислила харрингейская группировка. Но я вскоре после дачи показаний отбыл в Ирак, и мне неизвестны случаи, чтобы офицер специальной разведки засветился из-за участия в судебном процессе. А кроме того, текст песни – это Диггеру не по уму. Такие изыски – не его уровень.
– Но на его счету есть расчлененные трупы? – спросила Робин.
– Насколько мне известно, один… но имей в виду: тот, кто расчленил труп, – не обязательно убийца, – рассуждал Страйк. – Нога могла быть отсечена от уже имевшегося трупа. Могла быть ампутирована в больнице. Уордл прояснит эти вопросы. Пока нет результатов экспертизы, нам остается только гадать.
О леденящей кровь возможности отсечения ноги от живого человека он умолчал.
Во время паузы Страйк ополаскивал под краном бритвенный станок, а Робин, погруженная в свои мысли, смотрела в окно.
– Пожалуй, ты был просто обязан упомянуть Мэлли, – заключила она, поворачиваясь к Страйку, который встретил ее взгляд в зеркале, – коль скоро тот один раз уже отправил по почте… что там он отправил? – нервно поинтересовалась Робин.
– Да пенис, – ответил Страйк, дочиста вымыл лицо и вытерся полотенцем. – Ага, возможно, ты права. Хотя по зрелом размышлении я все больше убеждаюсь, что Мэлли тут ни при чем. Я сейчас… хочу рубашку сменить, а то две пуговицы оторвал из-за твоих воплей.
– Это плохо, – туманно сказала Робин, когда Страйк исчез в спальне.
Попивая чай, она огляделась. Прежде ей не доводилось бывать у Страйка в квартире. Самое большее, что она себе позволяла, – это постучаться к нему в дверь, чтобы сообщить нечто безотлагательное, а в периоды его напряженной работы и постоянного недосыпа – разбудить.
В тесной кухоньке-гостиной царили чистота и порядок. Там не наблюдалось почти никаких примет личности: разрозненные кружки, стопка дешевых посудных полотенец возле газовой плиты, никаких изображений и безделушек, разве что прикрепленный к дверце посудного шкафа детский рисунок солдата.
– Кто это нарисовал? – полюбопытствовала она, когда Страйк вернулся в свежей рубашке.
– Мой племянник Джек. Он ко мне хорошо относится, по непонятной причине.
– Не набивайся на комплименты.
– Даже и не думаю. Просто я никогда не знаю, о чем говорить с детьми.
– Значит, тебе известны трое, которые могли… – снова начала Робин.
– Выпить охота, – признался Страйк. – Давай-ка заглянем в «Тотнэм».
Из-за грохота отбойных молотков разговаривать на улице не было никакой возможности, но, по крайней мере, дорожные рабочие во флуоресцирующих жилетах не свистели и не улюлюкали ей вслед, когда рядом шагал Страйк. В конце концов детектив со своей помощницей вошли в излюбленный бар Страйка, где сверкали зеркала в золоченых рамах, темнели деревянные панели, поблескивали надраенные пивные краны, пестрели стеклянные мозаики купола и картины Феликса де Йонга с изображениями озорных красоток.
Страйк взял себе пинту «Дум-бара»; Робин, которую мутило при мысли об алкоголе, попросила кофе.
– Итак? – начала Робин, как только ее босс вернулся к высокому столику прямо под куполом. – Кто эти трое?
– Не забывай: это всего лишь мои домыслы, – предупредил Страйк, снимая пробу.
– Я понимаю, – сказала Робин. – Кто они такие?
– Извращенцы, у которых есть причины ненавидеть меня лютой ненавистью. – В голове у Страйка возникло видение перепуганной худенькой двенадцатилетней девочки в съехавших набок очочках – и со шрамом вокруг голени. Неужели на правой ноге? Он уже не помнил. Господи, только бы не она…
– Так кто же? – Робин начала терять терпение.
– Двое служили со мной в армии. – Страйк поскреб недобритый подбородок. – Оба – с придурью и с достаточно садистскими наклонностями, чтобы… чтобы…
Его объяснения прервал непроизвольный широкий зевок. В ожидании связных ответов Робин заподозрила, что накануне он переутомился со своей новой подругой. Элин, в прошлом концертирующая скрипачка, работала ведущей на «Радио-3». Скандинавского типа блондинка, она напоминала Робин все ту же Сару Шедлок, только изящнее. Видимо, по этой причине Робин с самого начала ее невзлюбила. Была и другая причина: в присутствии Робин эта дама как-то назвала ее секретаршей Страйка.
– Извиняюсь, – сказал Страйк. – Вчера допоздна готовил материалы по Хану. Не выспался. – Он взглянул на часы. – Может, спустимся в нижний зал, перекусим? У меня в животе урчит.
– Подожди минуту. Еще двенадцати нет. Я хочу услышать про тех троих.
– Ладно, – сказал Страйк и тут же понизил голос, потому что мимо их столика проходил какой-то мужчина. – Дональд Лэйнг, Королевский собственный пограничный полк. – Ему снова вспомнились глазки как у хорька, сам – сгусток ненависти, татуировка-роза. – Этого я отправил на пожизненное.
– Но как тогда…
– Отмотал десятку и вышел в две тысячи седьмом. С той поры разгуливает на свободе. Лэйнг – это тебе не просто псих, это зверь, умный и хитрый зверь. Социопат, я так считаю, самый настоящий. Я его отправил на пожизненное за одно дело, к которому вообще не должен был иметь никакого касательства. Еще немного – и его бы оправдали по первоначальному обвинению. У Лэйнга чертовски веские причины меня ненавидеть.
Но он не стал уточнять, какое преступление совершил Лэйнг и почему его дело вел не кто-нибудь, а сам Страйк. Иногда, обычно в рассказах о службе в Отделе специальных расследований, Страйк своим тоном давал понять, что дошел до определенной черты, переступать которую не намерен. И Робин не допытывалась. Вот и сейчас она нехотя оставила тему Дональда Лэйнга.
– А другой твой сослуживец?
– Ноэл Брокбэнк. «Пустынные Крысы».
– Пустынные… кто?
– Седьмая бронетанковая.
Погружаясь в свои мысли, Страйк все более замыкался. Робин не знала, почему это происходит: то ли оттого, что он голоден (ее босс был из тех, кому для поддержания душевного равновесия требуется регулярное питание), то ли по какой-то другой, мутной причине.
– Действительно, давай перекусим, – поддержала его Робин.
– Давай. – Страйк прикончил свою пинту и встал из-за стола.
Уютный подвальный ресторанчик с красным ковром, деревянными стульями и второй барной стойкой украшали гравюры в рамках. В это время дня там было безлюдно. Страйк и Робин сделали заказ первыми.
– Ты начал что-то говорить про Ноэла Брокбэнка, – напомнила Робин после того, как заказала салат, а Страйк – жареную рыбу с картошкой.
– Ага, у этого тоже есть причина вынашивать злобу, – скупо ответил Страйк.
Если он не хотел обсуждать Дональда Лэйнга, то о Брокбэнке заговорил с еще большей неохотой. После затяжной паузы, во время которой Страйк гневно смотрел в никуда через плечо Робин, он выговорил:
– У Брокбэнка не все дома. Во всяком случае, он сам так говорит.
– Ты его тоже упек в тюрьму?
