Падди Кларк ха-ха-ха
Родди Дойл
Литературные сокровища XX века
На дворе 1968 год. Патрику «Падди» Кларку десять, он живет в Барритауне – пригороде Дублина – с ма и па, братом Синдбадом и двумя сестренками. Падди ходит в школу, гоняет в футбол на улицах и играет с друзьями в ковбоев. Любит индейца Джеронимо, святого отца Дамиана и его прокаженных и футболиста Джорджа Беста. Ненавидит зоопарк, поцелуи и своего младшего брата. А еще Падди чувствует, что его мир вот-вот изменится навсегда…
Используя прием «потока сознания» и нетрадиционную структуру повествования без деления на главы, Дойл показывает не только непрерывно меняющийся мир ребенка со всеми взлетами и падениями, радостями и потерями, но и его взгляд на взрослые проблемы.
Родди Дойл
Падди Кларк ха-ха-ха
Эта книга посвящается Рори
Roddy Doyle
PADDY CLARKE HA HA HA
© Roddy Doyle, 1993
© Перевод. О. Майорова, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
* * *
Мы шли по нашей улице. Кевин вдруг остановился и изо всех сил двинул палкой по калитке. По калитке миссис Квигли, а миссис Квигли вечно смотрела в окно и никогда ничего не делала.
– Квигли!
– Квигли!
– Квигли, Квигли, Квигли!
Лиам с Эйданом свернули в свой тупичок. Мы ничего им не сказали на прощание, да и они нам ничего не сказали. У Лиама с Эйданом не было матери. То есть была, конечно, да умерла. Звали ее миссис О’Коннелл.
– Потрясающе было бы, ага? – вздохнул я.
– Ага, – поддакнул Кевин. – Нехило.
Мы имели в виду: нехило, когда маманя умерла. Синдбад, мой младший братишка, понял и заревел. Лиам учился со мной в одном классе. Однажды он наложил в штаны, и вонь накрыла нас, как накрывает печной жар, если отворить заслонку. А учитель ничего ему не сделал: не орал, не стегал в ярости ремнем по его парте. Ничего! Только велел нам сложить руки и уснуть, а когда мы уснули, вывел Лиама вон из класса и долго не возвращался. А Лиам в тот день совсем не вернулся.
Джеймс О’Киф прошептал:
– Я бы обгадился – он бы меня убил!
– Угу.
– Нечестно, – ворчал он, – нечестно.
Мистер Хеннесси, учитель, Джеймса ненавидел. Пишет, бывало, на доске, стоя к нам спиной, и говорит:
– О’Киф, я ведь знаю, что-то вы там творите, чем-то вы не тем заняты. Не ждите, пока я вас поймаю.
Однажды сказал так, а Джеймса О’Кифа вообще не было. Свинкой болел.
Хенно привел Лиама в порядок в учительском туалете, потом пошел с ним к директору, а уж директор на собственной машине отвез Лиама к тетке, потому как дома у О’Коннеллов никого не было. Тетя жила в Рахени[1 - Здесь и далее упоминаются пригороды Дублина и окрестные районы.].
– Бумаги он два рулона извел, – рассказывал Лиам, – и шиллинг мне дал.
– Вранье, покажи.
– Вот!
– Тю, это три пенса…
– Я остальное все потратил. – И с этими словами Лиам достал из кармана пакет ирисок, вернее, остатки пакета, и показал нам. – Вот!
– Дай одну.
– Там всего-то четыре штучки осталось. – Лиам засунул ириски обратно в карман.
– Ах, так, – сказал Кевин и толкнул Лиама.
Лиам побрел домой.
В тот день мы возвращались домой со стройки. Набрали длинных шестидюймовых гвоздей, дощечек – кораблики делать, вдоволь накидались кирпичами в канаву со свежим цементом. И вдруг Эйдан как дал деру – он страшно хрипел, задыхался от астмы. Ну мы и побежали тоже. Кто-то за нами гнался. Но мне пришлось ждать Синдбада, и я увидел, что никто за нами и не гонится. Но промолчал. Схватил Синдбада за руку и помчался, еле нагнал остальных. Остановились мы, только выбежав на пустырь. Хохотали, визжали через дырку в заборе. Потом полезли наружу, опасливо оборачиваясь, не идет ли сторож. Синдбад зацепился рукавом за колючую проволоку.
– Сторож идет! – заорал Кевин и проскользнул в дырку.
Мы оставили Синдбада сражаться с проволокой и притворились, что удираем. Было слышно, как мой брат громко сопит. Мы присели у ворот ближнего к забору дома – О’Дрисколлов.
– Патрик, – захныкал Синдбад.
– Синдба-а-ад, – передразнил Кевин.
Эйдан засунул пальцы в рот. Лиам пульнул камнем в забор.
– Маме скажу, – ныл Синдбад.
Я сдался. Отцепил мелкого, вытер ему нос рукавом. И потопали мы домой ужинать: четверг – пастуший пирог[2 - Пастуший пирог – традиционное блюдо британской кухни, слоеная запеканка из рубленого мяса или фарша и картофельное пюре.].
Отец Лиама и Эйдана выл на луну. Не каждый день, понятно, только иногда среди ночи, на заднем дворе. Я никогда не слыхал, но Кевин говорит, слыхал. Ма говорила, что это он по жене тоскует.
– По миссис О’Коннелл?
– Верно, верно.
Па с ма был согласен.
– Горюет, бедняга, – вздыхала мама.
Кевинов отец утверждал, что мистер О’Коннелл воет по пьянке. Он, впрочем, не говорил «мистер О’Коннелл», он говорил «наш лудильщик».
– Кто бы говорил – сказала моя мама. – Не слушай ты его, Патрик, он шуткует так. Ну сам посуди, где мистеру О’Коннеллу напиться? В Барритауне[3 - Барритаун – вымышленный пригород к северу от Дублина, который, как считается, представляет собой смесь реальных районов, в которых вырос автор – Килбаррака и Баллимуна. Башни – многоэтажные дома Баллимуна, построенные в 1960-х, – стали символом экономической депрессии в стране в 1980-х гг. и провала массового строительства государственного жилья в Дублине.Действие первых трех романов Р. Дойла также разворачивается в Барритауне.] и паба-то нет.
– В Рахени зато целых три.
– Рахени не ближний свет, не наездишься, – сказала ма. – Бедняга мистер О’Коннелл. Что уж толковать о нем.
Кевин рассказал Лиаму, что видел, как его папаня смотрит на луну и прямо так «у-у-у», точно волк-оборотень.
Лиам обозвал Кевина брехлом.
Кевин заорал: «А ну, повтори!» Но Лиам повторять не стал.
Ужин был не готов. Синдбад оставил правый ботинок на стройке. Нам запрещали там играть, и мелкий соврал, что не помнит, где его забыл, этот ботинок. Ма Синдбада отшлепала. Держала его за руку и шлепала, а он уворачивался, так что не сильно досталось. Но Синдбад все равно ревел, и ма его отпустила.
Синдбад у нас рева-корова.
– Не дите, а сто фунтов убытку, – сказала она Синдбаду, сама чуть не плача. И велела после ужина пойти нам вдвоем и отыскать этот ботинок. Я, видите ли, должен был за младшим приглядывать.
Впотьмах еще переться через дырку в заборе, через пустырь, а на стройке грязища, сторожа, в цемент еще вляпаюсь. Ма отправила нас мыть руки. Я прикрыл в ванной дверь и прописал Синдбаду за все хорошее.
Я должен был присматривать за Дейрдре, лежащей в колыбельке, пока ма надевала мелкому чистые носочки. Она вытерла ему нос и глаза прямо костяшками пальцев и долго-долго смотрела ему в глаза. «Ладно-ладно, успокойся уже», – говорит. Я испугался, что сейчас ма спросит, что же все-таки случилось, а он наябедничает. Я качал колыбель, подражая ма.
Мы развели костер. Мы всегда разводили костры.
Я снял свитер, чтобы он не провонял дымом, – холодновато, правда, но терпеть можно, – и озирался, куда бы свитер положить на чистое. Мы гуляли по стройке. Вот загородка, где стояли лопаты, вот кирпичи, вот сарай, где строители пьют чай. У дверей сарая всегда валялись корки от хлеба – большие кучи корок с остатками джема. Через проволочную ограду мы наблюдали за чайкой, тянувшей шею за аппетитной корочкой, – клювик короток. Чайка почти схватила лакомый кусок, но вдруг еще одна корка вылетела из двери и прямо птице по голове. Строители в сарае взревели от смеха.
Со стройки все куда-то подевалось. Осталась только квадратная яма с грязью, обломки кирпичей да следы автомобильных шин. А вот и новая дорога, которая раньше была сырым цементом; а в конце нее – новая стройплощадка. Мы пошли смотреть свои имена, которые написали на цементе, но их стерли, ничего не осталось.
– Тьфу, дерьмо, – сказал Кевин.
Весь Барритаун был исписан нашими именами, все тротуары и дорожки. Писали ночью, когда все, кроме сторожей, само собой, разойдутся по домам. А утром, когда наши надписи находили, было уже поздно – цемент застыл. Мы поступали по-умному, писали только имена, без фамилий. А то вдруг строители пойдут по домам искать мальчишек, которые им весь цемент испортили.
Строек в Барритауне было много: то такой дом, то сякой.
Мы однажды написали адрес Лиама, имя и фамилию черным фломастером на свежей, только что оштукатуренной стене внутри одного из домов. И ничего ему не было.
Как-то раз ма не сразу учуяла дымный запах от свитера. Сначала взяла меня за руки, присмотрелась:
– Ты только глянь на свои руки! А ногти-то! Господи, Патрик… Ты что, для дохлой кошки могилу рыл?
Потом она принюхалась.
– Что ты натворил?!
– Костер жгли.
И мама меня убила. Самое ужасное оказалось ждать отца с работы и гадать, доложит ли она ему обо всем.
Спички были у Кевина: «Свон», целый коробок. Нравились мне эти коробки. Мы соорудили вигвам из досок и палочек, нашли за магазинами два картонных ящика, разорвали их и подсунули их между досок. Само по себе дерево плохо разгорается.
Было еще светло. Кевин зажег спичку. Мы с Лиамом следили, не идет ли кто. Больше с нами никого не было: Эйдан был у тетки, Синдбад лежал в больнице – ему удаляли гланды. Кевин сунул спичку под ящик, подождал, пока бумага затлеет, и бросил спичку. Вместе мы смотрели, как огонь пожирает картонку. А потом удрали.
У меня со спичками вечно были проблемы. То спичка сломается, то не зажжется, то чиркаешь-чиркаешь, а оказывается, не по той стороне коробка, а уж если она загоралась, то я слишком быстро ее бросал.
Мы ждали за домом, а как только появился сторож, бросились бежать. Вот и забор, наш путь к спасению. Кевин говорит, что если не поймали на самой стройке, то всё, ничего уже не смогут нам сделать. Если поймают на дороге, да еще и ударят – запросто в суд можно подавать. Нашего костра мы почти не видели. Выжидали. Это был еще не дом, одни стены. Шесть домов встык. Здесь строила дома Корпорация. Еще немножко подождали. Я забыл свитер.
– Ой, ой!
– Чего «ой»?
