Джинни "Мишка: трагедия (не) одной семьи"

Мишка: трагедия (не) одной семьи
Джинни

В 2003 году, когда я училась во втором классе, брат, служивший в американской армии, улетел в командировку в Ирак. В основу этой книги легли записи из моего детского дневника тех лет и размышления повзрослевший меня о том, как разглядеть хоть что-то хорошее, когда мир вокруг уходит из-под ног…

Джинни

Мишка: трагедия (не) одной семьи

Предисловие

Бывают дни, когда нечем дышать. Дни, когда хочется орать и бить тарелки или боксерскую грушу. Дни, когда рыдаешь навзрыд и не веришь в то, что все это происходит наяву. Дни, разделившие жизнь на «до» и «после». Дни, после которых ты уже не будешь прежним.

Но если вам сейчас больно и страшно, знайте, что вы не одни. Двадцать один год назад по другую сторону океана я и мои близкие чувствовали то же самое. Я допускаю, что вас это не утешит. Мне самой в 2005-м году или даже в 2007-м это не помогло бы ни капельки, но, оглядываясь назад, я могу не лукавя сказать, что со временем боль притупляется.

Мои родственники переехали в США из Ленинграда в конце 1970-х годов, я и брат Мишка – то есть по документам он Майкл, но дома родители называют его по-другому, а я сызмальства прозвала Мишкой – родились уже в штатах.

В 2001 году, когда мне было пять с половиной лет, брат, окончив школу, подписал договор на службу в сухопутных войсках. Не ради льгот[1 - В американских вооруженных силах у рядовых зарплаты не очень высокие, но есть ряд существенных льгот. Например, армия оплачивает высшее образование, которое в США очень дорогое, причем независимо от того, бывал ли солдат в «горячих точках».], у нас достаточно обеспеченная семья, и дедушка мог оплатить внуку колледж, а потому, что Мишка с детства мечтал стать военным.

Трагедия моей семьи началась вечером 19 марта 2003 года, когда США объявили военную кампанию в Ираке. На тот момент родители знали, что Мишка еще с февраля находится на нашей военной базе в Кувейте, но мне этого не сообщали, чтобы не пугать, так как, во-первых, до последнего никто, естественно, не знал, войдут ли они в итоге в Ирак, а во-вторых, родители вообще долго не могли определиться с тем, стоит ли мне все это рассказывать или нужно от меня все полностью или частично скрыть, поэтому я думала, что брат находится на военной базе в Америке. Тем вечером я не смотрела новости, и взрослые тщательно блюли, чтобы я ни в коем случае не подходила к телевизору. Интернетом я тогда практически не пользовалась, поэтому мой персональный конец света начался только утром следующего дня. Все произошедшее стало для меня полным шоком, так как я в силу возраста не до конца осознавала, что этот день может настать (на самом деле вся страна это обсуждала), новости я смотрела, но нерегулярно, и далеко не все в них, если честно, понимала, так что война в мой маленький детский мир пришла внезапно, фактически без предупреждения, утром двадцатого марта, оглушив меня без единого выстрела, потому что брат был среди тех американцев, кто пересек границу этой ближневосточной страны и участвовал в битве за Багдад.

В тот день поздно вечером, закрывшись в своей комнате и захлебываясь от слез, я начала вести дневник, который и лег в основу этой истории.

Через двадцать один год после начала самой личной для меня войны я могу точно сказать, что даже после ада жизнь продолжается. Да, конкретно у меня она уже никогда не будет абсолютно такой, как прежде. Иногда она с привкусом горечи и крови во рту. Возможно, потому, что я тогда была ребенком. Для меня операция «Иракская свобода», как она официально называется, – это не просто страница истории, а первая в жизни война, которую я видела в «прямом эфире», первая и, хочется верить, последняя, в которой участвовали мои близкие, если не считать тех, кто ушел в мир иной еще до моего рождения. Та отвратительная весна и последующий год изменили меня, но что-то в том периоде жизни было и приятное. Что-то, чему я очень благодарна. Книга и об этом.

Ночные кошмары полностью прекратились через полтора года после тех жутких месяцев, и лишь к 2012 году я научилась говорить о самой ужасной для меня, пусть и не самой кровопролитной для нашего государства, войне и тех, кого она задела вплотную, без слез и тремора в руках. Мама, дедушка и все остальные мои близкие взрослые, кроме бабушки, вышли из этой битвы, на мой взгляд, гораздо быстрее меня. Хотя я допускаю, что мне так казалось только со стороны. Бабушка, пожалуй, все еще застряла на стадии депрессии легкой стадии, но я не психотерапевт, официального диагноза у нее нет, так что это лишь мои наблюдения.

Скорее всего, вам удастся принять горе раньше, чем мне, потому что я была очень впечатлительным и ранимым ребенком, и это сыграло колоссальную роль. Возможно, к вам смирение придет позже. Возможно, вам понадобиться помощь специалиста, но это обязательно случится, потому что все мы люди – самые разумные из всех существ. И мы гораздо сильнее и смелее, чем думали еще вчера.

1. Осколки детства

20 марта 2003 года

– Ты что, еще спишь? – ужаснулась мама, заглянув ко мне и остановившись в дверном проеме.

Я нехотя открыла глаза и взглянула в ее сторону. Должно быть, это все происходит наяву. Понежиться еще в постели мне не светит.

– Быстро вставай, – сказала она строго и удалилась к себе, не дожидаясь, пока я поднимусь с кровати.

Когда мама вышла, я опустила голову на подушку, надеясь подремать еще чуть-чуть. Ну, хоть капельку. Но моим мечтам не суждено было сбыться.

– Десять минут восьмого.

Кажется, голос доносился из ее комнаты.

Осознав, что опаздываю, я вскочила и помчалась в душ. Почему мама не разбудила меня раньше? Сходив в туалет и быстро помывшись, я кинула короткий взгляд на часы, висящие кухне: мама не обманула.

– А что есть? – спросила я, растерянно осмотрев обеденный стол, на котором зияла внушающая страх пустота.

На всякий случай я даже изучила все конфорки плиты и столешницу, но и там не нашла ничего съедобного.

– Открой глаза и реши этот вопрос! – гаркнула мама.

– Не кричи на ребенка, – сказала бабушка, придя на кухню.

Она с дедушкой и прабабушкой живет в другом доме, в нескольких кварталах от нашего, и обычно с утра к нам в гости не ходит, так что я очень удивилась, но была рада ее видеть.

– Солнышко, возьми что-нибудь в холодильнике, – ласково сказала моя прародительница, чмокнув меня в лоб.

– Хлопья с молоком? – недоуменно уточнила я, открыв дверцу холодильника и не найдя там ничего готового из того, что я обычно ем перед школой.

Ведь вряд ли родители всерьез считают, что я за десять минут самостоятельно научусь готовить блины или вообще омлет и порадую всех своими кулинарными способностями.

– Что хочешь, но не задерживайся, – с этими словами бабушка удалилась на второй этаж.

– Глаза пусть разует! – крикнула мама.

С трудом сдерживая эмоции, я, словно бедный родственник, принялась за свой завтрак в несчастном одиночестве.

Покончив с трапезой, я пошла в свою комнату одеваться. Меня осенила страшная догадка: мама и папа разводятся, а потому она такая нервная.

– Успокойся, – строго сказала бабушка по-русски, обращаясь к маме и проходя мимо распахнутой двери в мою комнату.

Русский, конечно, нереально сложный, но слово «успокойся» я способна понять, так что я навострила уши.

– Что значит «успокойся»? Он мой сын! – крикнула мама.

Слово «сын» тоже легкое.

– Что с Мишкой? – облизывая пересохшие губы, взволнованно спросила я по-английски.

– Не твое дело, – отрезала мама.

Я с надеждой в глазах посмотрела на бабушку, но та лишь спустилась в гостиную, оставив меня наедине с мамой.

Мишка, дедушка или прабабушка точно бы мне все растолковали. Жаль, что брат в армии, а дедушка и прабабушка не пришли к нам в гости. К горлу подступил комок, но я изо всех сил старалась сдерживаться.

Мама велела садиться в машину. Я повиновалась.

***

Первый урок – моя любимая математика: хоть что-то хорошее в этом странном, но теплом четверге. Учительница сказала, что для защиты местных жителей и борьбы с терроризмом наши военнослужащие пересекли границу Ирака и начали наносить там удары по военным объектам. По коже пробежали мурашки.

***

Вечером бабушка резала салат, а дедушка и прабабушка сидели в гостиной перед телевизором, но, заметив, что я спустилась к ним, тотчас все выключили.

– Мишка в Ираке, да? – спросила я испуганно.

Дедушка взял меня на руки, и я уткнулась лицом в его широкую грудь.

– Солнышко, Миша там, но мы быстро победим их, и все будет хорошо, – ответил он.

Вырвавшись, я убежала в свою комнату, захлебываясь слезами.

Меня терзали противоречивые чувства. С одной стороны, я, конечно, понимала, что Мишка военный, причем у него боевая специальность, а потому он мог оказаться в «горячей точке», с другой, у меня вообще-то согласия на это никто не спрашивал. И это несправедливо. Мне как будто дали пощечину. Ни за что. Два года назад, когда брат заключил контракт, мне было пять лет, и, кажется, со мной это никто не обсуждал. Ну или я это напрочь не помню. А даже если меня о чем-то и спрашивали, и я даже дала на это добро, это еще ничего не значит. Что я могла соображать? Взрослые все решили за меня. И Мишка, получается, тоже. Но он же меня любил и любит. Как он мог со мной так поступить? Он же должен был предугадать, что я не вынесу, если его убьют или если он попадет в плен?

Я услышала, что открылась входная дверь, раздался мамин и папин голоса, и все взрослые принялись обсуждать что-то на русском. Специально, чтобы я не могла подслушивать. Бесит.

В комнату заглянула прабабушка. Присела на мою кровать. Обняла. Вытерла слезы с моего лица. Дрожащим голосом что-то сказала на русском. Я сделала вид, что все поняла, хотя, если честно, нет. Но судя по тону, явно звучало что-то ободряющее. Безусловно, мы могли бы с ней быть ближе, если бы я знала русский или если бы она знала английский, но она переехала в США только в 1990-х, и в силу возраста его пока не освоила. Нет, она, конечно, знает слов пятьдесят, и я в русском столько же, наверное, но это же капля в море.

Несколько часов мы лежали с прабабушкой вдвоем в моей комнате, она читала мне детскую книгу о летающих пони, которую когда-то, словно в другой реальности, я обожала. Она читала на русском, но я все понимала, так как повесть не раз сама читала на английском и знала ее наизусть. Ну и мама с бабушкой мне ее тоже вслух часто читали.

В какой-то момент захотелось спросить, как им с бабушкой удалось выжить в блокадном Ленинграде, но слишком сложная лексика. Хотя, может, оно и к лучшему: меньше знаешь – крепче спишь.

Ближе к ночи к нам пришел дедушка, прабабушка спустилась в гостиную к бабушке и родителям, а дедушка объяснил мне, что в Ираке мы боремся с террористами, Мишка – герой, и я должна им гордиться, а не распускать нюни. По его словам, у нас самая сильная и эффективная армия в мире, поэтому Мишка не погибнет и не будет ранен. И никто не погибнет и не будет ранен. Ну, из наших. Похоже, дедушка считает меня за совсем мелкую дурочку. Я насупилась и напомнила ему, сколько наших солдат скончалось во Вьетнаме. Он несколько секунд задумчиво молчал, а потом извинился, признал мою правоту и обрадовался тому, что я хорошо знаю историю. Какое-то время мы с ним вполне мило поговорили, и я даже, кажется, немного успокоилась. Конечно, война – это очень страшно, но когда враг слаб, это еще не очень плохо, тем более, что Мишка и другие рядовые и офицеры отлично подготовлены и экипированы.

***

Уснуть одной было сложно, поэтому я по традиции поплелась в родительскую спальню, попросившись лечь между ними. К счастью, сегодня ни мама, ни папа не сказали, что я дылда и должна перестать бояться спать одна. Лет до четырех я практически все время норовила ночевать вместе с родителями, взрослые пытались меня отучивать от этого, но, увидев мои искренние слезы, быстро сдавались. С пяти лет я с горем пополам смогла спать одна, но из-за терактов 11 сентября 2001 года тоже, естественно, долго не могла уснуть, хотя мы живем в другом штате. Тогда я пришла к родителям в спальню, оккупировав ее на целый месяц, так что папе пришлось переехать в гостевую комнату: иначе нам втроем было якобы тесно. С тех пор я уже почти полтора года благополучно ночевала одна и, если честно, даже начала подзабывать, чего именно я так опасалась в раннем детстве, но сегодня полузабытые кошмары охватили меня целиком.

23 марта 2003 года

Мама и бабушка запретили мне читать и смотреть новости, чтобы я не переживала. Пока я не решалась ослушаться их, но какие-то отголоски информации до меня все равно доходят. Буш, объявляя начало кампании, сказал, что наши военные не вернутся домой, пока миссия не будет выполнена, а враг оказался не так слаб, как все думали изначально. Это очень напрягает. Что значит не вернутся домой, пока не победят? А если война будет длиться год? А если десять лет? Интересно, на сколько лет у брата контракт?

Дедушка сказал, что Мишка вернется в штаты, когда свергнут Хусейна, и уверяет меня, что у брата все нормально, а остальные взрослые отказываются говорить со мной об этом и вечно ругаются друг с другом. Больше всего конфликтуют папа и дедушка. Они, конечно, и раньше часто ссорились, так как папа, по мнению дедушки, мало зарабатывает и не считает себя американцем, но сейчас и часа не проходит без ора. Ах да, бабушка, дедушка, а иногда еще и прабабушка каждый день приходят в нам в гости, раньше они посещали нас гораздо реже. Причем, ругаются взрослые на русском. Естественно, чтобы я ничего не понимала. Как же раздражает!

1 апреля 2003 года

Настроение странное. На мир я смотрю словно через пелену слез, хотя плачу только дома и то не каждый день. Сознание какое-то затуманенное.

Я по-прежнему сплю с родителями и почти каждый день то в два, то в четыре часа ночи просыпаюсь от кошмаров. Иногда мне снится, что Мишка в плену и его пытают. Сложно представить, что с ним может произойти в такой отсталой и нарушающей права человека стране как Ирак…

Мне прописали какие-то легкие успокоительные, но они не помогают, а серьезные мама мне пока давать не хочет.

3 апреля 2003 года

Дедушка думал, что мы возьмем Багдад за несколько дней, но что-то пошло не так. Я все еще боюсь активно смотреть новости, но из разговоров взрослых и мельком увиденных фрагментов телепередач я узнала, что у нас, естественно, есть потери и в целом там творится кромешный ад. Но дедушка сказал, что с Мишкой все хорошо.

Почти все члены моей семьи все чаще ругаются. Меня они, конечно, пытаются успокаивать и подбадривать, но мне все равно страшно. И странно. Еще год назад я очень гордилась тем, что мой брат – военный, а сейчас я завидую тем, у кого братья программисты, бизнесмены или студенты. Или пусть даже работники бистро.

Даже если предположить, что у Мишки действительно все в относительном порядке, то есть он жив, здоров, сыт и не попал в плен, то все равно ему там очень тяжело. Да, я, конечно, понимаю, что он гораздо старше и намного смелее меня – я чуть ли не до потери сознания боюсь даже разбитого стекла, но все равно сложно представить, через что он проходит.

Даже когда я одета в футболку, одежда летом всегда прилипает к телу, так что я боюсь думать о том, каково военным в форме, в бронежилете и каске, когда, помимо пекла, им мешают жить враги, а еще же надо выполнять приказы. Я бы так точно не смогла.

6 апреля 2003 года

Вчера я посмотрела сводки новостей и ну… Блин, как это сказать… Я не знаю, в общем, меня вырвало… Я не знаю, как военные там все это вживую видят и еще чего-то даже делают… Ну, я понимаю, что мальчики обычно смелее девочек, к тому же, они взрослые, но все равно… Ну и потом просто там же девочки среди мирных жителей тоже есть… Даже младше меня… Хотя – я сейчас, наверное, крамольную вещь скажу, но правда так считаю – совсем младенцам, наверное, все нипочем… Они не понимают, как все плохо… Или вообще ничего не осознают в принципе… А вот детям, которым года по четыре или лет по пять-шесть, я думаю, им хуже всех, потому что они уже все разумеют, но еще очень впечатлительные… Я даже после просмотра кино о Гарри Поттере в шесть лет уснуть не могла и шла к родителям в комнату, чтобы ночевать с ними в одной постели. И в санузел потом еще три часа одна ходить боялась: опасалась того, что рухну из унитаза прямиком в тайную комнату к Василиску… Или к Волан-де-Морту…