Альберт опустился на колени перед сейфом. Со своего места я видел множество документов и писем, перевязанных шпагатом и лентами. Еще там лежали деньги, две толстые пачки.
– Оди, – сказал Альберт. – Принеси наволочку с кровати Эмми.
Я побежал наверх и по коридору к ее комнате. Стянул наволочку с подушки и рванул обратно. Когда я пробегал мимо спальни Брикманов, меня окликнула мисс Стрэттон:
– Оди?
Я заглянул в дверь. Без фонарика я почти ничего не видел.
– Вы меня выдадите? – спросила она с кровати.
Если да, это будет стоить ей работы и репутации, а я не знал, есть ли у нее что-то еще.
– Нет, мэм. Обещаю.
– Спасибо, Оди. Если бы я могла, то тоже уехала бы, – добавила она.
И я понял, что пленниками Линкольнской школы были не только дети.
– Удачи, мисс Стрэттон.
– Да пребудет с тобой Бог, Оди.
Я вернулся в кабинет, отдал Альберту наволочку, и он склонился к сейфу. Первым делом он вернул мне гармонику. Потом начал пихать в наволочку все остальное: деньги, документы, какую-то книгу в кожаном переплете и пару стопок писем, перевязанных шпагатом.
– Зачем нам все это? – спросил я.
– Если Брикманы положили это сюда, значит, оно чего-то стоит.
Очистив сейф, Альберт посмотрел на револьвер, который забрал у мистера Брикмана.
– Оставь его, – сказал Вольц. – Он только принесет лишние проблемы.
Альберт все равно бросил оружие в наволочку и встал.
– Пора уходить.
Глава одиннадцатая
Мы собрались на старом плацу под яркой луной. Квадратные темные здания Линкольнской школы возвышались вокруг нас и отбрасывали длинные тени. После стольких лет они должны были выглядеть знакомыми, но в ту ночь все казалось другим, огромным и угрожающим. Даже воздух казался опасным.
«Да пребудет с тобой Бог». Последние слова, сказанные мне мисс Стрэттон. Но я не хотел, чтобы со мной был тот Бог, которого я узнал. По моему опыту, этот Бог не давал, а только забирал, этот Бог был с непредсказуемыми х прихотями и приносил одни несчастья. Моя злость на него превосходила даже ненависть к Брикманам, потому что их отношение ко мне было предсказуемым. А Бог? Когда-то я надеялся на него, теперь же не имел понятия, чего от него ожидать.
– Ждите с другой стороны столовой, – сказал Вольц. – Я возьму свой автомобиль и подберу вас.
– Сначала мне нужно кое-что сделать, – сказал я.
– Что на этот раз? – спросил Альберт.
– Мистер Вольц, можно мне ключи от столярной мастерской? – спросил я.
– Зачем, Оди?
– Пожалуйста.
– Просто дайте их ему, Герман, – сказал Альберт. – Мы теряем время.
Вольц достал из кармана колечко с ключами, отстегнул один и отдал мне.
– Через пятнадцать минут позади столовой, – сказал я.
Когда я открыл дверь в столярную мастерскую, меня окружила смесь запахов: лак, опилки, масло, скипидар. Я включил свет и подошел к деревянному шкафчику у одной из стен. Внутри хранились банки с краской, расставленные и подписанные в соответствии с цветом и назначением. Я взял банку черной краски и кисть с верхней полки. Выключил свет, запер мастерскую и побежал прочь.
Водонапорная башня, побелку которой прервал торнадо, теперь была заново окрашена, скрыв все следы прощального послания Сэмюеля Убийцы Многих. Я стоял у подножия одной из длинных опор, к которой крепилась лестница, и смотрел на резервуар. В лунном свете тот казался чистым и морозно-белым и был похож на лицо наивного ребенка, с надеждой обращенное к небу. Я повесил ручку банки на локоть, сунул кисть за пояс штанов и полез наверх. Опоясывающие резервуар мостки находились на высоте сотни футов. Добравшись до них, я на мгновение остановился и в последний раз посмотрел на Линкольнскую школу. В моем сердце не было ничего, кроме твердости. Я видел только отбрасываемые зданиями черные тени, которые словно пожирали землю там, куда падали. Со мной было так же. Четыре года жизни, съеденные тьмой.
Выполнив то, зачем пришел, я оставил банку и кисточку и слез вниз.
Остальные ждали меня позади столовой, Вольц не глушил мотор.
– Что было такого важного? – спросил Альберт, явно недовольный задержкой.
– Неважно, – сказал я. – Дело сделано. Поехали.
Мы быстро добрались до разрушенной фермы Эндрю и Коры Фростов. Вольц остановил машину около обломков дома. Мы высыпали из машины и пошли на берег к козлам с каноэ, но Эмми задержалась. Она сунула ручку за нагрудник своего комбинезона и достала фотографию, которую я спас из-под обломков. Она долго смотрела на снимок, потом на кучу разнесенного в щепки дерева, где когда-то проходила ее жизнь, но больше не будет.
Я обнял ее одной рукой и сказал как можно мягче:
– Теперь мы твоя семья, Эмми. Мы никогда тебя не бросим.
Она подняла лицо ко мне, в лунном свете дорожки слез на ее щеках сверкнули серебром.
– Обещаешь?
– Вот тебе крест, – сказал я и перекрестился.
Под деревьями на берегу Гилеада Моз с Альбертом уже спустили каноэ на воду. Они удерживали равновесие, пока Эмми пробиралась в середину. Прежде чем последовать за ней, я протянул руку Герману Вольцу, и он бережно взял ее в свою четырехпалую ладонь.
– Спасибо. Спасибо за все, мистер Вольц.
– Береги эту девочку, Оди. И береги себя.
– Обещаю.
Вольц протянул мне четыре сложенных одеяла, которые захватил из школы, точно таких же, как на всех койках в спальнях. Вместе с ними он дал мне полную флягу из брезента вроде тех, из которых мы пили, когда работали на полях Бледсо. На боку белой краской было написано «Вольц, столярная».
– Если нас поймают с ней, то узнают, что вы нам помогли, – сказал я.
– Если вас поймают, Оди, я буду защищать вашу и свою честь до смерти, – поклялся он.
Я сел в каноэ позади Эмми, подстелил под нее два одеяла, а другие два – под себя. Альберт бросил наволочку с содержимым сейфа Брикманов.
– Герман, на вас будут давить, – сказал он.
– Думаю, не сильно, Альберт. У нас с тобой есть кое-что на Клайда Брикмана. – Он улыбнулся и взял ладонь Альберта двумя своими. – Мне будет не хватать тебя. Всех вас.
Моз тоже пожал руку старому немцу, потом осторожно шагнул на корму каноэ, а Альберт сел на носу. Веслами они оттолкнулись от берега, и нас подхватило легкое течение Гилеада. Вольц, наверное, последний наш друг во всем мире, стоял на берегу в рваной тени деревьев.
– Да хранит вас Господь, – крикнул он на прощание.
Но Господь, про которого говорил Вольц, не был тем Господом, которого знал я. Мы начали свое путешествие навстречу неизвестности, а я думал о собственном прощальном послании, которое написал черными буквами на водонапорной башне, послании, которое, я был уверен, поймут все дети, заточенные в Линкольнской школе: «Бог есть торнадо».
Часть вторая
Одноглазый Джек
Глава двенадцатая
В ту первую ночь мы плыли под луной. На полях вокруг не было ни огонька, и мне казалось, будто мы в своем собственном мире. Ветви тополей нависали над рекой, и их тени проплывали над нами, единственными звуками были редкий шелест листвы от ночного ветерка и плеск двух весел. Железнодорожные пути шли параллельно реке, время от времени пересекая извивы русла. На берегу под одним из мостов мы различили красный свет углей, и я догадался, что это костер, разведенный кем-то вроде нас, бродягой – в те дни их было много. Моз с Альбертом придержали весла, и мы тихо проплыли мимо.
Малышка Эмми наконец легла на одеяла, которые отдал нам Вольц, и заснула. Я же при всем желании не мог сомкнуть глаз. Несмотря на то, что убийство ДиМарко лишило меня чего-то – наверное, последнего дыхания детства, – когда река и Альберт с Мозом несли нас сквозь темноту, я думал только о том, что получил. Тогда я считал это свободой, и мне не хотелось упустить ни секунды. Воздух, которым я дышал, казался чище, чем когда-либо. Белая шелковая лента освещенной луной реки, серебристые тополя и черное бархатное небо, усеянное миллионами алмазов, казались мне самым прекрасным, что я видел в жизни. В итоге я решил, что, возможно, убив ДиМарко, потерял старого себя, а мои ощущения означали рождение нового. Второе рождение Оди О’Бэньона, у которого впереди настоящая жизнь.
Через несколько часов Альберт сказал:
– Нам надо отдохнуть.
Мы пристали к берегу, разбудили Эмми и забрались туда, откуда было видно окрестности. В миле к югу или около того светилась кучка огней, маленький городок. Между нами и городом лежали открытые поля. Мы расстелили одеяла, по одному на каждого, и легли.
– Темно, – сказала Эмми. – Мне страшно.
– Вот. – Я передвинул свое одеяло, чтобы оно наложилось на ее. – Возьми меня за руку.
Она сжала мою руку, сначала крепко, но через какое-то время ее пальцы расслабились, и она заснула. Я слушал глубокое дыхание Моза – он тоже отрубился. Но я чувствовал, что Альберт на соседнем одеяле не спит.
– Мы свободны, – прошептал я. – Мы наконец-то свободны.
– Ты так думаешь?
– А ты нет?
– С этого момента мы должны быть еще осторожнее, чем когда-либо. Нас будут искать повсюду.
– Не мистер Брикман. У тебя есть компромат на него.
– Меня беспокоит не он.
Я понял, о ком он. За исключением ДиМарко у Черной ведьмы было самое черное сердце из всех, кого я знал. Мы украли у нее Эмми. Она выследит нас, даже если это будет последнее, что она сделает. И расплачиваться будем не только мы с Альбертом и Мозом. Если Черная ведьма нас поймает, жизнь Эмми будет хуже, чем в аду.
– Надеюсь, у мисс Стрэттон все хорошо, – сказал я.
– Тебе надо беспокоиться о себе.
– Откуда ты знал про нее и мистера Брикмана?
– Я не знал.
– Тогда зачем мы вломились к ним в спальню?
– У меня было на него кое-что другое.
Я вспомнил, что Вольц сказал в кабинете: «И не забудьте про нелегальный виски, Клайд». Потом я подумал про все разы, когда Альберт с Вольцем уходили вместе, и про то, как мне показалось, что у них сложился крепкий союз, который не включал меня.
– Ты вел дела с Брикманом, – сказал я. – Нелегальный алкоголь?
– Не удивляйся так. Это наш семейный бизнес.
– Но мистер Брикман?
– Оди, этот человек настоящий мошенник. Готов спорить, что контрабанда алкоголя – лишь малая часть его дел.
Утром Альберт взял доллар из пачки купюр, которую украл из сейфа Брикманов, и отправился в городок, огни которого мы видели ночью. Пока его не было, я открыл наволочку, достал две толстые пачки и пересчитал наличность.
Я сел ровно и посмотрел на Моза:
– Двести сорок девять долларов.
«Мы можем купить машину», – показал Моз.
– Как насчет новых ботинок для вас? – мудро предложила Эмми.
У Эмми были новые крепкие оксфорды, купленные Брикманами. Я посмотрел на свои старые башмаки. В Линкольнской школе нам выдавали одну пару обуви на год. Из-за того, что они изначально были дешевыми, а еще потому, что мы носили их все время, подошвы протирались до дыр намного быстрее. Большинство из нас подкладывали внутрь картон, чтобы хоть как-то уберечь ноги.
– Новая обувь, новая одежда, новая жизнь, – сказал я, ощущая себя богаче, чем когда-либо представлял.
Я убрал деньги обратно и вынул одну из стопок писем, перевязанных шпагатом. Я развязал узел и начал разглядывать конверты. Все они были адресованы директору Линкольнской школы-интерната для индейцев. Обратные адреса были со всей Миннесоты, Равнин и дальше. Я достал одно наугад и начал читать.
