– Понятно. Ну вот же козёл, а!
Тишина опутала, меня снова накрыло волной, схожей с панической атакой.
– Ляг поспи, Юль, – хрипло предложила я, вскидывая голову.
– А ты?
Подруга зевнула. Было ясно, что она сидит со мной только из солидарности. И что хочет спать, в отличие от некоторых.
– А я приберусь здесь и тоже лягу.
Поднявшись из-за стола, я принялась за уборку, отчаянно делая вид, что готова справиться с тем, что сегодня так внезапно на меня навалилось. На деле же, просто делала отточенные механические движения и не понимала, как справиться с тем ужасным вакуумом, что поселился в душе.
– Пойду подремлю, – шепнула Юля. – И если что – сразу же меня буди.
Она ушла, а я поняла одну простую вещь. Как бы ни старалась – уснуть мне в ближайшее время не удастся. Да и боюсь я спать. Снов этих, в которых вновь буду видеть ребенка, но теперь со знанием, кто именно передо мной. Боюсь. И не хочу.
За окном занялся рассвет, когда я всё же задремала. Села в кресло и провалилась в забытьё. И слава всем святым – в этот раз никаких сновидений не было.
Меня будит какой-то странный звук. То ли скрежет, то ли лязг. Подскакиваю в ужасе и озираюсь. Ко мне на кухню заглядывает перепуганная Юлька. Господи, хоть бы Верниковскому не пришло в голову вызвать спасателей с болгаркой, которые сейчас начнут выпиливать нашу дверь.
– Что это? – шепчет подруга.
– Не знаю, – так же тихо откликаюсь и на цыпочках иду в прихожую.
Осторожно смотрю в глазок. Если вдруг сейчас случился зомбиапокалипсис и к нам царапаются мертвецы – это будет, пожалуй, весьма правильной концовкой для моей жизни. Но в коридоре… ничего не видно. Кто-то просто перекрыл мне обзор и скрежещет о металл двери.
Я не выдерживаю. Быстро открываю дверь и, когда распахиваю её, вижу, как от неё отшатывается муж. В его руке – ключ. Только не от нашей квартиры. Им он и водил по двери туда-обратно.
– Сонь… Сонь, не гони только меня. Помоги, – выдыхает, а в голосе столько мольбы и боли, что у меня внутри всё переворачивается.
Рядом со мной – Юлька. Сложила руки на груди и смотрит на Верниковского так, что даже мне от этого взгляда не по себе.
– Ты ничего не хочешь нам объяснить? – громко требует она ответа.
Моя верная подруга, которая даёт сейчас понять, что я не одна. А я стою напротив Дани, смотрю на его осунувшееся лицо, на глаза, в которых столько отчаяния, что хоть вешайся, и понимаю – я ему помогу. Потому что люблю. А потом – прочь. Из моей жизни, из нашего дома. Прочь…
– Заходи, – выдыхаю шёпотом. – Расскажешь, что от меня требуется.
Юля переводит глаза на меня. Смотрит так, словно я её предала. Фыркает, уходит в квартиру. Наверное, за своими вещами. Но с ней мы всё обговорим позже. Сейчас я уже поняла, что помогу… насколько это возможно. И сделаю то, что хоть как-то может ослабить мою боль – узнаю, чем же так провинилась, что меня настолько болезненно предали.
– Ты ведь не собираешься его выслушивать и прощать? – говорит Юля, когда я провожаю её.
– Выслушать – собираюсь, простить – нет.
Говорю это, а у самой горечь во рту. Такая, как будто цианида прямо в глотку налили.
– Понятно.
Вздохнув, подруга прижимает меня к себе. Я слышу, как у неё колотится сердце – и моё вторит ему, выворачивает грудную клетку наизнанку.
– Если что – снова звони. Приеду, помогу, просто побуду рядом.
Отстранившись, киваю. И ругаю себя, на чём свет стоит, когда понимаю – от того, что сейчас Даня здесь, в нашей с ним квартире, внутри появляется облегчение. Даже дышать становится легче. Это такой самообман, такое отсутствие гордости, что от самой себя тошно.
– Ну? – спрашиваю, заходя на кухню, а у самой воздуха в лёгких не хватает.
Сколько раз вот так же заходила сюда, в это сердце дома. Готовила что-то вкусное, ставила тарелку перед мужем. Любовалась им исподтишка… Наверное, так все бабы влюблённые делают. Смотрят на сильные руки, на то, какие красиво очерченные скулы у мужика. И просто кайфуют от этого.
А сейчас Даня какой-то… уменьшившийся, что ли. Сжавшийся, будто удара ждёт.
– С чего начать? – хрипит в ответ.
– С начала давай. Умные люди говорят, что это самое правильное. Или могу вопросы позадавать. У меня их много.
Голос дрожит, но мне уже плевать. Даня ведь знает, что я чувствую. Понимает это. Или ему – плевать тоже?
– Задавай, – кивает в ответ.
Смотреть на мужа невозможно. Отворачиваюсь резко, обхватываю плечи руками. Всё, что угодно, лишь бы только не выть в голос, не орать, не бить посуду. Не показывать, насколько мне больно. Хотя, может, и стоило бы метнуть в Верниковского пару сервизов.
– Давно у тебя вторая… семья?
Хочу говорить спокойно, но выходит как-то жалко. Как будто всхлипываю, а не спрашиваю.
– Я не совсем верно выразился, Сонь. Мы не вместе со Светой.
Господи! Дай мне сил, прошу. Это невозможно слушать.
Невозможно понимать, что ещё вчера ты думала, что знаешь всё о своём муже, а сейчас чувствуешь – рядом с тобой незнакомец. От него льдом позвоночник сковывает. От того, какой взгляд чужой и от слов, которые он произносит.
– Как давно родился… ребёнок?
Я ведь знаю, как его зовут. Но кажется – произнесу это имя и назад пути не будет. Хотя – его и так нет.
Марк. Даня сказал, что его зовут Марк.
– Ему шестой год.
Прекрасно. В тот момент, когда я на крыльях летала и считала себя самой счастливой на свете, мой муж спал с другой женщиной, ждал рождения сына и… дождался.
Он всё это делал за моей спиной. За моей, чёрт побери, спиной! Звонил ей, спрашивал, как дела. Ездил к ним.
Стоп, Соня. Стоп! Нельзя так себя изводить. Ты у себя одна. Второй жизни у тебя не будет. Нельзя… нельзя обо всём этом думать!
– Куда он пропал?
– Я не знаю. Что ты видишь в своих снах?
Усмехнувшись, опускаю голову. Возможно, если бы и у меня был ребёнок, я бы поняла сейчас мужа. Осознала, насколько важен именно он, а не то, что я чувствую. Но у меня нет такой возможности.
– Ничего не вижу особенного. Только ребёнка и как он меня зовёт. Я же говорила.
Передёрнув плечами, пытаюсь перестать злиться. Но ни черта не выходит. Рядом со мной – другой Даня, не мой. Мой бы в первую очередь спросил каково мне. Этот же незнакомый мужик уточняет детали моего сна.
– И больше ничего кругом? Соня, пойми, это очень важно…
Я взрываюсь. Подлетаю к Дане, хватаю его за футболку. Дышу так, словно каждая секунда может стать последней. Вижу, что Верниковский в ужасе. Таращится на меня, дышит надсадно. Что, чёрт побери, он сейчас чувствует? Что у него на душе? Как хочется, чтобы муж ощущал хотя бы часть того, что разрывает меня изнутри!
– Тебе это важно? – сипло шепчу, приближая лицо к лицу Даниила. – Тебе важно только это?
Меня сейчас разрывает изнутри толпа демонов. Толпа сраных чужеродных демонов, с которыми столкнулась впервые, а муж расспрашивает меня о чёртовом сне?
– Сонь, нет… нет! Понимаешь? Нет!
Он хватает меня за запястья, притягивает к себе, понуждает упасть к нему на колени. Вжимается в меня, а сам воет. Так надсадно, глухо… жутко.
– Я в кошмаре… в кошмаре всё это время.
Господи, как же хочется взвыть в ответ. Взмолиться, чтобы это всё завершилось.
Он в кошмаре… и я это реально чувствую. Только сама в кошмаре неменьшем.
– Я больше ничего не вижу.
Эти слова удаётся произнести относительно спокойно. Высвобождаюсь и поднимаюсь на ноги. Вновь отхожу к окну. Взгляд туда, за призрачную преграду, сейчас кажется мне спасительным. Там жизнь, там куда-то спешат люди. Там всё иначе, чем в моей грёбаной судьбе.
– Хочу знать обстоятельства того, как у тебя появилась вторая семья.
Развернувшись к Дане, скрещиваю руки на груди. Знаю, что имею полное право на это знание. Пусть расскажет, почему меня предал.
Муж морщится, но не спорит. Не начинает вновь меня заверять, что это никакая не семья, и что всё это случайно вышло.
– Мы поссорились тогда. Крупно. Я уехал, ты помнить должна.
Конечно, я помню. Когда влюблена до чёртиков, любая ссора – как выжженное на коже клеймо.
– Летом? – уточняю хрипло.
– Да… в самом начале.
Это и вправду была одна из самых крупных наших спор. Она приходит на ум первой, когда сопоставляю возраст ребёнка, прибавив к нему девять месяцев. Только это ни черта не оправдывает Даниила.
– Дальше…
– В Красносельское за вискарём смотался. Выпил. Сам за руль. Помнишь же, что в Питер поехал? – Киваю, а у самой тот вечер перед глазами проносится. Я ведь уверена была, что он к матери своей отправился, о чём назавтра и сказал. – Я девку на дороге подобрал. Как всё закрутилось, не помню уже.
Он так и сказал – девку. Разве не видел сейчас, как мне каждое его слово под кожу впивается? Разве не ощущал?
– Закрутилось? Надолго?
Не понимаю, как мне эти слова из себя выдавить удаётся. Но мне важно это знать. Почему – сама осознать не могу.
– Нет. Разово. Я и секс тот толком не помню.
Господи, как же больно. Даже сейчас, зная, что всё случилось годы назад – как же отвратно.
– Дальше…
– Потом она меня нашла.
– Телефон ей свой оставил? – выходит насмешливо.
Особенно от того, что начинаю продумывать – если бы эта самая Света не залетела, рассказал бы мне обо всём Даня? Конечно, нет. Нет, дура! Он и сейчас тебе сообщает всё только потому, что его сын пропал. Его, не ваш. Не тот, которого ты ему родить хотела.
– По номерам машины узнала, – глухо отвечает Даня.
И я не выдерживаю – разражаюсь неистовым хохотом. Какая же продуманная барышня, ну надо же.
– А то, что пацан твой – ты, я надеюсь, узнал? Ну, так, на всякий случай.
Ядовитые слова и самой мне кажутся мерзкими. И внутри вдруг неправильное рождается – росток маленький, но крепкий, особенно когда вспоминаю, как малыш этот ко мне ручки тянет и пытается позвать.
Так быть не должно. Это не мой сын. Не мои плоть и кровь. У него мать имеется, а мне бы, по-хорошему, вообще всё это к чёрту послать.
– Узнал. Тест сдал. Он мой.
Всё. Этого мне более чем достаточно. Уже не так важен сам факт измены, как тот факт, что всё это время Верниковский жил второй жизнью. Даже мыслить не хочу о том, что он делал, куда ездил, с кем созванивался и о чём думал.
– Хорошо, я всё поняла.
Сделав глубокий вдох, я направляюсь к выходу из квартиры. По-хорошему, именно Верниковскому здесь не место, но я сейчас чувствую, что готова сбежать. Просто выйти в никуда и пойти, ни о чём не думая.
– Так ты поможешь? – говорит Даня, оказываясь рядом через четверть минуты, кажущейся мне мгновением.
– Ничем помочь не смогу. Я не ведьма, Дань, – разворачиваюсь к мужу с горькими словами на губах. – Даже жаль, что не ведьма. Прокляла бы тебя навечно.
В глазах Верниковского вновь столько боли, что мне, может быть, стало бы жутко, но у меня самой внутри – выжженная пустыня. Как бы нелепо ни произошла эта измена, которую он обрисовал, – она имеет место быть. И её последствия – в первую очередь. А может, он вообще мне соврал, и всё это время жил на два дома. Сейчас это уже не проверить, наверное, да и не хочу я этого.
– Значит, не спасёшь его? – выдыхает Верниковский снова.
Неужели и впрямь верит в то, что я могу предпринять хоть что-то? Неужели настолько в отчаянии?
– Да не могу я его спасти! Не могу, пойми! В МЧС позвони, волонтёров собери, с девкой своей его ищите. А сейчас убирайся!
– Я уже всё сделал. Два дня его нет. И никто ничего не знает. Ищут, но…
