В комнате слишком тихо. Я слышу легкое жужжание, оно проникает под кожу, и это одновременно приятно и ужасно. Слышу его дыхание. Сердце мое бьется все быстрее.
Контролируй дыхание.
Анри удерживает меня на месте и заглядывает прямо в лицо. По спине пробегает холодок – кажется, что меня разглядывают тысячи глаз. Я не успеваю увернуться, Анри наклоняется и касается губами моей щеки и уголка губ. Слишком близко.
Я дергаюсь. С его лица мгновенно сползает улыбка.
– Жизель, прости. Я не… знаю… зачем это сделал.
Я тоже не знаю, как реагировать.
– Ты просто напомнила мне Кэсси, мою бывшую. – Он опускает голову. – Вы обе такие талантливые… а мне ее так не хватает.
Я открываю рот, но ничего не говорю. Нужно встать и уйти, но тело меня не слушается. Ситуация неловкая. Но что я могу сделать? Мы оба новенькие. Он приехал сюда всего за пару месяцев до меня, летом. Нам стоит держаться вместе.
Я заполняю тишину:
– Итак, Франция. Я там была. Ну, в Париже. И Тулузе. И… и в Б… Бол…
Не помню, как там правильно.
– Болонье, – заканчивает Анри низким голосом.
Я краснею. Он сжимает руками мои ноги.
– Когда говоришь по-французски, расслабь губы и произноси все медленнее.
Я киваю. Повторяю название города, но снова путаюсь в длинных французских словах.
– Значит, ты много где была. В моей стране.
Киваю снова. У родителей есть квартирка в Девятнадцатом районе недалеко от базилики Сакре-Кер, и мы ездим туда летом, чтобы мама могла порисовать этюды. Но Анри я этого не сообщаю.
– Я родился в Шарантон-ле-Поне, это недалеко от Парижа. Мы с маман переехали в город, когда мне было восемь.
– Тогда ты и начал танцевать?
– Уи… то есть да, – путается Анри. – Мне было почти десять.
– Десять, – повторяю я, не пытаясь скрыть удивления. Большинство начинают танцевать в пять. Или даже раньше.
– Я быстро учусь. Балет стал моей страстью. Хотя их у меня много. Ты из Нью-Йорка?
– Я? О нет. Из Калифорнии.
– Там никогда не был. Только видел по телевизору. Пляжи, солнце, серфинг, маленькие собачки в сумках, автомобильные погони. И улыбки.
Я игриво ударяю его по ноге:
– Эй, в Калифорнии есть много чего еще.
Он гладит меня по руке, и я отдергиваю ее. И тут же задаю вопрос:
– Скучаешь по дому? Тут тебе нравится?
– А тебе?
– Думаю, да. Начинает нравиться, по крайней мере.
– Будь осторожнее, – предупреждает он. – Кэсси не была.
Анри дотрагивается до моей руки. В животе тянет, и я думаю, привыкну ли к такому количеству парней вокруг. Алек. Теперь вот Анри.
– Что с ней случилось?
Он морщится. Я хочу знать, но не напираю. Знаю, как бывает неприятно, когда спрашивают о том, о чем даже вспоминать не хочется.
– Просто будь осторожна. Особенно после этой штуки с зеркалом.
Он качает головой и бормочет что-то по-французски. Наверное, проклятия.
– Девочки сказали, что это, скорее всего, Бетт. – Я не уверена, что должна вот так открыто ее обвинять.
– Следи за ней. – Анри касается пальцами моей щеки, и похоже, даже не осознает этого. Я стараюсь не шевелиться. – Не хочу, чтобы ты пострадала.
Лампочки над нашими головами притухают, грозясь вот-вот погаснуть. Игра света превращает его лицо в маску. Теперь он кажется совершенно другим человеком. Брови – гуще, глаз почти не видно, рот изогнут.
Думаю, нам не стоит оставаться здесь, одним и в темноте. Последние ноты «Щелкунчика» изливаются из телефона, и остаемся только я, Анри и тишина. Он снова наклоняется ко мне – свет гаснет – и целует в щеку.
11. Бетт
Уже поздно – почти девять, комендантский час, – но я все равно направляюсь в студию на первом этаже. Иду так, чтобы меня увидело как можно больше народа, миную нескольких открытых дверей и даже еду в лифте мимо студенческой комнаты отдыха. Хочу, чтобы они видели меня такой, какая я есть: трудолюбивой, целеустремленной и не сломленной, – в самом деле, какая нелепость – Джиджи Стюарт в роли феи Драже. Да и получила она ее наверняка только потому, что позволила мистеру К. прикасаться к себе чуть дольше, чем нужно. Или провести губами по его шее – вроде как случайно. А то и что-то похуже. Девочки и раньше бросались на мистера К. ради роли. И он действительно иногда принимал их подачки.
Я узнала это из разговоров с Адель. Она случайно об этом упомянула – уж очень много было у них поздних репетиций. Когда работаешь над чем-то с такой отдачей, легко подхватить искру. А если закружилась голова, легче переступить границу.
Но мистер К. никогда ко мне не приставал.
Я знаю историю этого места вдоль и поперек, и когда темная лошадка получает роль, тому должна быть веская причина. Эта мысль меня успокаивает.
На мне новый леотард, голова гордо поднята. Я – идеальная балерина. Даже одна в комнате с запертыми дверьми, наедине с музыкой и зеркалами. Я – та, кем меня хотят видеть мистер К., и моя мать, и Адель, и вся школа.
Я идеальна.
Спускаюсь на главный этаж, прохожу через холл, в котором убрались для приема родителей крысят. Сворачиваю, чтобы пройти мимо темного офиса мистера К. И вывешенного рядом списка ролей. Заглядываю в каждую студию, чтобы знать, кто танцует, а кто филонит или считает, что домашка по английскому или новый бойфренд важнее.
В одной из студий – Элеанор, но она мало занимается и больше разглядывает себя в зеркале. Раньше мы всегда репетировали вместе, заставляли друг друга выкладываться на полную, обменивались комплиментами. Но как-то раз она сказала, что я слишком серьезно ко всему отношусь и ей это не нравится. В ее словах есть доля правды. Сейчас она действительно выглядит счастливее, когда чуть отходит от зеркала, чтобы полюбоваться собой. Такое я бы не отняла ни у кого, особенно у Элеанор.
Сталкиваюсь с Лиз. Она выжата – наверняка была внизу, в комнате с гирями. Как будто ей это нужно. В последнее время взгляд у нее какой-то пустой, а руки и ноги такие тонкие, что аж страшно. Но мы здесь о таком не говорим.
– Пилатес? – спрашиваю.
– Эллиптический тренажер, – выдыхает она, хватая ртом воздух, и стирает пот с лица. Выглядит отталкивающе.
Лиз продолжает:
– Сожгла шестьсот калорий.
Я хмурюсь. Ей не нужно столько заниматься. За последний год она уменьшилась с респектабельного второго размера до не пойми какого. Минус второго, наверное, если бы такой существовал. Как она вообще себе одежду находит?
– Господи, Бетт, хватит пялиться. – Лиз вытирает последние капли пота и распускает волосы. – Я все хотела спросить… Каково это, практиковаться с Анри?
В ее голосе странная нотка, как будто она на что-то намекает, и мне это не нравится. У нас с Алеком были свои взлеты и падения, но сейчас у нас все очень даже в порядке.
– Ну да, он ничего. – Я уже развернулась, добавляю в тон льда. – Но у меня парень есть.
– А-га, – выдыхает Лиз, затягивая длинные темные волосы в высокий хвост.
Я продолжаю пялиться на ее ноги и не знаю, стоит ли мне волноваться или завидовать. Лиз заглядывает в одну из студий, там мальчики тренируют прыжки. Наверняка ищет Анри.
Сейчас у нас с Лиз нормальные отношения, но когда-то мы соревновались во всем – включая внимание Алека. Но он почти сразу сделал свой выбор, и после нескольких неловких попыток Лиз поняла, что этого ей не изменить. Выглядела она жалко. А потом мы осознали, что сильнее по одну сторону баррикад, а не по разные. Да и смысла в дружбе было больше.
Лиз направляется в сторону душевой, а я – в студию «С», и мне вдруг вспоминается небольшая ремарка, которую недавно сделала Элеанор: что Джиджи тренируется в старой студии в подвале. Информация получена, время ее проверить. Хочу показать ей, что она и шагу в этой школе не сделает без моего ведома. Я вообще мало что упускаю. И Джиджи скоро в этом убедится.
Прохожу мимо офиса диетолога. Замираю у лестницы. В детстве мы пробирались сюда с Элеанор, Алеком и Уиллом и на спор бегали к закрытой двери. Кому дольше всего удавалось у нее простоять, тот получал сладости из тайника. И конечно, бессмертную славу.
Слышу голоса. Вижу, что дверь приоткрыта – совсем чуть-чуть, – спускаюсь на цыпочках, стараясь не шуметь, и заглядываю в щель. А там она. Джиджи. Фея Драже. Только она не танцует. Лежит на спине с раздвинутыми ногами, а Анри помогает ей с растяжкой. В полутьме.
Не знаю почему, но меня бьет дрожь, как будто я вышла на холод. Сюда приходила и Кэсси. Девочка с бессонницей, которой влетело за танцы ночи напролет. Девочка с идеальным прыжком на сто восемьдесят градусов. Единственная девочка из шестой группы, получившая роль солистки в прошлом году. Побила даже меня. Не люблю ее вспоминать. Хочу стереть из памяти и ее, и ее талант. А особенно тот факт, что она – двоюродная сестра Алека.
Волосы Анри падают ему на лицо, и он говорит что-то – отсюда не слышно, что именно. Мне не нравится, как он касается Джиджи. И как она смеется в ответ. И как его пальцы задевают локон на ее шее. Ее голос звучит легко и светло – чересчур красиво. Анри словно им загипнотизирован. И раз уж это действует на него, то почему не может подействовать на Алека, особенно когда начнутся репетиции?
Внутри все сжимается. Я уже и не помню тех времен, когда мы с Алеком не были вместе. Он – герой моих самых первых воспоминаний. Мой отец еще вращался в балетных кругах, и мы с Алеком целовались в темных углах во время званых обедов. Мы всегда были вдвоем.
Достаю телефон и фоткаю Джиджи с Анри. Вспышка слишком яркая, так что я пригибаюсь и быстро сбегаю оттуда как можно тише. Меня еще ни разу не ловили на горячем, и я не хочу, чтобы это изменилось.
Бегу обратно в студию «С» и сразу же начинаю танцевать партию Снежной королевы. Делаю пять, десять, двадцать пируэтов, но из головы не идут Джиджи и Анри. Опускаюсь с носочков и брожу по комнате. Кричу на свое отражение – надеюсь, никто не услышал. Надеюсь, никто не увидел, как я распадаюсь на кусочки в этой стеклянной коробке.
Закрываю уши руками и тянусь. Стараюсь насладиться тем, какое изобретательное я написала послание. Я так ждала, когда же его уже найдут. Хотела увидеть, как улыбка спадет с лица Джиджи, как мне повезет, если все будут там. Наверное, я единственная заметила слезы в ее глазах. Надеюсь, она плачет каждую ночь.
Хотя нет. Надеюсь, она уедет обратно в Калифорнию. Там ей будет лучше, так что нет ничего такого прям ужасного в том, что я этого хочу. Эта девчонка слишком хрупкая, слишком милая и мягкая, чтобы добиться здесь успеха. В каком-то смысле я просто за ней присматриваю. Джиджи поймет, что это для ее же блага. Балет – слишком тяжелая для нее судьба. Здесь нужно быть готовой на все.
Помню, как Адель дала мне первый совет насчет проб. Она отвела меня в сторону от остальных крысят, поправила мне пучок и сказала:
– Шансов у тебя будет немного, милая. Так что пробивайся наверх зубами и когтями.
Адель бы мной гордилась. Может, не всеми моими методами, но мотивацией – точно.
Хватаю гетры и иду наверх. Открываю дверь в комнату – Элеанор спрыгивает с футона и выключает телевизор. На полу свалена куча старых записей с Адель.
– Опять? – спрашиваю я.
– Бетт, у нее же идеальные ноги. Изогнуты, как бананы, – отвечает Элеанор, и я даже не могу это оспорить.
– Я воспользуюсь твоим принтером? – интересуюсь нехотя. Матери я избегаю, так что попросить у нее новый картридж не могу. А покупать некогда.
– Зачем это? – Элеанор снова включает телевизор.
– Сюрприз для Джиджи. – Голос мой звучит выше чуть ли не на октаву, я в предвкушении. – У меня есть парочка фото с ней и Анри в некой компрометирующей позиции.
Элеанор хмурится:
– Опять ты за свое?
Ее слова меня задевают, и я чуть не выпускаю телефон из рук.
– Мы за свое, – огрызаюсь и жду, что она извинится и поможет мне в исполнении моей маленькой шалости, как и тысячу раз до того.
– Ага… Звучит круто. – Она наблюдает за тем, как моя сестра танцует партию Китри из «Дон Кихота». – Расскажи потом, как прошло.
Не позволяю ее нерешительности остановить меня. Присоединяю телефон к компьютеру Элеанор и жду, когда загрузятся картинки. Стараюсь прикрыть экран, чтобы она ничего не увидела, но Элеанор даже взгляда не поднимает. Иногда она превращается в святую. Но я знаю, как это исправить. Распечатываю фото, удаляю с компьютера и выскальзываю из комнаты, пока Элеанор все еще в трансе.
На одиннадцатом этаже пусто – почти все слушают у себя музыку, или сидят в общей комнате перед теликом, или подшивают туфли и тренируются. Я подхожу к Свету и трижды стучу. Никого нет. Закрываю за собой дверь. Выдыхаю. Вокруг меня фотографии прима-балерин, прекрасных тонких тел и идеальных ног.
Когда мне исполнилось двенадцать, мама отправила меня через Центральный парк в общежитие. Наконец-то я стала достаточно взрослой, чтобы жить одной. Тогда я приходила в эту кладовку каждый вечер. Иногда даже засыпала на полу, и меня будили коменданты.
Провожу пальцами по коллажам на стенах и нахожу свободное место. Прикладываю фото и смотрю еще раз на надпись: «Берегись, Джиджи». Кто-то еще ненавидит ее так же сильно, как и я. Я не одинока.
Беру клей-карандаш, который стоит на телевизоре. Мажу фото и с силой припечатываю его к стене – так, словно бью Джиджи по лицу. Делаю шаг назад, чтобы полюбоваться делом рук своих. На первый взгляд совсем неясно, чем одно фото отличается от остальных. Хотелось бы мне увидеть лица людей, когда они это заметят. Особенно Джиджи.
12. Джун
Хорошо, что мне нужно взвешиваться вечером после занятий, мое время – 17:10.
Джиджи куда-то ушла – наверное, нюхает где-нибудь цветочки и собирает букеты. Вся комната в моем распоряжении. Джиджи уже пару дней где-то пропадает, объясняя это тем, будто запах цветов помогает мозговой активности. Да она на любую глупость готова пойти, чтобы стать лучше.
Так, что я сегодня ела? Три чашки чая, половину грейпфрута с щепоткой сахара, рисовый пирог, грамм двести супа, салат из зелени без заправки и несколько кусочков тунца. Хотя до тунца я так и не дошла. Засчитаю и его, потому что он был в салате. Только сегодня я могу есть сколько пожелаю. Нас взвешивают по средам, и день этот отмечают в каждом календаре, которые завешаны по территории школы. Для кого-то вроде Бетт это не проблема. У них есть в запасе парочка лишних килограммов, чтобы медсестра Конни была спокойна.
Но у меня недостача. А у медсестры есть правила. Для своего роста я должна весить 50 килограммов. Я не хочу быть бегемотом в колготках, потому слежу за своим силуэтом, осанкой. За всем. Это необходимо. Я ведь серьезно отношусь к себе и к своим занятиям – в отличие от некоторых остальных девчонок.
Когда я взвешивалась утром, то весила примерно 45 килограммов. Другие бы за такой вес убили. Меня легко поднять. Но здесь, если вдруг будешь весить меньше пятидесяти, тебя сразу отправят домой. А мне нельзя домой. Нельзя.
