– Нет, – ответила Вирджиния, возвысив голос. – Когда ты наконец прекратишь говорить про эти таблетки? Они просто для того, чтобы я успокоилась, получше спала.
Сейчас-то она отнюдь не спокойна, подумал Бак. Ему нравилось то, как она дрожит, пытаясь удержать слезы. Похоже, ей нужно, чтобы ей немножко поиграли на трубе, бедняжке Вирджинии, уж это наверняка поможет ей заснуть.
– Говорю тебе, что я могу видеть разные вещи, – втолковывала она своему мужу.
– Которые я не могу, – скептически откликнулся Гаер. – Именно это ты хочешь сказать? Что у тебя есть способность видеть то, что для нас, остальных, скрыто?
– Да я же не горжусь этим, черт побери! – воскликнула она, раздраженная иронией в его голосе.
– Давай-ка выйдем, Бак, – сказала Сэди. – Мы расстраиваем ее. Ей известно, что мы здесь.
– Так что с того? – откликнулся Бак. – Этот муж-придурок ей не верит. Погляди на него. Он же думает, что она не в себе.
– Мы уж точно сведем ее с ума, если будем расхаживать тут, – сказала Сэди. – По крайней мере, давай будем говорить потише, ладно?
Бак поглядел на Сэди и изобразил подобие улыбки.
– Хочешь, чтобы я это сделал? – сказал он игриво. – Я уберусь с их дороги, если мы немножко поразвлечемся.
Перед тем как ответить, Сэди с миг колебалась. Возможно, для всех будет лучше, если она уступит настояниям Бака. Этот человек был младенцем с эмоциональной точки зрения, всегда был. Секс был одним из тех немногих способов, при помощи которых он мог выразить себя.
– Ладно, Бак, – сказала она. – Я только немного освежусь и причешу волосы.
В это время в номере семь происходил неприятный разговор.
– Я собираюсь принять душ, Вирджиния, – сказал Гаер. – Я предлагаю тебе лечь и успокоиться. Прекрати корчить из себя дуру. Если ты будешь продолжать разговаривать таким образом, то испортишь всю поездку. Ты меня слышишь?
Вирджиния посмотрела на мужа очень внимательно, как никогда не отваживалась до этого.
– О да, – сказала она без всякого выражения, – я тебя слышу.
Казалось, он удовлетворился этим. Стянул пиджак и отправился в ванную, прихватив с собой Библию. Она слышала, как закрылась дверь, и устало вздохнула. Она знала, что за этим взаимным раздражением последуют обвинения с его стороны, что все последующие дни он будет требовать от нее раскаяния. Она поглядела на сквозную дверь. Там больше не было никаких признаков воздушных теней, и шепота оттуда тоже не доносилось. Возможно, всего лишь возможно, она действительно все вообразила. Она открыла сумочку и вытащила спрятанную там бутылочку с таблетками. Все время поглядывая на дверь ванной, выбрала себе смесь из трех разновидностей и запила их глотком ледяной воды. Вообще-то лед в кувшине уже давно растаял. Вода, которую она глотала, была пресной, как дождь, который все лил и лил за окном. Может быть, к утру весь мир смоет с лица земли. Если так, подумала она сонно, скорбеть по этому поводу она не будет.
– Я же просил тебя ничего не говорить про убийство, – сказал Эрл Лауре-Мэй. – Миссис Гаер такой разговор может не понравиться.
– Люди убивали во все времена, – ответила Лаура-Мэй не раскаявшись. – Не может же она жить все время, спрятав голову в песок.
Эрл ничего не ответил. Они как раз подошли к выходу из здания. Впереди лежала залитая дождем парковка. Лаура-Мэй подняла лицо и поглядела на него. Она была немножко ниже его ростом. Ее глаза были большими и сверкающими. Хоть он и рассердился, но не мог не заметить того, какими полными и блестящими были ее губы.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я не хотела, чтобы у тебя были неприятности.
– Да я знаю. Я просто расстроен.
– Это жара, – вернулась она к любимой теме. – Как я и говорила, она что-то делает с мозгами людей. Сам знаешь. – Взгляд ее на секунду заколебался, а по лицу пробежало выражение неуверенности. Эрл почувствовал, как у него по спине пробежали мурашки. Был ли это намек? Она явно предлагала что-то. Но он не мог произнести ни слова. Наконец заговорила именно она:
– Ты должен возвращаться прямо сейчас?
Эрл сглотнул, горло у него пересохло.
– Не вижу причины, – сказал он. – Я имею в виду, что, если они хотят поговорить друг с другом, я не собираюсь встревать.
– Что-то неладно? – спросила она.
– Похоже. Я просто хочу, чтобы они спокойно уладили все дела. Я им только помешаю. Я им не нужен.
Лаура-Мэй опустила взгляд вниз.
– А мне нужен, – выдохнула она. Он едва расслышал, что она сказала, так шумел дождь.
Он осторожно поднес к ее щеке руку и дотронулся до нее. Она задрожала даже от этого легкого прикосновения. Тогда он наклонил голову и поцеловал ее, и она ответила ему.
– Почему бы нам не пойти в мою комнату? – прошептала она в его губы. – Мне бы не хотелось делать это на улице.
– А как насчет твоего папы?
– К этому времени он уже мертвецки пьян, каждую ночь происходит одно и то же. Просто иди себе спокойно. Он никогда не узнает.
Эрл был не слишком доволен такой тактикой. Если его найдут в постели с Лаурой-Мэй, он потеряет больше, нежели работу. Он был женатым человеком, даже при том, что уже три месяца не видел Барбару. Лаура-Мэй почувствовала его нерешительность.
– Ты можешь не ходить, если не хочешь, – сказала она.
– Это не потому.
Он поглядел на нее, она облизнула губы. Это было абсолютно бессознательное действие, он был уверен, но этого хватило, чтобы решиться. Все, что лежало впереди – фарс и неизбежная трагедия, хоть тогда он и не знал этого, – все было предрешено, когда Лаура-Мэй с такой небрежной чувственностью облизала губы.
– Ах, черт, – сказал он, – ты – это нечто, ты это знаешь?
Он склонился к ней и поцеловал ее вновь, а в это время над Скеллитауном облака разразились громовым раскатом, словно цирковой барабан перед особенно опасным акробатическим номером.
В номере семь Вирджиния спала и видела сны. Кошмарные сны. Таблеткам не удалось благополучно доставить ее в тихую сонную заводь. Во сне она заблудилась в ужасающей буре. Она цеплялась за искалеченное дерево – жалкий якорь в таком урагане, – а ветер поднимал в воздух коров и автомобили, засасывал полмира в черные облака, вскипавшие над головой. И как только она подумала, что ей предстоит умереть здесь, абсолютно одной, она увидела две фигуры в нескольких ярдах впереди, они появлялись и вновь исчезали за мерцающей пеленой пыли, которую поднял ураган. Она не могла разглядеть их лиц, поэтому окликнула их:
– Кто вы?
В соседней комнате Сэди слышала, как Вирджиния разговаривает во сне. Что ей снится, этой женщине, гадала она. Она боролась с искушением пройти в комнату Вирджинии и прошептать ей что-нибудь на ухо.
А за сомкнутыми веками Вирджинии все длился сон. Хоть она и позвала этих незнакомцев сквозь бурю, казалось, они не слышали ее. Боясь оставаться одной, она покинула надежное дерево – которое тут же вырвало с корнем и унесло прочь, – и начала прорываться сквозь жалящую пыль туда, где стояли незнакомцы. Один был мужчиной, второй – женщиной, оба были вооружены. И когда она вновь окликнула их, давая им знать, что она здесь, они напали друг на друга, в их шее и груди открылись смертельные раны.
– Убийство! – прокричала она, а ветер швырнул кровь противников ей в лицо. – Ради бога, остановите их кто-нибудь! Убийство!
И внезапно она проснулась, сердце ее колотилось так, что вот-вот готово было взорваться. Сон все еще порхал у нее перед глазами. Она потрясла головой, чтобы избавиться от чудовищных образов, затем осторожно передвинулась к краю кровати и встала. Голова была такой легкой, что, казалось, могла парить, как воздушный шар. Ей нужно было хоть немного свежего воздуха. За всю свою жизнь она не чувствовала себя так странно. Так, словно потеряла малейшее представление о том, что реально, а что – нет, словно обычный, реальный мир проскальзывал у нее между пальцами точно вода. Она подошла к наружной двери. В ванной был Джон, и она слышала его – он говорил вслух, обращаясь к зеркалу без сомнения, отшлифовывая каждую деталь предстоящего выступления. Она вышла в коридор. Там было чуть свежее, но не намного. В одном из номеров в конце блока плакал ребенок. Пока она слушала, кто-то резким голосом велел ему замолчать. Секунд на десять ребенок затих, потом заплакал снова, еще громче. «Давай! – сказала она ребенку. – У тебя есть столько поводов». Она верила людям в несчастье – похоже, это было единственное, во что она еще верила. Печаль была гораздо честнее, чем искусственная жизнерадостность, которая нынче вошла в моду: фальшивый каркас пустоголового оптимизма, которым заслонялось отчаяние, гнездящееся в каждом сердце. Ребенок был мудр: он плакал в ночи, не боясь выказать свои страхи. И она молчаливо аплодировала этой честности.
В ванной Джону Гаеру надоело изображение его собственного лица в зеркале, и он углубился в свои мысли. Он опустил крышку унитаза на сиденье и просидел так молча несколько минут. Он чувствовал запах собственного пота, ему нужно было принять душ, а потом – хорошенько выспаться. А завтра – Пампа. Встречи, речи, тысячи рук, которые нужно будет пожать, тысячи благословений, которые нужно будет раздать. Иногда он чувствовал себя уставшим и тогда начинал гадать, не облегчит ли Господь хоть немного его ношу? Но ведь это Дьявол нашептывал ему в ухо – верно ведь? Он не собирался обращать внимание на этот вкрадчивый голос. Если хоть раз прислушаешься, сомнения одолеют тебя, как сейчас они одолели Вирджинию. Где-то на дороге, когда он отвернулся от нее, занимаясь делами Господними, она заблудилась, и Нечистый нашел ее в странствиях. Он, Джон Гаер, обязан привести жену назад, на тропу Правды, заставить увидеть, в какой опасности оказалась ее душа. Будут слезы и жалобы, а может, он слегка понаставит ей синяков. Но синяки исцеляются.
Он отложил Библию, опустился на колени в узком пространстве между ванной и умывальником и начал молиться. Пытался найти какие-то начальные слова, какую-то мягкую мольбу, чтобы ему дали силы исполнить долг и привести Вирджинию на путь истинный. Но вся мягкость покинула его. На ум приходили лишь слова Апокалипсиса. Он позволил им сорваться с губ, даже притом, что пылавшая в нем лихорадка разгоралась все ярче, по мере того как он молился.
– О чем ты думаешь? – спросила Эрла Лаура-Мэй, проводя его в спальню. Эрл был слишком поражен, чтобы выдать вразумительный ответ. Спальня была Мавзолеем, возведенным, казалось, в честь Банальности. На полках, на стенах и даже на полу красовались вещи, которые можно было подобрать на любой свалке: жестянки из-под кока-колы, коллекция пестрых этикеток, журналы с оборванными обложками, сломанные игрушки, помутневшие зеркала, открытки, которые никогда не будут посланы, письма, которые никогда не будут прочитаны, – печальный парад забытых и потерянных вещей. Его взгляд метался взад и вперед по замысловатой экспозиции и не нашел ни одной стоящей и целой вещи среди всего этого хлама. Мысль, что все это было делом рук Лауры-Мэй, заставила сжаться желудок Эрла. Женщина явно не в себе.
– Это моя коллекция, – сказала она ему.
– Да, я вижу, – ответил он.
– Я собирала все это с тех пор, как мне исполнилось шесть. – Она прошла через комнату к туалетному столику, где, как Эрл знал, большинство женщин начали бы приводить себя в порядок. Но здесь было лишь продолжение выставки.
– Знаешь, каждый оставляет что-то после себя, – сказала Эрлу Лаура-Мэй, приподнимая очередной хлам с такой нежностью, будто это – драгоценный камень. Перед тем как поставить предмет обратно, она тщательно осмотрела его. Только теперь Эрл увидел, что весь видимый беспорядок на деле был тщательно систематизирован и каждый предмет – пронумерован, точно в этом безумии была какая-то система.
– В самом деле? – спросил Эрл.
– О да. Каждый. Даже если это – обгоревшая спичка или салфетка в губной помаде. У нас была девушка-мексиканка, Офелия, которая убирала комнаты, когда я была маленькой. Все это началось, когда мы с ней так играли, правда. Она всегда приносила мне что-то, принадлежавшее съехавшим гостям. Когда она умерла, я сама продолжала собирать эту коллекцию, всегда что-нибудь сохраняла. Как память.
Эрл начал понимать поэзию абсурда этого музея. В ладном теле Лауры-Мэй прятались честолюбивые амбиции великого организатора. Не потому, что она относилась к этой коллекции как к предметам искусства, но потому, что собирала вещи, чья природа была интимной, вещи-символы ушедших отсюда людей, которых, вероятнее всего, она никогда больше не увидит.
– Ты пометила их все, – сказал он.
– О да, – ответила она. – От них было бы мало пользы, если бы я не знала, кому что принадлежало, верно?
Эрл полагал, что да.
– Невероятно, – прошептал он совершенно искренне.
Она улыбнулась ему, он подозревал, что немногие люди видели ее коллекцию. Он чувствовал себя странно польщенным.
– У меня есть кое-какие по-настоящему ценные вещи, – сказала она, открывая средний ящик своего гардероба. – Вещи, которые я не выставляю напоказ.
– О? – сказал он.
Ящик, который она открыла, был набит мягкой бумагой, которая хрустела, пока Лаура-Мэй копалась в нем, выбирая предметы для спецпоказа. Грязная салфетка, ее нашли под кроватью у голливудской звезды, которая трагически погибла через шесть недель после того, как останавливалась в мотеле; шприц из-под героина, беззаботно оставленный неким Иксом; пустая коробка спичек, которая, как Лаура-Мэй выяснила, была приобретена в баре для гомосексуалистов в Амарилло, оставленная тут неким Игреком. Имена, которые она называла, ничего не говорили Эрлу, но он подыгрывал ей так, как она хотела, издавая то недоверчивые восклицания, то мягкий смех. Ее удовольствие, поощряемое слушателем, росло. Она показала ему всю экспозицию из гардероба, сопровождая каждый предмет то анекдотом, то биографической деталью. Закончив, Лаура-Мэй сказала:
– Я на самом деле не сказала тебе правды, когда говорила, что мы начали играть так с Офелией. На самом деле это случилось позже.
– Так когда ты начала все это собирать? – спросил он.
Она опустилась на колени и открыла нижний ящик гардероба ключом на цепочке, который носила на шее. Там, в шкафу, был лишь один предмет, его она подняла почти с трепетом и выпрямилась, чтобы показать ему.
– Что это?
– Ты спрашиваешь меня, что положило начало коллекции. Вот это. Я обнаружила его и никогда никому не показывала. Можешь поглядеть, если хочешь.
Она протянула ему это сокровище, и он развернул слежавшуюся белую тряпку, в которую предмет был завернут. Это был пистолет смит-вессон тридцать восьмого калибра в приличном состоянии. Через секунду Эрл понял, к какому именно историческому событию оружие относится.
– Это пистолет, которым Сэди Дарнинг… – сказал он, поднимая его. – Я прав?
Она просияла.
– Я нашла его в куче мусора за мотелем до того, как полиция начала его разыскивать. Была такая суматоха, понимаешь, а на меня никто не обращал внимания. И, конечно, они искали его не очень долго.
– Почему?
– День спустя нас настиг торнадо. Снял крышу с мотеля, а школу всю снес. В том году погибло много народу. У нас несколько недель были похороны.
– Они совсем тебя не расспрашивали?
– Я им здорово врала, – сказала она довольно.
– И ты никогда не заявляла о нем? Все эти годы?
Она презрительно взглянула на него при этом предположении.
– Тогда бы его у меня забрали.
– Ведь это – вещественное доказательство.
– Они же все равно ее приговорили, верно? – ответила она. – Сэди призналась во всем, с самого начала. Какая разница, если бы они нашли оружие, которым она его убила?
Эрл вертел в руках пистолет. На нем была засохшая грязь.
– Это кровь, – сообщила ему Лаура-Мэй. – Он был еще мокрый, когда я нашла его. Должно быть, она дотрагивалась им до тела Бака, хотела убедиться, что тот мертв. Использовала только две пули. Все остальные – до сих пор там.
Эрл никогда особенно не любил оружия, с тех пор как его шурин случайно отстрелил себе три пальца. Мысль о том, что пистолет до сих пор заряжен, не слишком обрадовала его. Он вновь завернул его и протянул ей.
– Никогда не видел ничего подобного, – сказал он, пока Лаура-Мэй, нагнувшись, возвращала пистолет на место. – Ты редкая женщина, знаешь?
Она поглядела на него. Ее рука медленно скользнула ему в штаны.
– Я очень рада, что тебе все это понравилось, – сказала она.
– Сэди… Идешь ты в постель или нет?
– Я просто заканчиваю причесываться.
– Ты нечестно играешь. Прекрати думать про свои волосы и иди ко мне.
– Минутку!
– Дерьмо!
– Ты же не торопишься, верно, Бак? Я имею в виду, ты же никуда не собираешься?
Она увидела его отражение в зеркале. Он бросил на нее раздраженный взгляд:
