В конторе управляющего никого не было. Из комнаты за конторой Гаер услышал телевизор. Из-за этого Гаер почему-то подумал, что Эрл должен быть где-то поблизости. Он вышел из номера вместе с девушкой, которая принесла воду со льдом, и они уж наверняка не отправились на прогулку в такую погоду. Гром за последние несколько минут начал греметь почти над головой. Гаеру нравился этот звук и фейерверк, который устроили молнии. Это соответствовало его ощущениям момента.
– Эрл! – проорал он, пробираясь через конторку в комнату с телевизором.
Позднее кино уже подходило к концу: звук был оглушающе громким, фантастический зверь неизвестной породы уже почти сокрушил Токио, граждане разбегались, испуганно вопя. Перед этим апокалипсисом из папье-маше спал в кресле пожилой человек. Его не могли разбудить ни крики Гаера, ни раскаты грома. Бутыль со спиртным, которую он нежно уместил на коленях, накренилась в его руке и жидкость пролилась на штаны. Вся эта сцена воняла бурбоном и развратом, Гаер отметил это, чтобы как-то использовать в своих проповедях.
Из конторы потянуло холодом. Гаер обернулся, полагая, что кто-то вошел, но никого в конторе за его спиной не было. Он уставился в пространство. Всю дорогу до конторы у него было такое ощущение, будто за ним кто-то следит, однако, когда он оглядывался, никого не видел. Так что он отбросил свои подозрения. Такие страхи присущи старикам и женщинам, которые боятся темноты. Он прошел между спящим пьянчугой и руинами Токио к закрытой задней двери.
– Эрл! – позвал он. – Ответь мне.
Сэди наблюдала, как Гаер открыл дверь и шагнул в кухню. Его напыщенность забавляла ее: как такое мелодраматическое поведение могло существовать в столь просвещенный век? Ей никогда не нравились церковники, но этот экземпляр раздражал особенно – под его благочестием скрывалось больше, нежели просто нетерпимость. Он был рассерженным и непредсказуемым и ему больше чем не понравится то, что он увидит в комнате Лауры-Мэй. Сэди там уже была. Какое-то время она наблюдала за любовниками, пока их страсть не распалила ее, и тогда она вышла под дождь, чтобы немного остыть. Теперь же появление проповедника вернуло ее туда, откуда она вышла, поскольку боялась, что, как бы не развернулись события, эта ночь вряд ли окончится хорошо.
В кухне Гаер завопил опять. Он явно наслаждался звуками собственного голоса.
– Эрл! Ты меня слышишь? Меня не проведешь!
В комнате Лауры-Мэй Эрл пытался сделать одновременно три дела. Во-первых, поцеловать женщину, с которой они только что занимались любовью. Во-вторых, натянуть свои, еще мокрые после дождя штаны. И, в-третьих, придумать какой-нибудь благовидный предлог для объяснения своего пребывания здесь, если Гаер все же ворвется в комнату. Но, как бы то ни было, выполнить все эти три намерения ему не удалось. Его язык все еще касался нежного рта Лауры-Мэй, когда дверь с силой отворилась.
– Я нашел тебя!
Эрл прервал поцелуй и повернулся навстречу этому обличительному голосу. Гаер стоял в дверном проеме, мокрые волосы облегали голову, точно серая шапка, лицо пылало яростью. Свет, который отбрасывал затянутый шелком абажур возле кровати, делал его фигуру массивной, в глазах проповедника пылал маниакальный огонь пророка. Эрл уже слышал от Вирджинии о вспышках божественной ярости Гаера – о сломанной мебели и переломанных костях.
– Что, твоей низости нет пределов? – требовательно спросил он. Слова срывались с его узких губ с деланым спокойствием. Эрл натянул штаны и наклонился, чтобы застегнуть молнию.
– Это не ваше дело… – начал он, но ярость Гаера заморозила готовые сорваться с языка слова.
Лауру-Мэй запугать было не так легко.
– Выметайтесь отсюда, – сказала она, натягивая простыню, чтобы прикрыть роскошные груди. Эрл оглянулся на нее, на гладкое плечо, которое он недавно целовал. Он хотел вновь поцеловать ее, но человек в черном четырьмя быстрыми шагами пересек комнату и схватил его за руку и за волосы. Это движение в загроможденном помещении Лауры-Мэй произвело эффект землетрясения. Экспонаты драгоценной коллекции соскользнули с полок и гардероба, один предмет упал на другой, тот – на соседа, и все это сборище банальностей оказалось на полу. Но Лаура-Мэй не обращала внимания на все эти разрушения – единственное, что сейчас для нее что-то значило, – это человек, который так чудесно обращался с ней в постели. Она различала тревогу в глазах Эрла, когда проповедник оттаскивал его, и разделила эту тревогу.
– Оставь его! – заорала она, отбрасывая свою скромность и спрыгнув с постели. – Он не делал ничего плохого!
Церковник остановился, чтобы ответить, тогда как Эрл безуспешно пытался освободиться.
– Что знаешь ты о том, что плохо, шлюха? – плюнул в нее Гаер. – Ты слишком погрязла в грехе. Ты, в своей наготе, в своей вонючей постели!
Кровать действительно воняла, но только лишь мылом и недавней любовью. Ей не за что было извиняться, и она не собиралась позволять этому унылому моралисту оскорблять себя.
– Я вызову полицию! – предупредила она. – Если ты не оставишь его в покое, я позову их.
Гаер даже не потрудился ответить на эту угрозу. Он просто вытащил Эрла из комнаты в кухню. Лаура-Мэй кричала:
– Держись, Эрл! Я вызову помощь!
Ее любовник не отвечал. Он был слишком занят, обороняясь от Гаера, который пытался вырвать с корнем его волосы.
Иногда, когда дни были долгими и одинокими, Лаура-Мэй воображала себе темного человека, похожего на этого проповедника. Она представляла себе, как он приходит вместе с торнадо, из облака пыли. Она воображала, как он уводил ее с собой – лишь частично против ее воли. Однако человек, который делил с ней сегодня ночью постель, был абсолютно не похож на любовника ее мечты – он был глуповат и доброжелателен. Если он умрет от рук человека вроде Гаера, чей образ она вызывала в тоскливом отчаянии, – она никогда не простит себе этого.
Она услышала, как ее отец сказал «Что там происходит?» в дальней комнате. Что-то упало и разбилось, вероятно, тарелка из буфета или стакан, который он держал в руке. Она молилась, чтобы папа не вмешался и не попробовал стукнуть церковника – если он это сделает, Гаер развеет его по ветру. Лаура-Мэй вернулась к постели, чтобы отыскать свою одежду, та затерялась среди простыней, и раздражение женщины усиливалось с каждой секундой бесплодных поисков. Она расшвыряла подушки, одна из которых упала на крышку гардероба, и еще несколько драгоценных экспонатов слетело на пол. Когда она натягивала нижнее белье, в дверях появился отец. Его и без того покрасневшее от выпивки лицо стало просто пурпурным, когда он увидел, в каком она состоянии.
– Чем ты занималась, Лаура-Мэй?
– Не обращай внимания, па, нет времени объяснять.
– Но отсюда вышли люди…
– Я знаю. Я знаю. Я хочу, чтобы ты позвонил шерифу в Панхандаль, понимаешь?
– Так что происходит?
– Неважно. Просто позвони Альвину, и побыстрее, или у нас на руках будет еще один труп.
Мысль об убийстве слегка оживила Мильтона Кэйда. Он исчез, оставив свою дочь одеваться дальше. Лаура-Мэй знала, что в такую ночь, как эта, шериф Альвин Бейкер и его помощник вряд ли доберутся сюда быстро. А пока один Бог знает, что этот бешеный священник может натворить.
Из дверного проема Сэди наблюдала, как женщина одевается. Лаура-Мэй была довольно простенькой, по крайней мере на критический взгляд Сэди, а ее бледная кожа делала ее почти бесплотной, невзирая на полную фигуру. Но вообще-то, подумала Сэди, я-то кто такая, чтобы осуждать человека за отсутствие вещественности? На себя погляди. И впервые за все тридцать лет она пожалела об отсутствии тела. Частично потому, что она не могла сыграть никакой роли в драме, которая стремительно разворачивалась вокруг.
В кухне внезапно протрезвевший Мильтон Кэйд названивал по телефону, пытаясь принудить к действиям людей из Панхандаля, тогда как Лаура-Мэй, которая уже закончила одеваться, открыла нижний ящик гардероба и извлекла оттуда кое-что. Сэди поглядела через плечо женщины, чтобы узнать, что там за трофей, и по ее телу пробежал холодок узнавания, а взгляд остановился на принадлежавшем ей когда-то пистолете. Так, значит, именно Лаура-Мэй нашла пистолет, вот та шестилетняя растяпа, которая все время попадалась под ноги в коридоре тридцать лет назад, играла сама с собой и распевала песни в горячем неподвижном воздухе.
Сэди с удовольствием вновь разглядывала орудие убийства. Может, подумала она, я все же оставила после себя кое-что, что может повлиять на будущее, может, я больше, чем заголовок в бульварной газетенке и смутная память в стареющих головах. Она новым, живым взглядом наблюдала, как Лаура-Мэй натянула туфли и вышла в гудящую на улице бурю.
Вирджиния бессильно прислонилась к стене номера семь и глядела на смутную фигуру, маячившую в дверном проеме. Она позволила своей галлюцинации вести себя таким образом, и никогда за ее сорок с лишним лет она не слышала таких развратных уговоров. Но несмотря на то что призрак подступал к ней вновь и вновь, прижимал свое холодное тело к ее телу, касался ледяными, скользкими губами ее губ, он так и не смог переступить черту. Он пытался три раза, три раза те торопливые слова, которые он шептал ей на ухо, не стали явью. Теперь он охранял двери, готовясь, как она предполагала, к еще одной попытке. Она видела его лицо достаточно ясно и читала на нем стыд и растерянность. Может, подумала она, он так смотрит, потому что собирается убить меня?
Снаружи она услышала голос мужа, перекрывающий громовые раскаты, и протестующий голос Эрла, также на повышенных тонах. Они пререкались – это было очевидно. Она прислонилась к стене, пытаясь что-то сказать, а порождение ее бреда зловеще наблюдало за ней.
– Ничего у тебя не получилось, – сказала она.
Оно не ответило.
– Ты мне просто мерещишься, и у тебя ничего не получилось.
Призрак открыл рот и показал ей бледный язык. Она не понимала, почему он не исчезает, но, возможно, он так и будет таскаться за ней, пока не закончится действие пилюль. Не важно. Она выстояла перед тем худшим, что он мог сделать, и теперь, со временем, призрак наверняка оставит ее в покое. То, что он не смог взять ее силой, заставило ее почувствовать свою власть над ним.
Она подошла к двери, больше не испытывая страха. Призрак вышел из своего расслабленного состояния.
– Куда это ты идешь? – спросил он.
– Наружу, – ответила она, – помочь Эрлу.
– О! – сказал он ей. – Мы с тобой еще не закончили.
– Ты – всего лишь фантом, – убежденно сказала она. – Ты не можешь остановить меня.
Он усмехнулся ей. Усмешка была на три четверти злобной, но на четверть – обаятельной.
– Ты не права, Вирджиния, – сказал Бак. Больше не имело смысла морочить женщине голову, он устал от этой игры. И возможно, у него ничего не получилось, потому что она предложила себя так легко, веря, что он – какой-то безвредный ночной кошмар. – Я – не бред, женщина. Я – Бак Дарнинг.
Она поглядела на колеблющуюся фигуру и нахмурилась. Что это, какой-то новый трюк, который играет с ней ее психика?
– Тридцать лет назад меня застрелили в этой комнате. Вообще-то, как раз там, где ты сейчас стоишь.
Инстинктивно Вирджиния глянула на ковер себе под ноги, словно ожидая, что там все еще остались пятна крови.
– Мы вернулись сегодня, Сэди и я, – продолжал призрак. – Остановка на одну ночь на Бойне Любви. Так назвали это место, ты знаешь? Люди приходили сюда, чтобы просто поглядеть на вот эту комнату, просто поглядеть, где это Сэди Дарнинг застрелила своего мужа Бака. Больные люди, как ты думаешь, Вирджиния? Они больше интересуются убийством, а не любовью. Я – не такой… Знаешь, я всегда любил любовь. Вообще-то, это единственное, к чему я был хоть как-то способен.
– Ты лгал мне, – сказала она. – Ты использовал меня.
– Да я еще не закончил, – пообещал Бак. – На самом деле я только-только начал.
Он пошел к ней от двери, но на этот раз она подготовилась. Как только он дотронулся до нее и дымка вновь оделась плотью, она изо всех сил ударила его. Бак отодвинулся, чтобы избежать удара, и она проскочила мимо него к двери. Распущенные волосы залепили ей глаза, но она на ощупь пробиралась к свободе. Туманная рука схватила ее, но хватка была слишком слабой и соскользнула.
– Я буду ждать, – крикнул Бак ей вслед, в то время как она бежала по коридору навстречу буре. – Ты меня слышишь, сука? Я буду ждать!
Он вовсе не мучился от своего промаха. Она ведь вернется, верно? А он, не видимый никем, кроме женщины, на этот раз сможет извлечь из этого пользу. Если она расскажет своим спутникам, что видит его, они подумают, что она не в себе, – и, может, запрут ее, а тогда уж он останется с ней один на один. Нет, тут он должен взять верх. Она вернется продрогшая, ее платье прилипнет к телу, возможно, она будет испугана, в слезах, слишком слабая, чтобы сопротивляться его попыткам. Уж тогда они закатят отличную музыку. О да! Пока она не будет умолять его остановиться.
Сэди вышла наружу вслед за Лаурой-Мэй.
– Куда ты идешь? – спрашивал Мильтон свою дочь, но она не ответила. – Иисусе! – воскликнул он ей вслед, похоже все заметив. – Где ты раздобыла эту пушку?
Дождь был чудовищным. Он колотил о землю, о последние листья тополя, по крыше, по голове. Он за секунду промочил волосы Лауры-Мэй, распластав их по лбу и по шее.
– Эрл! – кричала она. – Где ты? Эрл!
Она побежала через стоянку, на бегу выкрикивая его имя. Дождь превратил пыль в густую грязь, которая хватала ее за щиколотки. Она добежала до второго здания. Несколько гостей, которых разбудили вопли Гаера, глядели на нее из окон. Некоторые двери были открыты; какой-то мужчина с банкой пива в руке стоял в дверном проеме и требовал, чтобы ему объяснили, что тут происходит.
– Люди все носятся как сумасшедшие, – сказал он. – Развопились тут. Мы сюда приехали, чтобы побыть в тишине, господи боже. – Девушка младше его лет на двадцать выглянула из-за плеча любителя пива.
– У нее пистолет, Двайн, – сказала она. – Ты видишь?
– Куда они ушли? – спросила Лаура-Мэй любителя пива.
– Кто? – ответил Двайн.
– Сумасшедшие! – проорала Лаура-Мэй, стараясь перекричать еще один раскат грома.
– Они завернули за контору, – сказал Двайн, глядя скорее на пистолет, чем на Лауру-Мэй. – Их здесь нет. В самом деле, нет.
Лаура-Мэй вновь побежала к конторе. Дождь и молнии слепили ее, и она с трудом удерживала равновесие в скользкой грязи.
– Эрл! – кричала она. – Ты здесь?
Сэди неотрывно следовала за ней. Эта Кэйд была отважной, сомнения нет, но в ее голосе звучала истерическая нотка, которая Сэди очень не понравилась. Это дело (убийство) требует хладнокровия. Нужно делать все небрежно, почти не думая, как будто выключаешь радио или прихлопываешь комара. Паника послужит лишь помехой, страсть – тоже. Вот почему, когда она вынула свой смит-вессон и наставила на Бака, в ней не было и следа гнева, который толкал бы ее под руку, мешая попасть в цель. Вот поэтому, рассудив как следует, они и послали ее на электрический стул. Не потому, что она вообще сделала это, но потому, что сделала слишком хорошо.
Лаура-Мэй не была так хладнокровна. Дыхание у нее прерывалось, а по тому, как она, всхлипывая, выкрикивала имя Эрла, было ясно, что она близка к истерике. Она завернула за угол конторы, где вывеска мотеля бросала холодный свет на пустырь за домом, и на этот раз, когда она в очередной раз позвала Эрла, раздался ответный крик. Она остановилась, вглядываясь сквозь пелену дождя. Это был голос Эрла, как она и надеялась, но он не звал ее.
– Ублюдок! – кричал Эрл. – Ты выжил из ума. Отпусти меня!
Теперь она могла рассмотреть невдалеке две фигуры. Эрл, чей живот был заляпан грязью, стоял на коленях среди репейников и мусора. Гаер стоял над ним, держа руку у него на голове и пригибая Эрла к земле.
– Признайся в своем преступлении, грешник!
– Черт тебя дери, нет!
– Ты появился здесь, чтобы расстроить мою поездку. Признайся! Признайся в этом!
– Иди к черту!
– Признайся в своей скверне, или я переломаю твои кости!
Эрл боролся, пытаясь освободиться от Гаера, но проповедник явно был сильнее.
– Молись! – сказал он, опуская лицо Эрла в грязь. – Молись!
– Отъебись! – орал Эрл в ответ.
Гаер ухватил Эрла за волосы, а другая рука уже поднялась, чтобы нанести сокрушительный удар по запрокинутому лицу. Но прежде чем он успел ударить, на сцене появилась Лаура-Мэй, сделала два или три шага по грязи по направлению к ним. В трясущейся руке у нее был смит-вессон.
– Отойди от него, – потребовала она.
Сэди спокойно отметила, что женщина целит неправильно. Даже при ясной погоде она, вероятно, была бы паршивым стрелком, но сейчас, в таком состоянии, при такой буре, даже опытный террорист мог бы промахнуться. Гаер повернулся и поглядел на Лауру-Мэй. Он не проявлял ни малейшего волнения. Он думает то же, что и я, подумала Сэди, он чертовски хорошо знает, что волнение ей не на руку.
– Шлюха! – громко крикнул Гаер, возводя взор к небу. – Господь, видишь ли ты ее? Видишь ее позор, ее блуд? Отметь ее! Она – одна из дщерей вавилонских!
Лаура-Мэй не совсем поняла подробности, но общее направление речей Гаера для нее было вполне ясно.
– Я не шлюха! – завопила она в ответ, и смит-вессон прыгал в ее руке, готовый выстрелить. – Ты не можешь называть меня шлюхой!
– Пожалуйста, Лаура-Мэй… – сказал Эрл, отталкивая Гаера, чтобы поглядеть на женщину, – уйди отсюда. Он не в себе.
Она не обратила внимания на его требовательный тон.
– Если ты не уйдешь от него… – сказала она, указывая дулом пистолета на человека в черном.
– Да? – издевательски спросил Гаер. – И что же ты сделаешь, шлюха?
– Я выстрелю! Ей-богу! Я выстрелю!
По другую сторону здания конторы Вирджиния набрела в грязи на бутылку с таблетками, которую выбросил Гаер. Она наклонилась, чтобы поднять ее, и тут ей пришла в голову идея получше. Ей больше не нужны пилюли, верно ведь? Она говорила с мертвецом, одно лишь ее прикосновение сделало Бака Дарнинга видимым для нее. Что за способности! Ее видения были реальными и всегда были такими – более правдивыми, чем весь этот Апокалипсис, полученный из вторых рук, старый, изношенный, который штудировал ее достойный жалости муж. Что могут сделать пилюли – разве что замутить вновь обретенный талант. Пусть себе лежат.
Множество гостей накинули куртки и повыходили из номеров поглядеть, из-за чего поднялся весь этот шум.
– Что тут было? Несчастный случай? – окликнула Вирджинию какая-то женщина. Лишь только эти слова слетели с ее губ – прозвучал выстрел.
– Джон, – сказала Вирджиния.
Прежде чем эхо от выстрела стихло, она пошла на звук. Она уже представила себе, что там обнаружит, – своего мужа, неподвижно лежащего на земле, и торжествующего убийцу, который стоит над ним в грязи на коленях. Она ускорила шаг, на ум ей пришли молитвы. Она молилась не для того, чтобы тот сценарий, который она представила себе, оказался ложным, но скорее, за то, чтобы Бог простил ее, ведь она так хотела, чтобы он был истинным.
