Двадцать три пассажира сошли с борта «Арамиса», у каждого с собой простенький чемодан, в котором лежало все их имущество. После сверки документов, стоящий на таможне, пропустил их на американские земли. Час спустя семеро девушек сели в скромную повозку и отправились вдоль ночного города в урсулинский монастырь. Будущее остальных еще поджидало их на причале.
Открытая повозка подскакивала на булыжниках дороги. Вокруг колыхались ветки деревьев, усыпанные яркими бутонами. Цикады и пчелы жужжали во мраке и шептались о потусторонних историях. Тропический бриз веял сквозь ветки большого дуба, стоящего у края маленькой площади. Это тепло казалось Селине странным, особенно не сочетаясь с вечерней прохладой конца января.
Однако она знала, что лучше не жаловаться. У нее дома, в Париже, снег уже наверняка покрывал брусчатку, и там она бы не скоро смогла надеть свое удобное платье из муслиновой ткани, в котором ехала сейчас. Селина вспомнила, как мастерила его в июле из лоскутов, оставшихся от элегантного домашнего наряда, который она шила для одной зажиточной дамы, скандально известной своими зваными ужинами. Тогда Селина представляла, как сама однажды посетит подобное мероприятие, как будет чувствовать себя комфортно среди самых модных представителей парижского общества. Она поразит их своей любовью к Шекспиру и Вольтеру. Придет в этом самом платье насыщенного баклажанного цвета, с пышной юбкой в оборках и рюшах, которые контрастируют с ее бледной кожей. И как она небрежно соберет свои черные кудри на макушке, по последней моде, чтобы получить благосклонность городских особ.
Теперь Селина посмеялась над своими мыслями, забавляясь над воспоминаниями о семнадцатилетней девчонке, которой она была тогда. Над всем тем, что та девчонка хотела попробовать. Что хотела получить навсегда: попасть в общество элегантных юных особ, для кого шила наряды, о которых те забывали на следующий же день. Шанс влюбиться в симпатичного юношу, который украдет ее сердце стихами и обещаниями.
Сейчас она усмехнулась от одной лишь мысли об этом.
Проведя несколько недель в море в деревянном чемодане, это помятое платье, которое сегодня надела Селина, отражало резкие перемены, случившиеся в ее жизни. Оно не подходило для воскресной службы, а уж тем более не подходило для званого ужина. Думая над этим, Селина уселась поудобнее на своем деревянном сиденье, и корсет сильнее впился ей в ребра. Пластина из китового уса сдавливала грудь при каждом вдохе.
И вдруг учуяла такой сладкий аромат, что забыла обо всем.
Она оглядела площадь, ища его источник. В углу, противоположном от дуба, стояла открытая пекарня, напомнившая Селине о ее любимой булочной на бульваре Монпарнас. Запах жареных пончиков и медленно тающего сахара сочился сквозь вощеные листья магнолии. Рядом на балконе захлопнулись ставни, и решетка с ярко-розовыми цветками бугенвиллей затряслась, а бутоны задрожали, точно от страха. Или, может, от предвкушения.
Смотреть на такую красоту должно быть приятно. Однако красивую решетку будто бы окружало что-то еще, что-то пугающее. Точно бледный палец, показавшийся из-за задернутых штор и заманивающий в темную бездну.
Мудрость подсказывала Селине принять во внимание это предупреждение. Тем не менее она поняла, что уже очарована. Когда же она покосилась на остальных девушек в их повозке (четыре сидели с одной стороны, три с другой), Селина увидела изумленные взгляды, с волнением изучающие округу. Или, может, с воодушевлением? Как и с цветками бугенвиллей, сложно было определить точно.
Повозка остановилась на углу шумной улицы, огромная ломовая лошадь впереди упряжки фыркнула, тряся гривой. Люди во всевозможных нарядах – от роскошных, с золотыми часами на цепочках, до простых из застиранной ткани – пересекали улицу Декатур, их шаги были спешные и напряженные, точно все торопились на какое-то важное дело. Это выглядело непривычно, учитывая, что день заканчивался, а не начинался.
Так как Пиппа сидела ближе всех к извозчику, она наклонилась вперед, обратившись к нему:
– Сегодня вечером какое-то особое мероприятие? Откуда столько народу?
– Парад, – хрипло отозвался мужчина, не обернувшись.
– Что, простите?
Он прочистил горло.
– На улице Канал вот-вот начнется парад. В честь открытия карнавального сезона.
– Карнавальный парад! – воскликнула Пиппа, повернувшись к Селине.
Антония, юная девушка, сидевшая слева от Селины, посмотрела на них взволнованно, у нее были круглые, блестящие глаза, точно у совы.
– Эм… карнавал? – переспросила она на португальском, указав в сторону звуков веселья.
Селина с улыбкой кивнула.
– Какая жалость, что мы все пропустим, – сказала Пиппа.
– Я бы не стал беспокоиться, барышня, – ответил извозчик с намеком на ирландский акцент. – Будет еще много парадов и празднеств в течение месяца во время карнавального сезона. Какой-нибудь вы точно увидите. И подождите еще бал-маскарад в Марди Гра[4 - Марди Гра (фр.) – букв. «жирный вторник», последний день карнавала перед началом католического Великого поста.]. Это будет лучший вечер из всех.
– Я слышала о карнавальном сезоне от подруги в Эдинбурге, – воскликнула Анабель, худенькая рыжеволосая девчонка с россыпью веснушек на носу. – Весь Новый Орлеан пирует перед Великим постом, soirеes[5 - Вечеринки (фр.).], балы и костюмированные вечеринки продолжаются неделями.
– Вечеринки! – повторили близняшки из Германии, как только узнали слово, одна из них радостно захлопала в ладоши.
Их просиявшие лица поразили Селину. Затронули что-то в ее сердце. Чувство, которое она запретила себе испытывать с той самой жуткой ночи.
Надежду.
Она прибыла в город посреди празднества. Одна она, и несколько недель f?tes[6 - Каникулы (фр.).] впереди. Толпу переполняло то же чувство предвкушения, которое она видела на лицах девушек, с кем теперь разделяла свою судьбу. Может, в их глазах не было тревоги. Может, цветы просто задрожали от пробуждения, а не от испуга.
Может, Селине необязательно жить в страхе от того, что может случиться завтра.
Пока они ждали, когда улица освободится от шествующих прохожих, Селина наклонилась вперед, все ее тело напряглось, готовое броситься бежать. Она попыталась ухватиться за лозу плюща, свисающую с замысловатого кованого ограждения. Топот шагов отвлек ее, когда толпа расступилась, позволив их повозке проехать.
Нет.
Не для того, чтобы пропустить их.
Для чего-то совсем иного.
Там, под мороком бледно-янтарного света газовых фонарей, стояла одинокая фигура, собирающаяся переходить улицу Декатур. Соломенная шляпа незнакомца была натянута до самых бровей, скрывая черты лица.
Без колебаний их извозчик тут же выказал мужчине почтение, опустив голову в его сторону, точно кланяясь… или, может, отводя взгляд?
Мужчина пересек улицу, плавно перемещаясь от света к тени и обратно, от одного уличного угла к другому… странно. Будто воздух вокруг него был вовсе не воздухом, а водой. Или дымом. Его отполированные туфли ритмично стучали по брусчатке. Высокий. Широкие плечи. Несмотря на вечерний сумрак, Селина могла разглядеть, что его костюм выполнен из хорошего материала, сшит опытными руками. Скорее всего, Сэвил-роу[7 - Улица в Лондоне, где шьют на заказ мужские костюмы.]. Ее обучение в ателье мадам Богарне – лучшей кутюрье Парижа – подарило ей навык замечать подобные детали.
Однако его одежда не удивила Селину настолько, насколько поразило его влияние. Он сумел расчистить улицу без единого слова. Женщины с зонтиками, дети с сахарными пончиками и мужчины в элегантных шляпах разбегались от одного его взгляда, брошенного в их сторону.
Вот такой магией она хотела бы владеть.
Селине жутко нравилась идея обладать такой силой, хотя бы во имя свободы, которую та ей даровала бы. Она наблюдала, как мужчина шагает на тротуар, и зависть затмевала ей взор, наполняла ее сердце, занимая место, которое принадлежало надежде еще минуту назад.
Затем он поднял глаза. Его взгляд встретил ее, точно она звала его без слов.
Селина моргнула.
Он оказался моложе, чем она ожидала. Не намного старше ее. Девятнадцать или двадцать, может, но не больше. Позже Селина попытается вспомнить детали. Но ее память словно заволокло туманом, словно масло разлили на поверхности зеркала. Единственное, что она запомнила четко, – его глаза. Они сияли в свете газовых фонарей, словно горели изнутри.
Темно-серые. Точно бочка с порохом.
Он прищурился. Коснулся своей соломенной шляпы в знак приветствия. И ушел.
– О, мои звезды, – вздохнула Пиппа.
Согласные перешептывания на разных языках послышались в рядах сидящих девушек. Они наклонились друг к другу, и их охватило общее воодушевление. Одна из близняшек из Дюссельдорфа сказала что-то на немецком, и ее сестра захихикала, прикрывая рот ладошкой.
Только Селина продолжала смотреть на стремительно удаляющуюся фигуру, прищурившись, прямо как он. Как будто не верила.
Во что не верила, она пока точно не знала.
Их повозка продолжила путь в монастырь. Селина наблюдала, как юноша исчезает во тьме, его длинные стройные ноги уносят его в ночь с завидной уверенностью.
Она думала – что же заставило людей на перекрестке сторониться его? Жаждала такой же власти. Может, если бы Селина вызывала подобное уважение, ей бы не пришлось покинуть Париж. Не пришлось бы солгать своему отцу.
Или убить человека.
К звездам
«Я не должна здесь находиться».
Эта мысль звенела в голове Ноэми, как бесконечный припев.
Темно. Поздно. Вода шумела у причала на краю Французского квартала, убаюкивая. Гипнотизируя.
Не следовало ей соглашаться на встречу в этом месте, и неважно, каким заманчивым это казалось. Ноэми умнее. Родители научили ее быть осторожной. И церковь научила. Она натянула свою тонкую весеннюю шаль на плечи и поправила розовую шелковую ленту на шее. Когда она обернулась, гранатовые жемчужины на сережках ударили нежную кожу.
Серьги и шелковые ленты на причале посреди ночи?
О чем она думала?
«Я не должна здесь находиться». Кого она надеется впечатлить такой безвкусицей?
Не такого мужчину уж точно.
Любой мужчина, который предлагает ей встретиться во тьме ночи, уж точно не джентльмен. Но Ноэми и сама была не той девушкой, которых обычно называют леди. Она вздохнула. Мартин, ее прежний кавалер, никогда бы не пригласил ее на тайную встречу после заката.
Конечно, от прикосновений Мартина у нее никогда не бежали мурашки по коже и не замирало дыхание.
Не так, как от встреч с этим загадочным поклонником.
Однако если тот не покажется вскоре, Ноэми уйдет домой, проберется обратно через материнский цветник с глициниями и залезет в окно своей спальни, прежде чем кто-то догадается, что ее нет.
Она прохаживалась вдоль причала, клянясь звездам, что дает ему последний шанс. Каблуки под ее юбкой стучали по шероховатым деревянным доскам, турнюр[8 - Подушечка, которая подкладывается под платье сзади, ниже линии талии, для придания пышности фигуре.] под платьем топорщился в такт шагам. Ветер дул вдоль изгиба реки, принося с собой запах протухшей рыбы – отголоски ушедшего дня.
Пытаясь отделаться от вони, она прижала к носу палец.
«Я не должна здесь находиться». Причал располагался слишком близко к зданию Чертогов. Улицы и все кварталы вокруг кишели их подозрительными обитателями. И неважно, что эти люди на постоянной основе делают пожертвования церкви. Неважно, что граф Сен-Жермен бронирует лучшие места в опере и может похвастаться дружбой с лучшими представителями светского общества Нового Орлеана. В Чертоги всегда притягивались самые худшие из людей, те, кого не гложет совесть.
И вот она, Ноэми, ждет в темноте, в самом сердце их владений.
Она прикоснулась к своему горлу, проводя пальцами по гладкому шелку. Цвет ее ленты – бледно-розовый, как лепестки пионов, – сейчас на пике популярности. Императрица Евгения[9 - Императрица Евгения (1826–1920) – последняя императрица Франции, супруга Наполеона III. Славилась красотой, была законодательницей мод.] привнесла его в моду не так давно. И теперь бесчисленные юные дамы Нового Орлеана старались выставить на всеобщее обозрение свои длинные, как у лебедей, шеи. Предполагалось, что мужчинам это нравится.
С горькой улыбкой Ноэми повернулась к воде, собираясь в последний раз пройтись вдоль причала.
К черту ее очаровательного поклонника и всю его ложь. Никакие сладостные слова и заманчивые обещания не должны были убедить ее выйти из дома.
Когда она подходила к краю причала, за ее спиной послышались чьи-то твердые шаги. Приближаясь, они замедлились, намекая на расслабленную походку.
Ноэми не сразу обернулась, давая понять, что злится.
– Ты заставил меня долго ждать, – сказала она сладким голоском.
– Прошу меня простить, mon amour[10 - Любовь моя (фр.).], – выдохнул он за спиной. – Меня задержал ужин… но я пропустил десерт.
Улыбка появилась на губах Ноэми, сердце забилось чаще. Она медленно обернулась.
Но там никого не оказалось. Причал выглядел пустым.
Она моргнула. Сердце запрыгало в груди. Неужели Ноэми все это почудилось? Ветер обманул ее?
– Куда ты…
– Я здесь, любовь моя, – сказал он прямо у ее уха, снова оказавшись позади. Она ахнула. Он взял ее за руку, прикосновение было холодное и уверенное. Успокаивающее. Мурашки пробежали по ее спине, когда он ущипнул ее за мочку уха. Неожиданно. Шутливо.
Мартин никогда бы так не сделал.
Она потянулась назад, чтобы погладить его по щеке, его скула коснулась ее кожи, и кровь запульсировала в ее венах. Он поцеловал кончики ее пальцев. Когда она отстранилась, ее рука была теплой. Липкой. Влажной.
Красной.
– Je suis dеsolе[11 - Я прошу прощения (фр.).], – прошептал он, извиняясь.
Испуганный вопль готов был вырваться из груди Ноэми.
Но из ее лебединого горла брызнула кровь до того, как она успела выдавить хоть звук.
Последнее, что Ноэми видела, были звезды, весело подмигивающие на небосводе.
Тебя зовут Марселина Беатрис Руссо
Семь девушек поселились в общежитии урсулинского монастыря: Селина; Пиппа; близняшки из Дюссельдорфа, Марта и Мария; рыжеволосая Анабель из Эдинбурга; Антония из Лиссабона; Катерина из Ливерпуля.
Католическая церковь оплатила их дорогу до Нового Орлеана, а взамен эти семь девушек должны были работать в примыкающем к монастырю госпитале, обучать юных девочек, которые ходят здесь в школу, и помогать любыми способами собирать средства для епархии. И так до тех пор, пока сестры монастыря не подыщут подходящих мужей для них.
Для Селины следующий день после их прибытия был отмечен страхом.
Отмечен решениями, принятыми за нее другими.
Больше всего на свете она не хотела, чтобы ей дали работу учительницы. Такая расхваленная должность, так много обязанностей. Селина никогда не умела быть примером для подражания. Она слишком громко смеялась над непристойными шутками, любила есть на светских мероприятиях, куда девушки ходят, чтобы показать себя, а не набивать желудок. Она никогда этого не понимала. Отвернуться от плитки шоколада? Sacril?ge[12 - Кощунство (фр.).].
Однако ожидаемо.
По этим причинам Селина выдохнула с облегчением, когда узнала, что Катерина была гувернанткой в семье из четырех человек в Ливерпуле. Молодая девушка в очках улыбнулась, сказав, что рада взяться за те же обязанности.
Селина была не против оказаться на работе в госпитале, однако Пиппа сообщила, что Марта и Мария помогали акушерке в Дюссельдорфе; так что их отправили туда вместе с Антонией, которая знала много о травах и других лекарствах.
