978-5-17-113347-4
ISBN :Возрастное ограничение : 12
Дата обновления : 12.02.2021
Но женщина, которую, как выяснилось, звали Агатой Циммерманн, была уже записана на 15 часов следующего дня, и я не видел возможности что-то с этим поделать.
___
Когда приемную покинул последний пациент, я вышел к мадам Сюррюг, которая как раз собирала свои вещи. Она взглянула на меня словно в поисках чего-то и спросила, трудный ли у меня выдался день. Я пожал плечами и сказал, что он был таким же, как и многие другие до него. Вообще-то я был все еще сердит на нее, но все-таки подождал, пока она соберет вещи и наденет жакет, чтобы придержать перед ней дверь.
– Спасибо, – сказала она и вышла под едва моросящий дождь.
Я кивнул, запирая за нами дверь.
– Спасибо вам. До свидания.
– До свидания, месье. До завтра.
Когда я поплелся к себе, ноги не хотели меня слушаться. Одна, представлялось мне, хотела поскорее доставить меня домой, где я съел бы пару бутербродов, уселся в любимое кресло, пристроив ступни на скамеечку, и в ожидании ночи слушал бы Баха. Вторая вела себя беспокойно, напоминая мне о детстве, когда я быстро рос и меня мучили боли в суставах. Коленки так сильно болели, что я расплакался, но отец сказал, едва оторвав глаза от картины, над которой в то время работал: – Ты просто растешь. Это пройдет.
Возможно, ногу тянуло в далекие края. Она никогда не бывала дальше Парижа, никогда не пересекала границ страны. А теперь я стал таким старым, что этому уже не бывать, а боль мучает меня постоянно.
Как бы то ни было, направление пути выбирал я, и я ковылял по вечерней прохладе, пока не добрался до калитки, ведущей в сад дома девять по Рю-де-Розетт. Всю дорогу я непрерывно вдыхал запах свежевскопанной земли: многие из моих соседей разбили клумбы и часами высаживали семена и выпалывали сорняки. Сам же я культивировал непокорные островки мха, образовавшие круги в море травы.
___
Когда я поел и пространство вокруг меня заполнили словно ватой нежные движения скрипок, в голову мне пришли мысли, которые посещали меня все чаще и чаще. И хотя я знал уже и то, что одна такая мысль влечет за собой другую, и то, какое дурное настроение эти мысли на меня навевают, я не пресек эту мысль. Очевидно, я сам желал сидеть в полном одиночестве и жалеть себя. Почему – так это всегда начиналось – никто не рассказывает о том, что происходит с телом, когда человек стареет? Не рассказывает о ноющих суставах, растянутой коже; о том, что тебя никто не замечает? О том, что когда стареешь, думал я, ощущая накатившую горечь, дело состоит главным образом в том, что собственное я и собственное тело все сильнее отдаляются друг от друга, пока не наступает день, когда человек оказывается совершенно чуждым самому себе. Что в этом прекрасного или естественного?
И как раз когда пластинка закончилась и тишина погрузила меня в полное одиночество, меня осенила сокрушительная догадка: выхода нет. Я буду жить в этой предательской серой тюрьме, пока это не прикончит меня.
Сен-Стефан, Монпелье, 21 июня 1935 г.
Касательно Агаты Циммерманн
Контакт с пациенткой с момента ее поступления сегодняшним утром удавалось установить лишь спорадически, по этой причине часть нижеприведенных сведений перенесена из прежних медицинских карт пациентки.
Анамнез:
Женщина, немка, возраст 25 лет, замужем, приехала во Францию в 1929 г. с целью учебы. В связи со склонностью к самоповреждению, а также с попыткой самоубийства в пятнадцатилетнем возрасте с детства состояла под наблюдением д-ра Вайнриха, терапевта по месту жительства.
Пациентка происходит из зажиточной семьи, состоящей из матери, отца и двух младших сестер. Психических заболеваний среди родственников не зарегистрировано, за исключением тетки со стороны отца, большую часть взрослой жизни проведшей в заведении для душевнобольных в Вене. Отец слеп, однако имеет собственное дело, мать домохозяйка.
На момент поступления:
Пациентка поступает на лечение в клинику с настоящего момента после обращения к постоянному врачу с жалобами на резко подавленное настроение и мысли о самоубийстве. Тем не менее стационарному лечению противится. Поведение истерическое и аффективное, в связи с чем пришлось прибегнуть к насильственной фиксации. Кожные покровы бледные, пациентка истощена, на лице глубокие борозды, местами отсутствует волосяной покров на голове. Пациентка охотно вступает в контакт, но кричит и плачет, оставаясь одна.
Аллергические реакции: не отмечены.
План лечения: в течение суток обсервация, т. к. нельзя исключать психоз (раннее слабоумие). Медикация: на ночь 20 мг хлоргидрата, при необходимости эфир.
Зав. отделением М. Дюран.
Агата I
– Вот мы и снова встретились. Входите, мадам Циммерманн, – приветствовал я немку, пожимая ее слишком холодную руку. На ней были надеты коричневая юбка и бесформенная черная блузка с воротником “поло”, по крайней мере на два размера великоватая для ее исхудалого тела. Ни намека на давешний пронзительный взгляд; сейчас трудно было понять, как она сумела переубедить доктора Дюрана с мадам Сюррюг.
Может, мне удастся от нее отделаться?
– Устраивайтесь, пожалуйста, на кушетке, как вам будет удобно.
Я показал рукой на зеленую софу, а сам сел в глубокое кожаное кресло, коричневое сиденье которого истерлось местами до лоснящейся черноты.
– Спасибо, но прежде всего обещайте, что прекратите называть меня мадам Циммерманн. Зовите меня Агатой, пожалуйста.
Не принято звать замужних пациенток по имени, но вряд ли ей повредит, если я пойду ей навстречу.
– Как пожелаете.
Она коротко улыбнулась и окинула взглядом помещение, в котором, кроме кресла и кушетки, стояли письменный стол с конторским стулом и два высоких стеллажа, полные книг, которые я когда-то коллекционировал и жадно читал. Затем она осторожно села на кушетку, повернулась и, наконец, улеглась на спину.
– Хорошо. Давайте я снова начну с того, что предложу вам обратиться за помощью к другому специалисту, – заговорил я. – Как вам известно, не пройдет и полугода, как я оставлю практику, и, честно говоря, вряд ли я смогу излечить вас за столь короткий срок. Для вашего блага было бы целесообразнее найти врача, который мог бы наблюдать вас необходимое время, может быть, специалиста из Парижа.
Агата резко вернулась в сидячее положение и воскликнула: – Об этом не может быть и речи! Я не лягу в клинику и лекарств принимать не стану; мне нужен человек, с которым я могла бы разговаривать, и я решила, что этим человеком должны быть вы.
Она выпятила подбородок и устремила мне в глаза взгляд, говоривший, что вытащить ее из кабинета я смогу только за волосы. Вздохнув, я кивнул.
– Ну, если вы так хотите…
– Именно!
– Прекрасно. Когда наши встречи подойдут к концу, я могу направить вас к кому-либо из своих коллег, если в этом будет необходимость.
Она пожала плечами, будто показывая, что это ей совершенно безразлично, и снова легла. Быстрым движением вытерла под носом. И больше не шевелилась.
– Тогда, – продолжал я, – я предлагаю следующее: мы будем встречаться для часовых сеансов два раза в неделю, в 15 часов по вторникам и в 16 по пятницам. Далее. Мой гонорар составляет 30 франков в час. В случае, если вы не сможете явиться на сеанс, я вас прошу известить меня об этом, но вам придется оплатить все сеансы, выпадающие на соответствующие часы, пока вы не уведомите меня, что отказываетесь от моих услуг.
Она кивнула. Я снова ощутил аромат ее духов, который пряным облачком коснулся моего носа. Что он мне напоминает?
– Хорошо. Вам следует знать, что вы можете без опаски рассказывать мне обо всем, что вас тревожит. Ни слова из того, что вы мне расскажете, не покинет пределов этой комнаты, а вот ложь и замалчивания лишь замедляют процесс.
Как всегда, я завершил свой короткий монолог фразой, вовлекающей пациента в беседу:
– А теперь мне хотелось бы услышать, что вас беспокоит.
Агата замешкалась, плотно зажмурив глаза.
– Я пришла, – проговорила она со своим отчетливым акцентом, возможно, именно благодаря ему так тщательно выговаривая слова, что ясно слышался каждый слог, – потому что я снова потеряла желание жить. Я не питаю никаких иллюзий относительно того, что могу почувствовать себя хорошо, но мне хотелось бы научиться справляться с повседневностью.
По всей видимости, тут я имел дело со столь редким явлением, как человек, не требующий от меня чудес. Огромное большинство моих пациентов желали помощи в том, чтобы зажить счастливой беззаботной жизнью, но таким товаром я не торгую.
– И что же мешает вам жить нормально? – спросил я.
Агата принялась рассказывать мне о своих симптомах. Она страдала головной болью и экземой, часто плакала, внезапно ее охватывали бурные приступы ярости. Она то спала слишком много, то не спала вовсе и в последнее время не справлялась с работой счетовода у городского аудитора. Получив несколько недель тому назад больничный лист, она проводила дни главным образом за тем, что плакала, кричала на своего мужа Юлиана или лежала на постели, свернувшись калачиком. Я рассеянно выслушивал ее жалобы, пытаясь сообразить, чем от нее пахнет.
– Бывает, – мечтательно произнесла она, – что я фантазирую о том, как расцарапаю себя до крови или обезображу до неузнаваемости.
Контраст между ее жестокими словами и полным отсутствием мимики был разительный.
– Да?
– Мне так страшно хочется уничтожить свое лицо, я его не заслуживаю.
– Вы бы желали для себя какое-то другое? – спросил я, но она покачала головой.
– Нет. Меня надо просто уничтожить.
Я сделал в блокноте короткую запись и снова вздохнул. Все было так, как я и предвидел: она серьезно больна, и я никак не смогу помочь ей за те несколько месяцев, что нам остаются. Я проклинал свою самоуправную секретаршу; ее стараниями мне теперь навязана упрямая, ментально неуравновешенная женщина, которая, судя по всему, вбила себе в голову, что я смогу спасти ее от нее самой.
– Понимаю, – сказал я все же, – и я приложу максимум усилий, чтобы помочь вам. Давайте закончим на сегодня и увидимся снова в 16 часов в пятницу.
– Спасибо, доктор, – серьезно сказала Агата, подав мне на прощанье руку, – для меня это очень важно.
Сен-Стефан, Монпелье, 20 августа 1935 г.
Касательно Агаты Циммерманн
На данный момент, 08.12, пациентка остановлена в процессе попытки самоубийства при помощи бритвенного лезвия.
Откуда оно у нее, не выяснено. Прежде чем мадам Лине обнаружила пациентку, та успела нанести себе порезы на правое запястье; наложено 8 швов шелковой нитью, которые предстоит удалить через 10–14 дней.
В настоящее время пациентка зафиксирована. Отмена фиксации предусмотрена при стабилизации психического состояния.
С момента поступления в клинику 21 июня пациентка получала лечение вначале эфиром, затем электрошоком. Плакать стала меньше, но ведет себя более апатично, на контакт идет неохотно; отмечаются отдельные приступы истерии. Явных симптомов психоза не выявлено, наблюдения свидетельствуют скорее о маниакально-депрессивном расстройстве.
План лечения:
Продолжение электрошоковой терапии, а также эфир на ночь и в случае припадков. Запрет покидать клинику или принимать посетителей; сохранение режима фиксации, за исключением часов принятия пищи под наблюдением медперсонала. В случае если пациентка будет упорствовать в продолжении анорексического поведения, прибегнуть к процедуре насильственного кормления.
Зав. отделением М. Дюран
Соседские танцы
Мой сосед играл на фортепиано. Не часто, но неумело, и всегда одну и ту же пьесу, как если бы он на самом деле не умел играть, а только разучил наизусть одну мелодию. Я не знал ее названия, но со временем полюбил ее и не раз ловил себя на том, что напеваю ее, убирая за собой после еды или разогревая воду, чтобы заварить чаю.
Вернувшись из лечебницы после особенно долгого и пустого дня, я рано засыпал в своем кресле, убаюканный мешкотным бренчанием из-за стены того рода, которая разделяет, разумеется, но и создает известную близость. Ведь мы изучили друг друга, сосед и я. Мы прожили бок о бок так много лет, что все едва слышные звуки превратились в рутину, которую мы, не задумываясь, отслеживали – вот настало время обязательного последнего посещения туалета перед сном, вот он проснулся и готовится идти в церковь. Сначала он был в приподнятом настроении, потом погрустнел и не находил себе занятия; все это, воображал я, явствовало из того, как его пальцы двигались по клавишам и как временами воцарялась тишина. Однажды выходные прошли, а я не услышал с той стороны ни звука и сильно обеспокоился. Больше всего меня пугало, естественно, то, что вскоре мне придется пойти и постучаться к нему, и какое же огромное облегчение я испытал, услышав наконец оттуда звук открываемой двери и поняв, что он все еще жив.
Я сомневался в том, что узнал бы его на улице. Обычно я шел, погрузившись в собственные мысли, но даже если бы я постарался следить за окружающим, я все равно не знал бы, на что обратить внимание. Высокий он или низенький? Остались ли у него волосы на голове? Я понятия не имел. Но ритм его жизни, его существования я знал и опознавал. Я ощущал тесную связь с ним и, хотя не мог этого знать, был уверен, что так же обстоит дело и с его стороны. Когда мне случалось уронить чашку на кухонный пол, выложенный плиткой, или когда я изредка вдруг принимался петь, то вспоминал о нем. Может быть, он стоит с той стороны и слушает, наклонив голову. Может быть, он однажды постучится ко мне и расскажет, что он обо мне думает.
Да, именно так я и рассуждал. И наверняка это покажется странным, потому что я прекрасно осознаю, что выказываю себя отшельником, но мне никогда не приходило в голову познакомиться со своим невидимым другом. Да и с чего бы нам иметь нечто общее в реальном мире? Мы играли те роли, которые нам были отведены: два человека, случайно очутившиеся в одном и том же месте в городе, где живет еще двадцать тысяч человек, по большей части не знакомых между собой.
Я никогда не принадлежал к тем, кто нарушает заведенный порядок, и хотя от моей калитки до его было всего двенадцать метров, я совсем не желал их преодолевать.
Агата II
– Такое ощущение, будто я повсюду ношу с собой такой чемоданчик, ну, знаете, баульчик, в каких девочки держат свои игрушки?
Я утвердительно помычал.
– Он закрыт, и я крепко прижимаю его к себе и слежу, чтобы он не открылся. Окружающие видят его и думают, что он набит всякой всячиной – знаниями, положительными качествами, умениями и тому подобными вещами, и пока он закрыт, никто не знает правды. Но вдруг я спотыкаюсь и роняю чемоданчик, он открывается – и в это мгновение всем становится до боли очевидно, что чемодан пуст; в нем абсолютно ничего нет!..
Агата лежала на спине, сложив руки под грудью; глаза ее, пока она говорила, были широко распахнуты. С того места, где я сидел (позади нее и слегка наискосок), я мог наблюдать за малейшим ее движением, в то время как сам я оставался надежно скрытым от ее взгляда. Ее черные ресницы слегка подрагивали, грудь ритмично вздымалась и опускалась, в остальном Агата лежала, не шевелясь.
Речь текла звучно и непринужденно.
– Мгм, – снова бормотнул я. Этого робкого звука, не требовавшего никаких усилий, чаще всего оказывалось более чем достаточно, чтобы пациент заговорил.
– Это ужасно! – Ее голос набрал силу. – Я чувствую себя предателем, которого могут разоблачить в любую минуту, вопрос только в том, кто и когда это сделает. И тогда я остаюсь дома, в постели, и вдруг оказывается, что прошла неделя.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом