Сборы были недолгими. Жена безропотно, как и положено верной боевой подруге, восприняла новое назначение мужа. По-деловому упаковала немногое имущество в коробки и ящики, аккуратно сложила костюмы и платья в чемоданы и стала дожидаться отъезда.
Выехали на следующий день, оставив без сожаления Ташкент, к которому вроде бы уже начали привыкать…
На аэродроме в Станиславе полковника Михайлова встречал грузовик (в кузов сложили упакованные вещи) и «Виллис», в салоне которого Михайлов разместился вместе с женой и дочерью. Еще через час они подъехали к небольшому частному дому в черте города, который им выделили под жилье.
За последние три года Михайлова немилосердно потрепала судьба: его бросало не только по горизонтали – с одной географической точки на другую, разделенных между собой тысячами километров, но и по вертикали, как случается с хлипким суденышком, попавшим в десятибалльный шторм: то поднимет на самый гребень, а то вдруг закинет в такое дно, куда не проникают даже солнечные лучи.
В долгой службе было все: и заслуженные поощрения, и несправедливый гнев начальства; и досадный перевод на низшую должность, и неожиданное повышение. Но как расценить нынешнее назначение начальником Управления контрразведки Смерш Станиславской области, он пока не знал, как и не ведал о том, как долго пробудет на этом месте. Впрочем, все это было несущественно – важно было другое: к порученному делу следует отнестись со всей серьезностью.
Под управление было выбрано здание, где Михайлов служил еще до войны. Это был красивый старинный имперский особняк с фамильными дворянскими гербами на средневековых стенах. Одна беда – в сорок первом году немцы разместили в этом доме гестапо. Алексей Никифорович велел отдраить каждый сантиметр площади, куда могла ступить нога фашистского зверя.
– Чтобы и духа немецкого здесь не осталось! – громогласно высказался он.
В особняк полковник Михайлов въехал только на третий день своего назначения, расположившись в том же самом кабинете, где сиживал в июне сорок первого, до ухода из города.
Позже выяснилось, что этот кабинет занимал начальник гестапо города штурмбаннфюрер СС господин Шнит. Жаль, не поймали гада – у горожан к шефу гестапо имелся серьезный счет, но ему удалось ускользнуть буквально за минуту до вступления Советской армии в Станислав, переодевшись в полевую форму пехотного капитана.
Еще через два дня был утвержден штат Управления контрразведки Смерш Станиславской области: часть офицеров Михайлов вызвал из Ташкента, а других нашел на месте, в органах НКГБ.
Первым делом сотрудники Смерш среди многих тысяч пленных немцев стали выискивать эсэсовцев, исполнявших карательные функции на оккупированных территориях. Выявить их было несложно. Каждый из них специальным приказом рейхсфюрера Гиммлера обязательным порядком должен был нанести татуировку своей группы крови латинскими буквами на внутренней стороне плеча на расстоянии пятнадцати сантиметров выше локтя. Во время боевых действий такая татуировка давала преимущество перед другими военнослужащими: эсэсовцы получали в госпиталях медицинскую помощь в первую очередь. А уж если крупно не повезет, то можно было рассчитывать на достойное погребение.
Набралось с полсотни человек, среди которых оказался и начальник лагеря военнопленных. После тщательных допросов (с установлением личности каждого из них), выявления их деятельности на оккупированной территории (а грехов за ними оказалось немало, включая убийство около десяти тысяч евреев по всей Станиславской области) незамедлительно передали все дела в военную прокуратуру.
На второй день после вступления в должность Михайлов выяснил, что в соседних лесах бандеровцы под началом атамана Филина взяли под свой контроль целый район. По периметру расположения частей повстанческой армии были вырыты траншеи, протянута колючая проволока в три ряда, а на высотах оборудованы долговременные огневые точки. УПА, состоящая из рот и батальонов, выглядела серьезным противником, имела крепкую дисциплину; многие обладали боевым опытом; другие успели послужить в полицейских и карательных подразделениях, окончили диверсионно-разведывательные школы абвера и партизанили в советском тылу.
Во время штурма района, занятого бандеровцами, с обоих сторон была применена артиллерия, минометы и крупнокалиберные пулеметы, что по своему масштабу больше напоминало войсковую операцию, нежели ликвидацию бандформирований. Бой продолжался несколько дней, пока бандеровцы не были разгромлены. Блиндажи, землянки, схроны взорвали. Значительная часть непримиримых, не пожелавших сложить оружие, была уничтожена на месте, меньшая – взята в плен, а горстка националистов вместе с атаманом Филином как-то сумела просочиться через кордоны.
Оставалась главная задача – установить в районе советскую власть. Задача легкой не казалась. Желающих помочь находилось немного. В сопровождении отделения автоматчиков полковник Михайлов объезжал окрестности и в каждом селе назначал председателя. Кроме моральной поддержки обещалась и физическая защита.
Казалось, все учтено: бандеровцев из крупных населенных пунктов выдавили, на дорогах установили контрольно-пропускные пункты, где проверяли всех, невзирая на пол и возраст. Но до стабилизации было еще очень далеко. Вскоре Михайлов получил сообщение, что трое недавно назначенных председателей были зверски убиты.
В котором часу ночи было совершено убийство, никто точно из селян не знал, как не ведали и того, кто именно заходил к председателям в дома.
На охрану к оставшимся председателям Михайлов отправил по наряду красноармейцев, но до места назначения они так и не добрались – были расстреляны из-за кустов, когда проходили через лес. В эту же неделю прилюдно были повешены еще три председателя, а уцелевшие дружно отказались исполнять обязанности.
Алексей Никифорович понимал, что его власть распространяется только на дневное время суток; ночью в селах безраздельно хозяйничают бандеровцы.
Пошла вторая неделя его назначения на должность начальника контрразведки Смерш Станиславской области. Ситуацию следовало ломать в корне!
Устроившись за столом, полковник Михайлов еще раз перечитал донесения, понимая, что одним кавалерийским наскоком советскую власть на Западной Украине не установить. Нужна система, неумолимая, как каток, неустанная работа с местным населением, для чего требуется продолжительное время, а вот его как раз и не хватало.
Погибших людей жаль. Многие из них искренне хотели участвовать в установлении советской власти на Украине, но еще горше было осознавать, что в августе 1944 года он вернулся к тому, с чего начинал в далеком 1939-м. Придется вновь подбирать подходящих людей в председатели колхозов, райсоветы. И совершенно не было уверенности в том, что их не постигнет судьба предшественников.
Вместе со следственной бригадой полковник Михайлов побывал на месте трех последних убийств. Были допрошены практически все жители сел, составлены десятки протоколов, но выявить что-то существенное так и не удалось. Будто бы сговорившись, селяне твердили одно: «Пришли какие-то люди из леса. Повесили председателя и сразу же ушли. Рассмотреть их лица не удалось».
И вот вчерашний случай…
Вырезали всю семью председателя райсовета Бошева: убили его самого, его жену и двоих малолетних сыновей-погодков. Прежде чем перерезать горло, бандиты изрядно поизмывались над своими жертвами. Кровь хлестала так, что ею были заляпаны все стены и потолок.
Жители наотрез отказывались говорить о случившемся, ссылаясь на ранний и крепкий деревенский сон. Но следователям было ясно, что убийство председателя райсовета и его семьи не что иное, как показательная казнь, чтобы запугать весь район. Украинским националистам удалось добиться своего в полной мере. Вот только надолго ли? Главные сражения впереди.
Военный прокурор в звании подполковника, прибывший в село во главе большой следственной группы, безуспешно пытался разговорить жителей. От него шарахались как от чумного. Едва ли не силой привели в сельсовет соседей убитого, где прокурор проводил допросы. В конце дня, совсем отчаявшись, он посмотрел на смурного полковника Михайлова и спросил:
– Так что будем делать, Алексей Никифорович? Ничего не говорят, а следов никаких.
Полковник Михайлов, выехавший на место с самыми серьезными намерениями – отыскать убийц в ближайшие часы и силами местных активистов укрепить советскую власть, – теперь понимал, что в ближайшие дни не сумеет сделать ни того, ни другого.
– Исполняйте, что положено, – буркнул невесело полковник.
Понимал, что обидел весьма неплохого человека, болевшего всей душой за порученное дело; смягчившись, продолжил не столь категорично:
– Не бывает так, чтобы свидетели отсутствовали. Кто-то вольно или невольно должен был увидеть произошедшее преступление. Так что ищите!
Военный прокурор лишь неопределенно покачал головой и распорядился:
– Давай следующего. Кто у нас там?
– Франко Ковальский, товарищ подполковник, – отозвался младший лейтенант. – Он вместе с убитыми жил.
– Давай его.
Полковник Михайлов решил остаться и послушать допрос; взяв стул, сел в самый угол комнаты.
Еще через минуту старшина привел в комнату парня лет девятнадцати, который буквально трясся от страха. В помещении было свежо, гулял сквозняк, и занавески, беременные ветром, надувались парусами.
– Как тебя зовут?
– Франко.
– Вот что, Франко. Ты ведь жил вместе с убитыми?
– Да.
– А кем ты им приходился?
– Для господаря, дядьки Петро, племинником.
– Вот даже как… Где ты был, когда убивали хозяина с семьей?
– На синовали спав. Ничого не чуял.
– Значит, спал на сеновале и ничего не видел и не слышал? А ты знаешь о том, что перед смертью их резали на куски. И они должны были так вопить, что просто закладывало уши, – негромко, но жестко произнес подполковник.
– Не знаю, – энергично затряс головой парень.
– А трупы кто увидел, ты?
– Не я. Сусидка зайшла, вона и сказала.
Даже непродолжительной беседы было достаточно, чтобы понять – парень лжет! И при этом сильно напуган. Ни разу не удалось поймать даже его взгляда: зрачок бегал по орбите, как шальной. Его буквально всего колотило от страха. Крупные руки не могли успокоиться: он то клал их на колени, а то вдруг сцеплял в крепкий замок.
Откуда мог взяться этот трепет, если к убийству он не имеет никакого отношения?
– А может, ты их убил? – неожиданно спросил подполковник, в упор посмотрев на свидетеля. – Так сказать, отблагодарил за гостеприимство.
– Ни! – в ужасе выкрикнул допрашиваемый. – Як же я мог?! То вони мне родня.
– Тогда кто это сделал?
Неожиданно он закрыл лицо руками и громко зарыдал. Не стесняясь, принялся размазывать по лицу слезы. Полковник не прерывал. Терпеливо дожидался, пока горе будет выстрадано. После встряски говорить станет намного легче. Вместе со слезами из человека вдруг начинает вылезать глубоко запрятанная правда. Порой она идет таким бурным потоком, что ни прервать ее, ни остановить невозможно.
Парень вытер рукавом слезы, оставив на коже слабые полоски размазанной грязи. Уверенно, как если бы принимал брошенный вызов, посмотрел прямо в глаза военному прокурору и твердым голосом, совершенно не похожим на тот, что был какую-то минуту назад, ответил:
– Я не знаю.
– Ах, вот оно как, – не сумел сдержать разочарование подполковник. – А может, это был Филин. Ты знаешь Филина?
– Я не знаю ниякого Филина, – в страхе закачал он головой.
– Арестовать его!
Два красноармейца, стоявшие у двери, слаженно сдернули Ковальского со стула и выволокли из избы.
– И что вы на это скажете? – спросил военный прокурор.
– Они скорее умрут, чем заговорят. А паренек этот вряд ли виноват. Но он определенно что-то знает.
В этот вечер следователями государственной безопасности и прокуратуры было допрошено три десятка свидетелей – ближайших соседей убитого председателя райсовета, – но ни один из них не пожелал разговаривать. Они краснели, бледнели, обливались потом, заикались, даже забывали слова, но упорствовали.
Не намеревался сдаваться и полковник Михайлов – распорядился задержать всех допрашиваемых как подозреваемых. Здесь нашла коса на камень. У кого крепче окажутся нервы. Поместили всех задержанных порознь, так чтобы им невозможно было сговориться. Для пущей убедительности во дворе школы, куда поместили упирающихся, разыграли спектакль: имитировали расстрел заключенных, видеть который они не могли, но зато прекрасно слышали все сопровождающие команды и слаженный громкий залп карабинов. А далее хладнокровное распоряжение:
– Загружай трупы в грузовик. По-быстрому!
– Есть, товарищ старший лейтенант… Поднимай его… Покрепче держи, чтобы не свалился. Тяжелый-то какой!
Раздавался глухой и мягкий стук упавшего тела о дощатый пол грузовика, а затем звучало удовлетворенное:
– Все правильно, здесь посвободнее, для других должно место остаться… Давай следующего тащи…
– Рядышком лежат, как на параде. Молодец, сержант. Кто тебя учил так ловко трупы складывать?
– Никто, товарищ старший лейтенант, просто я думаю, что в любом деле порядок должен быть, – отзывался бодрый тенорок.
Несмотря на негромкие голоса, какими говорили военнослужащие, акустика во дворе школы была почти театральной: доносила до камер каждое оброненное слово. Глядя на зарешеченные под самым потолком окна, Михайлов видел, как из них тонкими осязаемыми струйками к серому небу поднимается животный страх.
Оставался последний акт в незатейливой самодеятельной постановке, чтобы в должной мере произвести впечатление на тюремных слушателей, и старший лейтенант не подвел, басовито и громко посетовал:
– Сержант Анищенко, отвези расстрелянных в овраг у хутора Ветошки.
– Товарищ лейтенант, но там уже есть свежее захоронение.
– Ничего, как-нибудь спрессуются… А потом, лежать вместе как-то повеселее.
Громко хлопнули затворяемые борта грузовика. В тюремном дворе неровной волной поднялась кирпичная темно-красная пыль. Двигатель машины энергично затарахтел, кузов нервно затрясся и, гремя по асфальту тяжелой цепью, «Студебекер» выкатился на простор. Зловеще бухнули ворота, затворяясь, поставив в заключительном акте жирную точку. Теперь оставалось набраться терпения.
Ждать результата пришлось недолго. Через пятнадцать минут подошел дежурный офицер и доложил:
– Товарищ полковник, на допрос просятся пять человек.
– Сразу пять? Хм, неожиданно. Среди них есть Франко Ковальский?
– Есть. Он первый постучался.
– А кто еще четверо?
– Крестьяне из четвертой камеры.
Приперло! Осталось только выбрать, кого именно первым вызвать на допрос.
Прежде чем крестьян поместить в камеры, с каждым из них полковник Михайлов провел обстоятельную беседу. Выглядели они весьма простовато – обыкновенные жители сельской глубинки. Но в действительности за простотой крестьян скрывалась природная хитрость, столь свойственная людям от земли, помноженная на житейское лукавство.
Изворотливые, умудренные жизненным опытом, они успешно приспосабливались к любому режиму, столь часто менявшемуся на Украине, научились подстраиваться под него. Для крестьянина всегда важно выжить в этом политическом вертепе. Слиться с окружающей средой, мимикрировать, сделаться незаметным, а уж если власти вдруг поприжали и отсутствует всякая возможность ускользнуть, так следует действовать незатейливо: беззастенчиво врать, изворачиваться склизким ужом, без конца клясться, но не забывать о самой главной своей задаче – уцелеть любой ценой!
За крестьянами тысячелетний опыт выживания, это тот народ, с которым не пройдут никакие психологические изыски. Поступают они не логикой навязанных им событий, а простыми естественными инстинктами, свойственными человеку, связанному с природой. И если пожелаешь опуститься до их приземленного природного уровня, то они переиграют тебя в два счета, легко обведут вокруг пальца, оставят с носом. Так что допрос следует проводить безо всяких головоломок, говорить в лоб!
Дежурный стоял у входа и терпеливо дожидался ответа начальника управления.
– Кажется, самый старший из них Петренко? – спросил полковник Михайлов, вспомнив кряжистого пятидесятилетнего крестьянина с длинными, отвислыми едва ли не до самых плеч усами.
– Он самый, товарищ полковник.
– Приведите его, – потребовал Михайлов.
Борис Петренко был наиболее зажиточным крестьянином и пользовался в округе значительным уважением.
– Есть, – ответил дежурный и вышел из кабинета.
Через несколько минут в сопровождении двух рядовых ГБ в кабинет доставили крепкого степенного седоватого мужичка. Выглядел вошедший спокойно, если не сказать что невозмутимо. Напускным равнодушием подчеркивал, что ни вооруженное сопровождение, ни толстые стены камеры к нему не имеют никакого отношения. Он труженик и пахарь и, несмотря на произошедшее недоразумение, со всем пиететом относится к представителям советской власти.
Добродушно, как сделал бы на его месте всякий законопослушный гражданин, широко и обезоруживающе улыбнулся. Вот только он был не так прост, как хотел выглядеть; под ладной, располагающей к себе личиной скрывалась бронированная плита, расшибить которую будет непросто.
– Садитесь, – показал полковник на стул, стоявший с противоположной стороны стола. – Вы что-то хотели мне сообщить?
– Кое-что удалось вспомнить, – неопределенно произнес крестьянин, присаживаясь на стул, вдруг сделавшись невероятно серьезным.
– Прозрение, значит, пришло?
– Пришло, – легко согласился Петренко.
