– Мы пришли выкинуть тебя отсюда и убить! – крикнул маленький Птолемей.
– Царь Птолемей, послушай меня: ты не можешь сделать ни того ни другого. Ни выбросить нас, ни убить. Но я уверяю тебя, что в этом необходимости нет.
Определив зачинщиков в передних рядах, Цезарь теперь обращался лишь к ним:
– Если пошел слух, что мои солдаты опустошили александрийские зернохранилища, то все могут воочию убедиться в обратном. Сходите туда, там нет ни единого римского легионера. И если вы платите за продовольствие слишком много, вините в том свои власти, а не Цезаря. Я привез в Александрию собственное зерно, – бесстыдно лгал Цезарь.
Одной рукой он выдвинул Клеопатру вперед, другую простер в сторону мальчика в тирском пурпуре.
– Сойди с шестка, царь Птолемей, и встань туда, где должен стоять правитель, – лицом к своим подданным, а не среди них, в их власти. Я слышал, что граждане Александрии могут разорвать на куски царя, и в таком положении дел виноват ты сам, а не Рим. Давай иди ко мне!
Завихрения, вполне естественные в людской гуще, отделили мальчика от Теодата. Птолемей Тринадцатый остался один. Светлые брови нахмурены, в глазах – страх и недоумение. Умом он не блистал, но был достаточно сообразителен, чтобы понять, что Цезарь выставляет его в неправильном свете, что звонкий, далеко слышный голос Цезаря поворачивает передние ряды толпы против него.
– Опустите меня! – приказал он.
И, подойдя к Цезарю, нерешительно встал рядом с ним.
– Вот и правильно, – добродушно сказал ему Цезарь. – Посмотрите на вашего царя и царицу! – крикнул он, обращаясь к толпе. – У меня при себе завещание покойного Птолемея, отца этих детей, и я здесь, чтобы выполнить его волю. Египтом и Александрией должны править его старшая дочь, Клеопатра Седьмая, и его старший сын, Птолемей Тринадцатый Эвергет. Как муж и жена, в соответствии с вашим законом!
– Убейте ее! – взвизгнул Теодат. – Арсиноя – царица!
Но Цезарь и этот выкрик обернул в свою пользу.
– Царевну Арсиною ждут другие обязанности! – прогремел он. – Как диктатор Рима, я наделен полномочиями вернуть Египту Кипр! – В его голосе появились сочувственные нотки. – Я знаю, как тяжело вам пришлось, когда Марк Катон аннексировал этот остров. Вы потеряли медные рудники, дешевое зерно и кедровую древесину. Но сената, который узаконил эту аннексию, теперь нет. А мой сенат намерен восстановить справедливость! Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Филадельф поедут на Кипр как сатрапы. Клеопатра и Птолемей Эвергет будут править в Александрии, Арсиноя и Птолемей Филадельф – на Кипре!
Толпа была побеждена, но Цезарь еще не закончил.
– Я должен добавить, почтенные александрийцы, что это старания вашей царицы возвращают вам Кипр! Как вы думаете, почему она отсутствовала? Потому что она ездила ко мне на переговоры о возвращении Кипра! И она добилась успеха. – Он сделал пару шагов вперед, улыбаясь. – А теперь, может быть, вы поприветствуете вашу царицу?
И замолчал, ожидая, когда новость докатится до задних рядов. Как хороший оратор, Цезарь говорил очень коротко, не вдаваясь в детали, но именно это и импонировало толпе. Александрийцы, удовлетворенные и радостные, оглушительно приветствовали Клеопатру.
– Все это очень хорошо, Цезарь, но ты не можешь отрицать, что твои войска разрушают наши храмы и общественные постройки! – выкрикнул кто-то.
– Да, это прискорбно, – согласился Цезарь и развел руками. – Но согласитесь, что даже римляне имеют право себя защищать. Вам ведь известно, что неподалеку от ворот Луны стоит огромная армия командующего Ахиллы. Он почему-то решил объявить мне войну. Я готовлюсь отразить нападение, и только. Если вы хотите остановить разрушение, пойдите к Ахилле и посоветуйте ему распустить свое войско.
Толпа развернулась, как солдаты на плацу, и через миг ее уже не было. Теперь ее целью, видимо, сделался Ахилла.
Не зная, что предпринять, дрожащий Теодат смотрел на мальчика-царя со слезами на глазах, потом, крадучись, подобрался к воспитаннику, чтобы облобызать его руку.
– Очень умный ход, Цезарь, – насмешливо заметил из темноты сада Потин.
Цезарь кивнул ликторам, и те перестроились, чтобы идти впереди него во дворец.
– Да, Потин, пора бы тебе понять, что я умен. Могу кое-что посоветовать и такому интригану, как ты. Перестань мутить в городе воду и поскорее вернись к своим прямым обязанностям, в том числе и к управлению царской казной. Если ты пустишь еще хоть слушок обо мне и царице, я предам тебя римской казни. То есть выпорю и обезглавлю. Если ты распространишь два ложных слуха, это будет смерть раба – распятие. Три ложных слуха – распятие без ломки ног.
В вестибюле дворца он отпустил ликторов, но задержал маленького царя, положив ему на плечо руку:
– Больше никаких вылазок на агору, молодой человек. А теперь иди в свои комнаты. Кстати, тайный ход я закрыл с обеих сторон. – Очень холодный взгляд на Теодата поверх спутанных кудрей Птолемея. – Ты теперь безработный. Чтобы к утру тебя здесь не было. И запомни одно! Если ты опять попытаешься подобраться к царю, с тобой проделают то же, что и с Потином, если тот не возьмется за ум.
Цезарь чуть подтолкнул паренька, и тот побежал к себе в комнаты – поплакать. А Цезарь протянул руку Клеопатре:
– Пора спать, моя дорогая. Всем доброй ночи.
Она чуть улыбнулась, опуская ресницы. Требатий изумленно глянул на Фаберия. Цезарь и эта тощенькая малышка? Но она же совершенно не в его вкусе!
Имевший большой опыт обращения с женщинами, Цезарь легко исполнил свой очень необычный долг. Ритуальное соитие, в котором он – бог-муж, она – богиня-жена и девственница в придачу. Никакой страсти, никаких чувств. Ей, как восточной женщине, очень понравилось, что он выщипывает на теле все волоски, она сочла это признаком божественности. Но в действительности это был просто способ избежать волосяных паразитов. Цезарь был фанатичным приверженцем чистоты. В этом отношении она последовала его примеру и тоже выщипала все волосы – и от нее пахло естественной свежестью.
Однако созерцание голого тощего существа не большое удовольствие. Тем более что неопытность и нервозность вызвали поначалу в ней сухость. Грудь ее была почти плоской, как у мужчины, и он боялся, что она хрустнет под ним. Скорей бы отделаться, думал он и, не будучи педофилом, изо всех сил старался забыть о ее неразвитом детском теле и довести дело до конца. Да еще и не единожды, ведь для зачатия одного раза было мало.
А она вдруг пробудилась, ей стало очень нравиться то, что он с ней делал, судя по увлажнению ее лона. Сладострастное создание.
– Я люблю тебя, – последнее, что было ему сказано, прежде чем она погрузилась в глубокий сон. Одна рука-палка на его груди, другая – на бедрах.
Цезарю тоже надо поспать, решил он и закрыл глаза.
К утру большая часть работ на Царской улице была завершена. Верхом на наемном коне (он, к сожалению, не взял с собой Двупалого) Цезарь отправился на инспекцию и первым делом приказал легатам кавалерийского лагеря перекрыть дорогу к Канопскому каналу, отрезав тем самым Александрию от Нила.
Фактически все, что он сейчас предпринимал, являлось вариацией его стратегии под Алезией, где шестьдесят тысяч римлян замкнули себя внутри циркумвалационного коридора, отделенные внутренней стеной от восьмидесяти тысяч галлов, которых они осаждали, и внешней – от двухсотпятидесятитысячной вражеской армии, пытавшейся их раздавить. Но на этот раз контролируемая легионерами территория напоминала не кольцо, а гантель, стержнем которой была Царская улица, а кавалерийский лагерь и мыс Лохий – утолщениями на концах. Сотни балок, натащенных со всего города, были горизонтально уложены от одного особняка к другому, чтобы соединить их вместе. На плоских крышах из них возвели брустверы, где Цезарь поместил свою малую артиллерию. Большие баллисты поставили на верху двадцатифутовой стены в восточной части кавалерийского лагеря. Холм Панейон стал наблюдательным пунктом, его подножие превратилось в грозный крепостной вал, для чего, правда, пришлось разобрать весь гимнасий. Зато теперь Цезарь мог быстро передвигать по образовавшемуся пространству свои малочисленные войска, благо ибисы разом покинули римскую клетку. Каким-то образом эти хитрые птицы почувствовали, что происходит, и расселись на подступах к укреплениям, не нарушая границ. Хорошо, усмехнулся мысленно Цезарь. Дополнительная защита. Пусть александрийцы попробуют драться, не убивая при этом ибисов! Римляне в подобном случае обратились бы к Юпитеру Всеблагому Всесильному и заключили бы с ним временный договор, освобождающий их от наказания за вынужденное святотатство, пообещав потом принести искупительную жертву. Но очень сомнительно, что Серапис столь же покладист, как самый могущественный из римских богов.
Восточней «гантели» располагались районы Дельта и Эпсилон. Там в основном проживали евреи и метики. Западные же районы Александрии, заселенные греками и македонцами, представляли нешуточную опасность. С вершины Панейона Цезарь видел Ахиллу (о боги, какой он все же медлительный!), пытавшегося подготовить свое войско. Наблюдалась активность в гавани Евноста и в бухте Кибот. Военные корабли вышли из укрытия, чтобы сменить те, что прибыли из Пелузия, их нужно было вытащить на берег для просушки. Через день-два флотоводец, столь же медлительный, как и Ахилла, намеревался проучить неприятеля. Его галеры пройдут под арками Гептастадия в Большую гавань и утопят все тридцать пять римских транспортов.
Поэтому Цезарь послал две тысячи солдат разобрать все дома с западной стороны своих укреплений, расчистив таким образом пространство шириной в четыреста футов, нашпигованное ловушками всех сортов: тщательно замаскированными ямами с острыми кольями на дне, цепями, которые появлялись ниоткуда, обматываясь вокруг шеи врага, осколками разбитого александрийского стекла. Остальные легионеры заняли док в Большой гавани, захватили все корабли, нагрузили их колоннами, взятыми в здании суда, гимнасии и на агоре, и затопили под арками дамбы. Через два часа даже полубаркас не сумел бы проникнуть ближним путем из одной гавани Александрии в другую. Теперь, чтобы осуществить свой план, александрийцы будут вынуждены пройти мимо мелководий и наносных песчаных островов Евносты, вокруг острова Фарос и войти через проходы Большой гавани. «И все же, Кальвин, поторопись с моими двумя легионами! Мне нужны военные корабли!»
Заблокировав арочные проходы под дамбой, солдаты Цезаря забрались на нее и разрушили акведук, поставлявший пресную воду на остров Фарос, а потом отбили крайнюю линию артиллерии у защитников бухты-коробки Кибот. Они, конечно, встретили некоторое сопротивление, но было ясно, что александрийцам не достает расчетливости и командующего. Они бросались в драку, как белги в прежние времена, до того как поняли, что в сражении надо выжить, чтобы потом снова сражаться. Это был удобный противник для легионеров, ветеранов девятилетней войны в Косматой Галлии. А захваченные баллисты и катапульты весьма хороши! Цезарь будет доволен.
Легионеры переправили артиллерию на свою сторону дамбы, потом подожгли корабли, стоявшие на якоре у пристаней и пирсов. Чтобы усугубить панику, они стреляли зажигательными снарядами из захваченных баллист по боевым кораблям в Евносте и по крышам корабельных навесов. Неплохо поработали сегодня!
Цезарь тем временем занимался другим. Он послал гонцов в районы Дельта и Эпсилон и пригласил троих еврейских старейшин и троих предводителей метиков на совещание. Принять их он решил в зале для аудиенций, где были поставлены удобные кресла и столики с угощением, а на троне восседала царица.
– Держи себя по-царски, – наставлял он ее. – Никаких там «я серая мышка», и сними драгоценности с Арсинои, если у тебя нет своих. В общем, постарайся произвести впечатление. Это важное совещание. Они нам нужны.
Когда она появилась, он чуть не впал в ступор. Вначале в зал вступили египетские жрецы. Позвякивая кадильницами, они тянули низкую монотонную песнь. Все были в белых простых одеяниях, кроме их предводителя. Поверх его золотого нагрудного украшения, инкрустированного драгоценностями, висели золотые ожерелья-амулеты. Он нес длинный золотой с эмалью посох, которым стучал по полу, издавая глухой звук.
– Все приветствуйте Клеопатру, дочь Амона-Ра, воплощенную Исиду, правительницу Верхнего и Нижнего Египта, сопричастную Осоке и Пчеле! – выкрикнул на хорошем греческом верховный жрец.
Она была одета как фараон: плиссированное белое льняное платье с белыми же полосами, поверх него пышная накидка с короткими рукавами, из тонкого до прозрачности льна и вся расшитая узорами из мелких сверкающих стеклянных бусинок. На голове странное сооружение – Цезарь видел такое на настенных росписях, но двумерное изображение не шло ни в какое сравнение с оригиналом. Внешняя красная корона, покрытая эмалью, сзади венчалась высоким выступом, а спереди была украшена головами кобры и стервятника из золота и драгоценных камней. Внутри внешней короны располагалась еще одна, более высокая коническая корона белой эмали с золотой спиралью. Шею женщины-фараона охватывало ожерелье шириной десять дюймов из золота, эмали и драгоценностей, талию – золотой пояс шириной шесть дюймов. На руках – великолепные золотые и эмалевые браслеты в форме змей и леопардов. На пальцах – десятки сверкающих колец. На подбородке – фальшивая борода, тоже из золота и эмали, прикрепленная золотой проволокой к ушам. На ногах – украшенные драгоценными камнями золотые сандалии на очень высокой позолоченной пробковой подошве.
Лицо Клеопатры было искусно раскрашенной маской. Рот ярко-алый, щеки нарумянены, глаза – подобия ока на ее троне: обведенные черной сурьмой, идущей тонкими линиями по направлению к ушам и заканчивающейся маленькими треугольниками, закрашенными медно-зеленой краской. Эта же краска покрывала верхние веки вплоть до бровей, увеличенных сурьмой, а от глаз вниз по щекам сбегали волнистые линии. Эффект был потрясающим и даже зловещим. Казалось, под слоями краски прячется жуткий и нечеловеческий лик.
Сопровождающие госпожу македонские служанки, Хармиона и Ирада, сегодня тоже были одеты в египетском стиле. С их помощью Клеопатра в тяжелых сандалиях поднялась по ступеням к верхнему трону и села, скрестив на груди золотой изогнутый жезл и плеть, которые получила от своих спутниц.
Цезарь отметил про себя, что никто не простерся ниц. Низких поклонов оказалось достаточно.
– Мы здесь, чтобы наблюдать за ходом переговоров, – сказала Клеопатра звучным голосом. – Мы – фараон, воплощенное божество на земле. Гай Юлий Цезарь, сын Амона-Ра, воплощенный Осирис, великий понтифик, победитель народов и диктатор Рима, продолжай!
«Так-то! – подумал он ликующе. – Александрией и Македонией тут даже и не пахнет! Теперь она египтянка до мозга костей. Раз она надела на себя эти невероятные регалии, она олицетворяет власть!»
– Я потрясен твоим величием, дочь Амона-Ра, – сказал он, затем указал на стоящих рядом старейшин. – Позволь представить тебе евреев Симеона, Авраама и Иешуа, а также метиков Кибира, Формиона и Дария.
– Приветствую вас. Можете сесть, – сказала женщина-фараон.
После чего Цезарь забыл о ней напрочь. Решив подойти к вопросу издалека, он указал на столики с яствами.
– Я знаю, что мясо должно быть приготовлено в соответствии с вашими религиозными требованиями и что вино должно тоже быть иудейским, – сказал он Симеону, главному среди евреев. – Можете быть в этом уверены. Прошу вас, угощайтесь после нашей беседы. Для вас еда и вино, – сказал он Дарию, этнарху метиков, – приготовлены на втором столе.
– Мы ценим твою доброту, Цезарь, – сказал Симеон, – но даже гостеприимство не может изменить того факта, что твой укрепленный коридор отрезал нас от остального города – нашего основного источника продовольствия, средств к существованию и товаров, которыми мы торгуем. Мы заметили, что ты закончил разрушать дома на западной стороне Царской улицы. Значит ли это, что теперь ты возьмешься за восточную сторону?
– Не беспокойся, Симеон, – сказал Цезарь на прекрасном еврейском, – и сначала послушай меня.
Клеопатра вытаращила глаза от удивления. Симеон подскочил.
– Тебе знаком наш язык? – спросил он.
– Немного. Я рос в многоязычном квартале Рима, в Субуре, где у моей матери была инсула – доходный дом. Обитали там и евреи, и я ребенком с большим удовольствием проводил время у них. Самым старым жильцом был золотых дел мастер Шимон. Я знаком с вашей религией, вашими обычаями и традициями, вашей кухней, вашими песнями и историей.
Он повернулся к Кибиру.
– Мне знакомо и ваше наречие, – сказал он на писидийском языке. Потом посмотрел на перса, сидевшего рядом, и вернулся к греческому: – Но увы, Дарий, персидского я не знаю. Так что будем общаться на греческом.
В течение четверти часа Цезарь объяснял собравшимся ситуацию, ни за что не извиняясь. Война в Александрии была неизбежна.
– Однако, – продолжил он после паузы, – я предпочел бы вести ее только на западной стороне коридора: так было бы лучше и для меня, и для вас. Не ополчайтесь против меня, и я гарантирую, что мои солдаты не вторгнутся к вам. Обещаю также, что вы не будете голодать. Что же касается перебоев с товарами и потери прибыли, то, разумеется, это неизбежно. Война есть война. Однако возможны и компенсации за все издержки, когда я побью Ахиллу и подчиню город. Не мешайте Цезарю, и Цезарь будет у вас в долгу. А долги Цезарь платит.
Он поднялся со своего курульного кресла и подошел к трону:
– Я думаю, о фараон, что это в твоей власти заплатить всем, кто поможет тебе удержать трон?
– Да.
– Тогда готова ли ты компенсировать евреям и метикам их финансовые потери?
– Готова, если они не будут тебе мешать, Цезарь.
Симеон встал, низко поклонился.
– Великая царица, – сказал он, – в знак твоего благоволения не одаришь ли ты нас, евреев и метиков, еще одной привилегией?
– Какой, Симеон?
– Александрийским гражданством.
Последовала длинная пауза. Клеопатра сидела, спрятавшись за своей экзотической маской. Глаза прикрыты медно-зелеными веками, жезл и плеть на груди то вздымаются, то опадают в такт дыханию. Наконец блестящие красные губы открылись.
– Я согласна, Симеон и Дарий. Александрийским гражданством будут наделены все евреи и метики, прожившие в этом городе больше трех лет. К тому же вы получите финансовую компенсацию за потери, которые понесете в этой войне. А еще каждый еврей или метик, взявшийся за оружие, чтобы меня поддержать, может рассчитывать на награду.
Симеон вздохнул с облегчением; остальные пятеро нерешительно переглянулись, не веря своим ушам. Наконец-то они получат то, в чем им отказывали веками!
– А я, – сказал Цезарь, – добавлю еще римское гражданство.
– Цена более чем справедливая. Мы согласны, – просиял Симеон. – Более того, чтобы доказать нашу лояльность, мы будем охранять побережье между мысом Лохий и ипподромом. К нему, правда, нельзя подойти на больших кораблях, но у Ахиллы много маленьких лодок, он может использовать их. А позади ипподрома, – пояснил он Цезарю, – начинаются болота Дельты Нила. Такова воля Бога, а Бог – наш лучший союзник.
– Вот и прекрасно, – сказал Цезарь. – Прошу, угощайтесь.
Клеопатра поднялась.
– Фараон вам больше не нужен, – сказала она. – Хармиона, Ирада, помогите мне спуститься.
– О, избавьте меня от всего этого! – простонала она, как только вошла в свои покои.
Прочь сандалии, прочь нелепая накладная борода, прочь тяжеленный золотой воротник! Кольца, браслеты и ожерелья посыпались на пол. Испуганные служанки стали их подбирать, косясь с подозрением друг на друга. Велик соблазн присвоить вещицу, но и кара за то велика. Клеопатра сидела, пока Хармиона и Ирада с трудом снимали с нее огромную двойную корону. Под золотом и эмалью та была сплошь деревянной, с выдолбленным в основании углублением, идеально повторявшим форму черепа Клеопатры, чтобы ни при каких обстоятельствах не сползти с ее головы. Двойная страховка, и тяжесть тоже двойная.
Вдруг Клеопатра увидела красивую египтянку в платье храмового музыканта, радостно вскрикнула и упала в ее объятия:
– Таха! Таха! Моя мать, моя мать!
Хармиона и Ирада ворчали, что изомнется накидка, расшитая бисером, но Клеопатра их не слышала. Она обнимала и целовала Таху.
Ее родная мать была доброй и милой, но всегда слишком занятой, чтобы проявлять к дочери нежные чувства. Клеопатра ее не винила, ведь она и сама росла в ужасной атмосфере александрийского дворца. Митридат Великий выдал свою дочь Клеопатру Трифену за Птолемея Авлета, незаконного сына Птолемея Сотера, прозванного Латиром. Она родила ему двух дочерей, Беренику и Клеопатру, но сыновей у нее не было. У Авлета была сводная сестра, еще ребенок, когда Митридат заставил его жениться на Клеопатре Трифене, но это было тридцать три года назад, и сводная сестра выросла. Однако, пока Митридат Великий был жив, Авлет не смел и помыслить о расторжении брака; ему оставалось лишь ждать.
Когда Беренике исполнилось двенадцать лет, а маленькой Клеопатре пять, Помпей Великий положил конец благоденствию Митридата Великого. Тот бежал в Киммерию и был убит одним из своих сыновей (тем самым Фарнаком, который сейчас вторгся в Анатолию). Авлет тут же развелся с Клеопатрой Трифеной и женился на своей сводной сестре. Но дочь Митридата была прагматичной и проницательной. Ей удалось остаться в живых, и она продолжала жить во дворце со своими двумя дочерьми. Новая же супруга родила Авлету еще одну дочь, Арсиною, и наконец двоих сыновей.
Береника достаточно подросла, чтобы присоединиться к взрослым, а Клеопатру оставили в детской. Ужасное место. Потом, когда трон под Авлетом зашатался, мать послала маленькую Клеопатру в Мемфис, в храм Птаха. И она вошла в мир, совсем не похожий на дворец в Александрии. Прохладные известняковые здания в древнеегипетском стиле, теплые материнские руки. Ибо Каэм, верховный жрец Птаха, и его жена Таха приняли девочку в свою семью. Они научили ее разным языкам – двум видам египетского, арамейскому, еврейскому и арабскому, научили ее петь и играть на большой арфе, научили ее всему тому, что нужно было знать о Египте Нила, о могущественном пантеоне его богов, во главе которых стоял бог-создатель Птах.
Сексуальные извращения и пьяные оргии усугубляли недовольство Александрии Авлетом. Он сел на трон после смерти своего законного сводного брата, Птолемея Одиннадцатого, не оставившего наследников, но оставившего завещание, в котором отдавал Египет Риму. Таким образом, Рим вышел на первый план, что вселяло ужас. В годы консульства Цезаря Авлет заплатил шесть тысяч талантов золота, чтобы Рим узаконил его права на трон. Это золото он украл у Александрии. Ибо Авлет не был фараоном и не имел доступа к сказочным богатствам, хранившимся в подвалах Мемфиса. Плохо было то, что доход Александрии принадлежал александрийцам, которые настаивали, чтобы правитель выплатил им долг. Времена были тяжелые, цены на продукты росли, осложнения отношений с Римом становились опасными. Авлет не придумал ничего другого, как девальвировать александрийскую монету.
Это стало последней каплей, переполнившей чашу народного гнева. Толпа кинулась во дворец. Тайный туннель дал возможность Авлету бежать морем, но… без единого сестерция в кошельке. Александрийцев это не волновало, они заменили Авлета его старшей дочерью Береникой, а ее мать, Клеопатру Трифену, удостоили равных с ней прав. Ситуация во дворце изменилась. Вторая жена Авлета и все его отпрыски вынуждены были уступить царицам из рода Митридата.
А маленькую Клеопатру вызвали из Мемфиса. Ужасный удар! Как она плакала, покидая Таху, Каэма и тихую, спокойную жизнь, полную любви и ученых занятий возле широкого синего Нила! Атмосфера александрийского двора стала хуже, чем когда-либо. В свои одиннадцать лет Клеопатра опять попала в детскую, которую ей пришлось делить с кусающимися, царапающимися и вечно дерущимися маленькими Птолемеями. Арсиноя была самой вредной, она все твердила, повторяя чьи-то слова, что Клеопатра для них недостаточно хороша. В ней слишком мало крови Птолемеев, и к тому же она внучка старого негодяя-царя, лет сорок наводившего на Анатолию ужас, но в конце концов получившего по заслугам. Его сломил Рим.
Клеопатра Трифена умерла через год после того, как взошла на трон. Береника решила выйти замуж. Но Рим этого не хотел. Красс и Помпей все еще планировали аннексию, подстрекая к этому правителей Сирии и Киликии. Где бы Береника ни пыталась найти мужа, Рим уже спешил впереди, запугивая кандидатов и вынуждая их отказаться от весьма заманчивых перспектив. Наконец она обратилась к своим родственникам по линии Митридата и среди них нашла себе жениха, некоего Архелая. До Рима ему не было никакого дела, и он поехал в Александрию и женился на Беренике. В течение нескольких дней они были счастливы. Потом Авл Габиний, правитель Сирии, вторгся в Египет.
Ибо Птолемей Авлет не тратил попусту времени в ссылке, а пошел к римским ростовщикам (в том числе и к Рабирию Постуму). Набрав у них денег, он заявил о своей готовности вручить десять тысяч талантов серебром любому, кто поможет ему вновь сесть на египетский трон. Габиний согласился и направился с войском в Пелузий. Авлет, разумеется, был рядом с ним. И еще один незаурядный и совсем еще молодой человек – командующий конницей Авла Габиния, двадцатисемилетний римский аристократ Марк Антоний.
Тогда Клеопатра не увидела Марка Антония. Как только Габиний пересек границу Египта, Береника отослала ее к Каэму и Тахе в Мемфис. Царь Архелай собрал армию с намерением драться, но ни он, ни Береника не знали, что Александрия не одобряла их брак. Еще один Митридат на троне никому не был мил, поэтому Архелая в походе убили, что положило конец египетскому сопротивлению. Габиний вошел в Александрию и снова посадил Птолемея Авлета на трон. Тот казнил свою дочь Беренику еще до того, как Габиний покинул город.
Клеопатре в те дни было четырнадцать лет, Арсиное – восемь, одному маленькому Птолемею было шесть, другому только что исполнилось три года. Чаша весов склонилась в их сторону. Вторая жена и вторая семья Авлета вновь оказались на высоте. Понимая, что Клеопатру в Александрии убьют, Каэм и Таха не отпускали ее от себя, пока Авлета не доконали собственные пороки. Александрийцы не хотели видеть Клеопатру на троне, но верховный жрец Птаха был главой египетской религии в течение уже трех тысяч лет, и Каэм знал, как следует поступить. А именно сделать Клеопатру фараоном, прежде чем она покинет Мемфис. Если она вернется в Александрию как фараон, никто не посмеет тронуть ее. Ни какой-то Потин, ни Теодат, ни Арсиноя. Ибо у фараона был ключ от подвалов с сокровищами, доступ к неограниченному запасу денег, и фараон был богом в Египте Нила, откуда поступало продовольствие для Александрии.
Главным источником царских доходов была вовсе не Александрия, а Египет Нила – земля, где с незапамятных времен правили полновластные владыки и где фараону принадлежало решительно все: поля, посевы, животные, птицы, пчелы (как дикие, так и домашние), строения, все производство и все продовольствие. Только производство льняного полотна, находившееся в ведение жрецов, он контролировал не в полной мере. Треть дохода получали производители этой тончайшей в мире ткани, походившей на чуть затуманенное стекло. Нигде, кроме Египта, не умели так плиссировать лен и красить в такие волшебные цвета. Нигде, кроме Египта, не было это полотно таким ослепительно-белым. Еще один уникальный источник дохода – бумага. Папирус в избытке рос в Дельте Нила, и его владельцем, естественно, был фараон.
Поэтому доход фараона превышал двенадцать тысяч талантов золота в год. Доход шел в два фонда – общественный и личный. По шесть тысяч талантов в каждый. Из общественного фонда фараон платил правителям, чиновникам, стражам порядка, армии, флоту, ремесленникам и крестьянам. Даже когда Нил не разливался, общественных денег хватало, чтобы закупать зерно в других землях. Личный фонд принадлежал только фараону для удовлетворения его желаний и потребностей. Фараон владел золотом, драгоценностями, порфиром, черным деревом, слоновой костью, специями и жемчугом. Флот, что плавал к мысу Горн за всем этим, тоже принадлежал фараону.
