Она стянула свитер через голову, швырнула его в ванную, и тут в дверь позвонили.
Это Добровольский, подумала она. Ему нужна моя помощь, а телефона-то он не знает!
Она кинулась к двери, дернула замок и открыла.
– Привет, – сказал Олежка, протискиваясь в узкую щель. – Где ты была? С лимитчицей своей лясы точила?
Не глядя на нее, он снял куртку, аккуратно повесил и пошел в комнату.
– А я за сигаретами ходил, – сообщил он уже оттуда. Скрипнул диван, и телевизор заговорил громко и бодро. – Кончились, представляешь?!
… – Почему нет публикаций? – спросила Марина Петровна, глядя в окно. – Нет, я просто хочу знать, почему нет публикаций!
– Потому что никто ничего не опубликовал, – буркнула Олимпиада.
Марина Петровна помолчала.
– Я не поняла. Ты мне хамишь?
– Ах, да что вы, Марина! Я просто не знаю, почему их нет!
– А кто должен знать? Олимпиада, ты работаешь в очень престижном месте. Не всем после института удается сразу прийти на такое место с таким окладом! – На слове «оклад» Марина Петровна закатила глаза. – Если ты думаешь, что тебе будут платить просто так, за сам факт твоего существования, то ошибаешься.
Они помолчали. Оправдываться у Олимпиады не было сил.
С тех самых пор, как она долбила молотком крышу, стоя на шатком пластмассовом офисном стуле, и знала, что непременно должна продолбить жесть, или смерть, непонятная и страшная, настигнет их прямо в тайной комнате, полной проводов и взрывчатки, проблемы Марины Петровны стали ей казаться маленькими-маленькими и пустяковыми-пустяковыми.
С тех самых пор, как следом за Олежкой прибежала бледная, зеленая, как кот Василий, Люсинда и сказала, что Парамонова повесилась в своей квартире, Олимпиаде не стало никакого дела до публикаций.
По правде говоря, ей ни до чего не было дела. Но зато вечером она собиралась поехать к матери.
Всегда это было тяжелейшее из испытаний – поехать к ней, да Олимпиада и навещала ее недавно, но невозможно не поехать после всего случившегося!..
Когда твердо знаешь, что умрешь, – вот-вот, через несколько минут или через полчаса, какая разница! – вдруг начинаешь понимать жизнь немного по-другому. Так человек в темноте смотрит на мрачную гору перед ним и не знает, как ее преодолеть, а с первыми лучами солнца понимает, что это не гора, а веселый домик трех поросят, где на окнах висят клетчатые занавески, на подоконнике герань, а на плите кипяченое молоко.
Все совсем не так, как представляется из темноты. Важное становится неважным, а нужное ненужным, и уже невозможно понять, на что тратились силы, куда уходило время, на кого расходовалась любовь!..
Публикации, говорите? Нету их? Ну, сейчас нету, в следующий раз будут. А не будет, тоже невелика беда.
– Липа!
– А?
– Почему я не слышу ответа?
Потому что я ничего не отвечаю, тянуло ее сказать. Потому что я даже не знаю, о чем вы спрашиваете!
– Хорошо, Марина, я постараюсь.
Марина Петровна посмотрела на нее подозрительно.
– Если ты больна или так уж устала, иди домой и вызови врача, и пусть он тебе даст больничный. На работе нужно работать!
– Да, я знаю.
…Добровольский за соседней дверью не подавал никаких признаков жизни, и Олимпиада – из гордости – тоже не подавала, по крайней мере, перед его дверью! Правда, каждый день, уходя на работу и приходя домой, проделывала возле нее некие пассы – подолгу мыкалась на площадке, будто в поисках своих ключей, долго тыкала ими в замок, как бы не в силах попасть с первого раза, открывала, закрывала, выходила… И все напрасно!
За три прошедших дня они повидались только однажды, когда с них в очередной раз «снимали показания» – теперь уже по поводу смерти Парамоновой. Кстати сказать, эта смерть никого особенно не заинтересовала – ну повесилась тетка с горя, да еще и выпивши была маленько, ну и ладно! Тамерлана вывезли, квартиру опечатали, и теперь уже две двери в их некогда сонном и мирном подъезде, как бельмами, отсвечивали белыми бумажками с фиолетовой печатью.
Люсинда сидела дома с замотанным горлом, и вид у нее был несчастный. Она говорила, что «подпростыла» с горя, когда увидела повесившуюся Парамонову, но при этом отводила глаза и мялась. Олимпиада все собиралась у нее допытаться, что такое случилось тем вечером, и все никак не могла собраться с силами.
Про одиссею, предпринятую Добровольским и Олимпиадой в квартире дяди Гоши, никто ничего не спрашивал. Милиция бумажку с печатью с дяди-Гошиной квартиры не снимала, и туда больше никто не заходил, только старший лейтенант Крюков поднялся на площадку, посмотрел издали, цела ли, и сбежал вниз, к своему пускающему бензиновые дымы «газику».
– Олимпиада!
– А?
Марина Петровна встала из-за стола, обошла его и воздвиглась перед сотрудницей.
– Да что с тобой такое? – спросила она почти человеческим голосом. – Ты меня не слышишь?
– Нет-нет, слышу, Марина Петровна.
В кабинет заглянул кто-то, увидел начальницу и быстро скрылся.
– Давай посмотрим твою рассылку. Кому ты отправляла сообщения о пуске разливочной линии в Екатеринбурге?
Олимпиада равнодушно пожала плечами:
– Да всем.
– Кому всем, покажи мне?
Олимпиада полезла в стол, вытащила толстую папку с надписью «Деловые издания» и плюхнула ее перед Мариной Петровной.
– Там сверху подколот листочек. Галочками помечено, кому отправлено, а красным фломастером – кто получил. Я звонила и проверяла, дошло ли.
Марина Петровна недоверчиво распахнула папку и уставилась в список, даже губами зашевелила от усердия.
– Хорошо, – сказала она спустя некоторое время, – и я могу по любому из этих телефонов позвонить и проверить, получили они нашу информацию или нет?
– Конечно.
– Я позвоню, – сказала она с некоторой угрозой в голосе.
– Хорошо, – согласилась Олимпиада.
– Значит, информация подана таким образом, что она ничуть не заинтересовала журналистов! Кто отвечает за составление информации? Ты же и отвечаешь.
– Марина Петровна, я пыталась составить так, чтобы их заинтересовать, но вы сказали, что это не годится.
– То, что ты написала в первый раз, годится только для детского утренника, а не для серьезных изданий! – вспылила Марина Петровна. – Странно, что ты, проработав почти год в такой серьезной организации, не понимаешь самых простых вещей. Значит, так. Тебе придется приехать и поработать со мной в субботу.
– Хорошо, – согласилась Олимпиада.
– И что у нас со статьей, которая должна выйти в «Труде»?
– Я могу позвонить Молодцовой, – предложила Олимпиада.
– Звони, только, пожалуйста, без всяких личных разговоров, – предупредила Марина Петровна.
Настя взяла трубку и немного удивилась, когда Олимпиада канцелярским голосом осведомилась, что там с директором завода и со статьей про него.
– Да ничего, – сказала она, – ты ж понимаешь! Лежит в первой папке, как только место будет, сразу воткнем.
– Хорошо, – как попугай, повторила Олимпиада.
– Лип, ты чего? Заболела? У меня Машка тоже вчера чихнула, я так перепугалась, думаю, не дай бог простыла, придется больничный брать!
Марина Петровна вдруг нажала на телефоне кнопку громкой связи. Олимпиада поначалу даже не поняла зачем. Настин голос теперь гулко раздавался в пустом кабинете, откуда один за другим потихоньку вышли все сотрудники, набившиеся было, чтобы обсудить Олимпиадины «убийства», удивительно, что и Никита испарился, несмотря на крайнюю леность. Он даже курить никогда не выходил, дымил в рукав, а бычки тушил в собственной кружке.
– … а ты знаешь такой препарат – ксеникал? Вес снижает.
– Знаю, швейцарское средство, – сказала Олимпиада. Марина Петровна слушала.
– Липа, это не препарат, а сказка, точно тебе говорю! Я же поправилась после Машки, на меня ни одна шмотка не лезла! Слава богу, к эндокринологу сходила, и она мне сказала – ксеникал! Эффект потрясающий, Лип!.. А Маня такая смешная стала, такая смешная, сил нет, – все говорила Настя в трубке. Марина Петровна изучала свои ногти. – Зевает прямо как взрослая! Лип, а у тебя нет хорошего детского врача, а то наша балаболка с ума сошла совсем! Приходит и каждый раз мне по мозгам дает за то, что я Маню не кормлю! Я ей говорю – да я бы кормила, только нечем мне! И сиську ей показываю! А она на сиську не смотрит и все трындит, что ребенок умрет, заболеет, а все из-за того, что мамаша дура! Нету врача, Лип?
– Нет, – сказала Олимпиада.
– Не знаю, где найти. Оказывается, хороший детский врач – это как порядочный коммерсант, найти невозможно! Мне мама говорит, что нужно в платную обращаться, а где гарантия, что там они лучше!
Марина Петровна, у которой по мере Настиной речи каменело лицо, снова протянула руку, чтобы нажать отбой, но тут уж Олимпиада не дала.
Она взяла начальничью руку и крепко прижала ее к столу. И переключила громкую связь на трубку.
– У меня есть врач, Насть, – сказала она. – Очень хороший. Доктор наук, она на кафедре в институте усовершенствования врачей преподает. Она с моей бабушкой дружила когда-то.
– Старая? – деловито осведомилась Настя.
– Нет, нет, ей под шестьдесят где-то. Давай так. Я ей позвоню, расскажу про твои проблемы, и потом ты с ней созвонишься! Но она правда великий врач! Записывай имя и телефон! Я сегодня позвоню, а завтра уж тогда ты!
Олимпиада продиктовала имя и телефон, а Настя еще поверещала, поблагодарила, поклялась, что статью поставит в номер при первой возможности, и они расстались.
Олимпиада тихонько вернула трубку на аппарат. На Марину Петровну она старалась не смотреть.
Та еще посидела, глядя в окно, а потом поднялась.
– Я не хотела информировать руководство, – сообщила она треснувшим голосом. – Но теперь вижу, что без этого не обойтись.
– Марина…
– Я попросила тебя не обсуждать с журналистами свои и их личные дела! Я попросила в рабочее время заниматься только работой. Я пыталась объяснить тебе, что, поступая таким образом, ты подрываешь всяческое уважение к нашей компании. Мы вовсе не обязаны расплачиваться своим авторитетом за то, что ты просто хочешь с кем-то поболтать.
– Марина…
– Я немедленно иду к руководству. Мало того, что твоя работа абсолютно неэффективна, мало того, что все проекты, которыми ты занимаешься, почему-то повисают в воздухе, но ты еще позволяешь себе обсуждать с журналистами ведущих изданий пеленки и детских врачей!
Олимпиада поднялась из-за стола. В голове у нее стало тяжело и душно, как под потолком комнаты-бункера, где совсем нечем было дышать.
– Марина, я не занимаюсь никакими проектами! – крикнула Олимпиада. – Это заблуждение! Мы водим руководство за нос и больше ничего не делаем! Что это за проекты такие? Рассылка идиотских текстов?! Составление идиотских пресс-релизов?!
– Ах вот как ты оцениваешь работу всего коллектива!
– Да нет никакого коллектива! У нас одна только вы и есть!
В дверь кто-то заглянул, увидел совершенно красную Олимпиаду Владимировну и Марину Петровну, которая держалась за стену, как будто боялась упасть от ужаса.
– …только ваше мнение принимается в расчет! Но нельзя вечно пускать пыль начальству в глаза, Марина! Ну, они нас в конце концов раскусят, и все дела.
– Итак, ты занимаешься делом, болтая с журналистками, а я пускаю пыль в глаза.
– Да нет же! Я тоже пускаю! Но в конце концов кто-нибудь покажет начальству наши пресс-релизы, которые мы шлем в газеты, и нас уволят с позором, понимаете? А с журналистами только и могут быть дружеские отношения! А как же иначе?! Мы же не платим за материалы! Мы с них потребовать ничего не можем именно потому, что не платим.
– Проплаченные материалы – удел никуда не годных пиарщиков! – закричала Марина Петровна, которая искренне считала, что она «пиарщик». – Мы не допустим, чтобы честное имя холдинга!..
– У холдинга нет никакого имени, – перебила Олимпиада, – ни честного, ни нечестного! Никакого нет! Имя ему должны были создать мы, а мы ни черта не создали! Мы только и делаем, что гоняем туда-сюда бессмысленные тексты! У нас у всех в компьютерах давно забиты «болванки» так называемых пресс-релизов! Мы в них только слова меняем, и все!
– Боже, – простонала Марина Петровна и опустилась на стул, взялась за сердце и стала ловить ртом воздух.
Но Олимпиада Владимировна, закалившаяся и возмужавшая в боях, была неумолима.
– Так же гораздо проще! Мы просто подставляем названия и фамилии и снова рассылаем! Никита написал предложение по Челябинскому заводу, что вы сказали?
– Это предложение никуда не годится!
– Это вы никуда не годитесь, Марина Петровна, а предложение как раз отличное!
В дверях теперь толпилось много народу, и задние выглядывали из-за передних, чтобы лучше видеть, какая битва происходит в кабинете. Лица у всех были встревоженные и бессмысленные.
– Замолчи, – приказала Марина Петровна и тяжело задышала, стараясь не зарыдать. – Замолчи сейчас же. Считай, что ты уволена. Прямо с сегодняшнего дня.
Но не тут-то было!
Если бы Олимпиаду уволили на прошлой неделе, она бы понуро ушла и потом долго доказывала бы Люсинде и Олежке, что ее уволили «незаконно» и «против правил», и плакала бы, и пила успокоительное, но уволили ее сейчас, и просто так она ни за что не сдастся!
– Вы не можете меня уволить, – сказала она, глядя в ненавистное лицо. В этот момент она всерьез ненавидела Марину Петровну. – Потому что не вы принимали меня на работу! Я уйду, только когда меня уволит Николай Вадимович Сорокин, потому что он-то как раз принимал меня на работу.
