Гетти время от времени заскакивала в кладовку, чтобы спросить, не нужно ли мне чего. Она окружила меня материнской заботой. Вскоре мы уже выяснили, что обе родом из Портсмута, и, поскольку единственным, что могло нас развести, была работа, мы оставили ее в стороне и принялись болтать о театре. Пышные щеки Гетти так и зарделись, когда она сообщила мне (полушепотом), что я должна посмотреть «Жертвенную Люси» – мелодраму, имевшую триумфальный успех в театре «Виктори». Мелодрамы вызывают у меня слишком бурные эмоции. А вот Гетти, наоборот, любила дать волю чувствам.
– На «Люси» я и плакала и смеялась, вот же как. Все время то плакала, то смеялась, а почему – сама не знаю!
– Это… скандальная пьеса? – спросила я с любопытством.
Гетти заглянула в мои глаза и закивала – очень медленно, но с большой убежденностью. С каждым покачиванием головы ощущение скандальности только нарастало. А потом Гетти наклонилась ко мне и рассказала, что? за платье на актрисе в одной из сцен и что? ей при этом кричат из зала. Я пообещала, что тоже схожу посмотреть, – главным образом ради того, чтобы Гетти не пересказала мне весь спектакль от начала до конца.
Покончив с вытиранием, я посмотрелась в зеркало.
В зеркале я разглядела в основном собственное желание выглядеть хорошенькой; я также увидела мою обвисшую шляпку, морщинки на лице, еще ярче проявившиеся после долгого путешествия, мой широкий нос, чересчур близко посаженные глаза. То была я, как и всегда. Но по крайней мере, я была чистая. Еще точнее сказать – омытая.
А шею прикрывал платочек.
Потом Гетти объявила:
– А теперь пойдем… в кабинет мистера Уидона!
Служанка так растянула это слово – «Уиииииидон», – что я перепугалась еще раньше, чем вошла в кабинет.
4
На двери кабинета, расположенного по другую сторону от холла, висела табличка с надписью «ФИЛОМОН УИДОН, БУХГАЛТЕР». В кабинете, под прямым углом к столу мистера Уидона, помещался еще один стол, за которым сидел его помощник, светловолосый юнец с ангельским лицом, представившийся как Джимми Пиггот и отличавшийся крайней робостью. Уидон оказался низеньким и плотным безусым мужчиной с вогнутой головой – я все написала правильно: с вогнутой головой, приплюснутой посередке. Прядки волос пересекали лысину, словно чернильные полоски. Уидон занял свое место (мне он сесть не предложил), нацепил очочки и принялся заполнять бумаги, одновременно задавая мне вопросы. Вопросы не слишком отличались от тех, на которые я уже отвечала в письме, но меня это не сильно заботило. «Преимущество повторения в том, что ты это уже делал раньше», – говаривал мой отец.
– Возраст?
– Сорок четыре года, сэр.
– Семейное положение?
Я ощутила прикосновение платка к своей шее.
– Не замужем, сэр.
Образ Роберта в моей голове то приближался, то исчезал из виду – словно пучок водорослей в воде у берега. Я знала, что не должна о нем упоминать. Если я не произнесу его имени, я не буду о нем так много думать. Если я не буду о нем так много думать, возможно, я его позабуду. Если я его позабуду, возможно, я перестану его хотеть.
Уидон интересовался самыми простыми обстоятельствами: мое предыдущее место жительства, моя семья, мои театральные пристрастия – я назвала оперетту, драму и цирк. Уидон не возражал.
– Опыт работы?
Я рассказала о своем опыте ухода за пациентами на дому, а потом решила добавить и то, что уже указывала в сведениях о себе: двухлетнюю работу в клинике для душевнобольных в Эшертоне, Дартмур (печально известной всем и каждому из-за пожара, уничтожившего здание в 1872 году). Но Уидон недовольно поджал губу:
– Работа в клинике – это одновременно и хорошо и плохо, мисс Мак-Кари.
Я замолчала, ожидая объяснений этой загадочной фразы. Уидон добавил менторским тоном:
– У нас в Кларендоне нет никаких «больных», только «пансионеры». Так вы должны их называть. Это джентльмены из хороших семей, приезжающие в Кларендон, чтобы успокоить нервы, расшатанные бременем громадной, серьезнейшей ответственности. Вам понятно?
– Да, сэр.
Ну ладно, это просто слово. «У каждого места свой особый словарь», – говорил мой отец. А еще я пришла к заключению, что они выбрали меня, заранее зная, что я работала медсестрой в клинике, потому что я их чем-то заинтересовала.
В конце концов Уидон протянул мне несколько листов бумаги. То были условия, известные мне заранее: восемьдесят фунтов в месяц, содержание, жилье, чистая униформа, отопление. От меня ожидалось пристойное, безупречное поведение. Я не имею права выходить замуж без выраженного согласия директора пансиона. Я имею право на полдня отдыха раз в две недели, однако я должна сообщать, какую постановку намереваюсь посетить, если планирую потратить свободное время на театр. Июнь 1882 года. Энн Мак-Кари. (Подпись моя выглядела точь-в-точь как это имя, записанное мелкими буковками – такими же, какие сейчас выходят из-под моего пера.) Уидон встал и спрятал бумаги.
– Вскоре вы познакомитесь с доктором Понсонби. А теперь я представлю вас вашему пансионеру.
Уидон ощутимо занервничал, как будто новичком был он сам.
5
Создавалось впечатление, что здесь произошло убийство, а теперь все заметают следы.
Служанки в голубой форме протирали всевозможные поверхности чуть ли не с яростью: перила, полы, стены. Позже я узнала, что в Кларендоне все, что не застлано ковром, будет многократно протерто, словно в наказание за недостаточную мягкость.
– Это из-за дождя, – пояснил Уидон, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж. – Все становится грязным.
По пути Уидон рассказал, что в Кларендоне два этажа, по десять комнат на каждом, по пять комнат в каждом крыле. Пансионеры умываются у себя, с помощью медсестер или самостоятельно, а туалет у них общий, в конце коридора. Нас в Кларендоне четыре медсестры и еще одна старшая сестра, и от меня ожидается, что я познакомлюсь и по мере сил буду уделять внимание другим пансионерам из крыла, в котором проживает мой подопечный (западное крыло, второй этаж). Уидон прибавил, что в Кларендон допускаются лишь пансионеры мужского пола из хороших семей и не принимаются мужчины из обычных либо плохих семей, а также женщины, вне зависимости от качества семьи.
– Женщин мы сюда не допускаем, – уточнил Уидон, чтобы развеять последние сомнения.
Быть может, это уточнение заставило бухгалтера по прибытии на второй этаж осмотреть меня с головы до ног. Я почти что слышала его мысли: «Мы также не допускаем сюда малопривлекательных медицинских сестер». Однако насчет последнего обстоятельства я быстро успокоилась. Навстречу нам вышагивала другая медсестра, она заполняла своими телесами почти весь коридор от стенки до стенки. Мне подумалось: неужели работа в Кларендоне заставляет женщин набирать вес? Моя коллега несла поднос с марлевыми тампонами, на ее поясе висела связка ключей. Неприветливое выражение ее воскового лица под высоченным чепцом ничуть не походило на доброжелательность Гетти. Уидон и сестра коротко переговорили полушепотом о состоянии пансионеров (выучи это слово, Энни!). Затем бухгалтер представил нас друг другу:
– Старшая медицинская сестра Мэри Брэддок. Энн Мак-Кари, преемница Бетти.
Все черты на лице Мэри как будто сползались к центру. Она взглянула на меня из этого клубка, не ответив на улыбку.
– Сочувствую тебе! – выпалила старшая медсестра и двинулась дальше по коридору.
Уидон пожал плечами с таким видом, как будто это была не самая почтительная дочь в семействе, однако ее высокое положение в фамильной иерархии оставалось неоспоримым.
– Вы должны извинить мисс Брэддок: мистер Икс – немного особенный пансионер.
Я плохо расслышала фамилию. Наверно, она какая-то иностранная.
Однако переспросить я не успела: Уидон пошел в ту же сторону, откуда появилась старшая сестра, – определенно это было западное крыло. С одной стороны коридора были закрытые двери, с другой – большие окна, выходящие на проспект Кларенс и на весь Портсмут, затянутый дождем. Так я определила, что комнаты пансионеров обращены к морю. Уидон продемонстрировал мне роскошный туалет в конце коридора, а затем остановился у последней боковой двери, негромко постучал и, не дожидаясь ответа, открыл.
И вот что меня поразило: Уидон обратился к дверному проему совсем иным голосом, исчезли прежние интонации чопорного клерка и строгого инструктора. Голос его стал почти как музыка, бухгалтер как будто агукал над ребеночком:
– Мистер Икс, здесь ваша новая медсестра, мисс Мак-Кари!
Произнося эту фразу, Уидон отодвинулся, пропуская меня вперед.
В комнате было совершенно темно.
Скрипка
1
Моя тень скользнула по прямоугольнику света на напольном ковре, затем изогнулась и взобралась по резной спинке высокого кресла.
Дальше – задернутые шторы.
И – никого в комнате.
Уидон продолжал придерживать для меня дверь. Я сделала несколько шагов. «Во что ты ввязалась, Энни?» – вздохнула я про себя. Комната была просторная, – возможно, так казалось потому, что в ней находилось не много предметов. Кровать была аккуратно заправлена. Тазик для утренних процедур стоял на полу, между кроватью и комодом, на комоде стояла большая ваза, по другую сторону размещались камин с полкой, ночной столик, стул и маленький шкафчик. В центре комнаты – вышеупомянутое кресло.
И больше ничего не было. Ни книг, ни журналов, ни картин. И воздух здесь не был напитан безумием, не было той смеси животного и человеческого запаха, к которой я так привыкла со времен Эшертона, зато я уловила присутствие вдыхаемого и выдыхаемого воздуха – так корова обращается со своей жвачкой.
– Скажите ему что-нибудь, – прошептал с порога Уидон.
– Но… Кому?
Бухгалтер нетерпеливо кивнул в сторону кресла.
И тут мне стало страшно. Ладони мои повлажнели, я провела рукой по платку на шее. Мне казалось, что это не я подхожу ближе, а само кресло медленно, точно желая скрыть свое продвижение, подступает ко мне.
Когда мы оказались рядом, я подняла глаза.
И увидела манекен.
Он сидел прямо, не проминая сиденья своим весом. В полумраке я разглядела острые скулы, непропорционально высокий лоб, но главное – орлиный, резко очерченный нос. Все остальное – тщедушное тельце, упакованное в пижаму, халат и домашние туфли, – могло бы подняться в воздух от легкого дуновения ветерка, причем внешний облик от этого не сильно бы переменился. Я вложила в свои слова больше оптимизма, чем чувствовала на самом деле:
– Добрый день, меня зовут Энн Мак-Кари, я ваша новая медсестра, очень рада знакомству, мистер… мистер…
– Мистер Икс, – удостоверил с порога Уидон.
– Но его ведь зовут не так, правда? – переспросила я.
– У него нет имени, – отрезал Уидон.
Что за абсурд! Я решила разобраться с этим позже. Манекен не шевелился, и я наклонилась, чтобы рассмотреть его лицо. В полумраке его глаза показались мне какими-то странными.
– Можно я отдерну штору, сэр? – спросила я, обращаясь к мистеру Икс.
Однако незамедлительный ответ я получила от Уидона:
– Нет. И выходите поскорее.
Бухгалтер ощутимо нервничал. Я сделала реверанс и вышла; Уидон закрыл дверь.
– Почему нельзя раздвигать шторы?
– Мистер Икс не хочет, чтобы их раздвигали. Это необычный человек, подробности мне неизвестны; доктор Понсонби вас обо всем проинструктирует.
Уидон вытирал платком вспотевшие лоб и шею, как будто мы только что выбрались из клетки с опасным хищником. И я подумала: подробности ему наверняка известны, просто он не хочет говорить.
Но ведь Уидон – бухгалтер, рассудила я. Его отношение к душевнобольным наверняка искажено предрассудками и страхами профанов, которые сталкиваются с проявлениями безумия. Разумеется, это не мой случай.
Я чувствовала, что готова приступить к уходу за мистером… мистером без имени.
2
Гетти Уолтерс отвела меня в комнату, которую мне предстояло занять в Кларендоне: сестры проживали в пяти маленьких помещениях под самой крышей.
Назвать эту комнату «скромной» – значит ничего не сказать.
Она была голая и крохотная. Зеркало вполовину моего роста стояло на комоде ровно такого размера, чтобы сбоку могла поместиться кровать. Свет проникал в комнату через окошко в скате крыши. Что ж, мне доводилось обитать в местах и похуже.
Пространства вполне хватало, чтобы втиснуть кувшин с горячей водой, губку и мыло. Мой багаж и сложенная униформа лежали на кровати. Я сняла платье, вымылась и изучила униформу. Ее составляли chemise[3 - Сорочка (фр.).], пояс с подвязками, чулки, верхняя сорочка, черное, как будто траурное, платье с пышной юбкой, нагрудник, передник с карманами на поясе, накрахмаленные манжеты и воротничок с кружевами, туфли на низком каблуке. Наличествовала также смена того, что мы надеваем наедине с собой и без чего обходимся только в полумраке супружеского алькова.
Впрочем, вы можете сходить в театр и увидеть там женщин даже без этой последней защиты приличий и нравов. Полагаю, вы меня поняли. Я просто ставлю вас в известность.
Поскольку я женщина взрослая и не слишком привлекательная, в комплект не входило оружие искушения: не было ни корсета с бантами, ни упряжи для грудей, ни – храни меня Господь! – чепца с широким козырьком, прикрывающим половину лица. Мой чепец был просто высокий, как митра архиепископа. Когда я увенчала себя этим убором, мутноватое зеркало представило мне странную картину.
Это была я – и не я. Хотя униформа примерно подходила мне по размеру, облик мой разительно переменился. Одежда вообще обладает потрясающим эффектом: стирает одни черты, другие добавляет – как будто ты актриса, играющая роль. Высокий воротник закрывал отметины, которые остались в прошлом, по крайней мере на какое-то время.
Я улыбнулась своему отражению.
Доктор Понсонби еще не приехал, поэтому я решила, не откладывая, приступить к своей работе. И первое, что мне надлежало сделать, – при свете дня заглянуть в глаза этому мистеру, как бы его ни звали, потому что он является пациентом, за которым мне положено ухаживать.
Задавшись этой целью, я отправилась в путь по ковровым дорожкам, приподнимая на ступеньках полы новой юбки, подошла к последней двери, негромко постучала и открыла, точно так же как делал мистер Уидон, однако сознавая, что теперь вся ответственность лежит на мне.
