История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой
Ольга Болгова
«По Высочайшему Государя Императора повелению с 31-го числа октября открыто движение по Санктпетербурго-Варшавской железной дороге, от Санкт-Петербурга до Гатчино…» 1-го числа ноября 1853 года в поезде, следующем по только что открытому маршруту Санкт-Петербург – Гатчино, оказывается Елена Тихменева, девица 25-ти лет, бывшая гувернантка, бывшая статистка Императорского театра, ныне пытающаяся скрыться от преследователей и полиции. У неё имеется важное письмо, похищенное у прусского агента, графа В., которое она должна была, но не смогла передать представителю некого ведомства. Невероятные приключения уже начались, можно сказать, они в самом разгаре.
Ольга Болгова
История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой
Глава 1. В Гатчино
Я открыла глаза и уставилась в потолок, пытаясь понять, знаком ли он мне. Хотя, при отсутствии своего дома, знакомым я бы сочла разве что потолок своей детской из далёкого прошлого. Я лежала на кровати в незнакомой комнате, тонущей в голубоватом сумраке. Узорчатые шторы на окнах почти задёрнуты, попуская лишь узкую полосу предвечернего, либо предутреннего неба. На мне лишь сорочка и панталоны, корсет снят. Попыталась приподняться и сесть, в висках застучали молоточки, отдаваясь резкой болью, от движения закружилась голова. Опустила голову на подушку и вспомнила почти всё. Кроме того, где я и как сюда попала.
Дверь тихо отворилась, и в проём просунулась женская голова, обвязанная платком.
– Проснулись, барыня?
Баба скрылась, чем-то загремела снаружи, затем вошла, неся поднос с посудой и какими-то склянками.
– Как изволите чувствовать себя, барыня? – спросила она, ставя поднос на столик возле кровати.
– Где я? – ответила я вопросом на вопрос.
– Как где, барыня? Ах, вы же не помните, без чувств были, когда вас барин Сергей Николаевич доставили. У них в доме и есть. Жар у вас был, в жару изволили метаться, бредили…
– Сергей Николаевич, стало быть… Где он сам?
– На службу изволили отбыть.
– Давно я здесь лежу?
– Намедни изволили прибыть.
– Который сейчас час?
– Так четвёртый пополудни.
– А ты кто? Прислуга?
– Горничная, Капитолина по имени…
– А что, в бреду я много говорила?
– Много, но не извольте беспокоиться, я с вами сидела, не помню ничего.
Надо же, какова. «Не извольте беспокоиться, ничего не помню». Хитра Капитолина.
– Вот, выпейте отвару, очень полезной, враз вас на ноги поставит.
Она помогла мне сесть, подтянув подушку под спину, и налила из кувшина в чашку зеленовато-золотистого отвара. Горячий напиток благоухал какими-то травами, был приятен на вкус.
– Ежели покушать хотите, извольте…
– Нет, не хочу.
Спать хочу, лечь, закрыть глаза и спать, чтобы не болела голова и не резало в глазах. Осторожно сползла по подушке, влажное полотенце, оказавшееся на лбу под причитания Капитолины, облегчило боль. Сон навалился почти мгновенно. Неужели сонный отвар? Корсет! Мысль о корсете мгновенно согнала сон.
– Капитолина! – возопила я вслед уходящей горничной.
Она вздрогнула и поспешила ко мне.
– Что изволите, барыня?
– Моё платье, корсет… где они?
– В шкапу, барыня. Всё постирано, почищено. Но вам вставать не след, у вас жар.
– Не буду я вставать. Принеси платье и… всю одежду.
Всё так удачно начиналось. До Петербурга добралась со всеми возможными удобствами и надёжными попутчиками – кондитерами из Баден-Бадена Штольнерами и их сыном Францем. Они, сами того не ведая, обеспечили защиту и отличное прикрытие. От Берлина до Кенигсберга ехали по железной дороге, переправившись на пароме через приток Вислы в Мариенбурге, а дальше, до Петербурга, – почтовой каретой. Франц, глуповатый толстяк, изрядно донимал ухаживаниями, но ради дела можно было принять его реверансы и даже дать авансы. Для упрочения прикрытия почти не расставалась с Францем, став чуть ли не невестой. Постоянно казалось, что за мной следует другой попутчик, весьма нежелательный. Напрасно недооценила своё чутьё, которое иногда помогало.
Петербург встретил дымкой предвечерних сумерек, зябкой моросью поздней осени, потускневшим золотом ещё не совсем опавшей листвы. Меня так знобило, что пришлось достать из саквояжа теплую шаль. Распрощалась со Штольнерами, сославшись на важное и срочное рандеву. В залог скорой встречи попросила снять мне номер в той же гостинице, куда они направлялись, и отправила с ними свои вещи, а сама поехала на квартиру в дом на углу Садовой и Гороховой, чтобы завершить сделку. На всякий случай по пути сменила извозчика, но была спокойна, уверившись, что никто более за мною не следует. Слишком спокойна – видимо, расслабилась, прибыв в город, который, хоть и принес немало невзгод, оставался своим и понятным.
Я легко попала в квартиру на втором этаже – дверь оказалась не запертой – и вскоре покинула её, в панике. Выходя, столкнулась с молодым человеком в студенческой форме и его вопросом: «Это вы? Что с вами, мадам?» Вероятно, все чувства мои были написаны на лице. Ничего не ответила, поспешила вниз по лестнице, задержалась у двери парадной, размышляя – уйти или сообщить дворнику о страшной находке. Сомнения развеялись – почти напротив остановилась пролётка, выпуская пассажира. «Извозчик!» – крикнула я и поспешила к экипажу. Отъезжая, заметила темную фигуру, которая отделилась от стены, двинувшись к дороге. Просто прохожий?
– Куда изволите, барыня? – спросил кучер.
Меня била дрожь, голову сжимало, будто в тисках. Куда изволю? Кабы теперь знать. В гостиницу, куда отправлены вещи, ехать не стоит, как и к знакомым. Главное сейчас – избавиться от вероятного преследования и точно убедиться в этом. Стало быть, придётся мотаться по городу. Или… направиться в людное место. Жаль, что рассталась со Штольнерами, но не могла же я тащить Франца прямо с дороги в ту квартиру.
– Пошёл… прямо, – сказала я первое, что пришло в голову.
На сиденье лежала газета, видимо, забытая прежним пассажиром, «Санкт-Петербургские ведомости», свежая, от сегодняшнего числа, первого ноября. Взяла газету и просмотрела первую страницу.
«Государь Император высочайше повелеть соизволил…
Высочайшим приказом по военному ведомству… производятся за отличия по службе…
Высочайшим приказом по гражданскому ведомству… производятся за выслугу лет…
Великобританский подданный Франц Риглей получил пятилетнюю привилегию на изобретенную им жатвенную и косильную машину…» Браво, Франц!
«По Высочайшему Государя Императора повелению с 31-го числа октября открыто движение по Санктпетербурго-Варшавской железной дороге, от Санкт-Петербурга до Гатчино…»
Далее сообщалось, что ежедневно отправляются два поезда из Петербурга и два из Гатчино. Первый из Петербурга – в двенадцать часов дня, а второй – в шесть пополудни. В Гатчино есть дом, куда я могу явиться без приглашения, а на станции в первый день открытия движения должно быть немало народу – отъезжающих и прибывших пассажиров, любопытствующих зрителей, и я смогу затеряться в толпе.
– Извозчик, поезжай на станцию, откуда поезд в Гатчино идёт, – распорядилась я.
– Как скажете, барыня. Это которая новая, намедни открыли.
Чтобы хоть немного изменить облик, решила расстаться со шляпкой – закутала голову в шаль, а шляпку, помяв, швырнула в Фонтанку на Измайловском мосту. Лошадь застучала копытами по брусчатке проспекта, и вскоре экипаж пересек деревянный мост через Обводный канал, выехал на площадь перед двухэтажным зданием, скорее похожим на обычный жилой дом, чем на станцию. Расплатилась с извозчиком и прошла внутрь через внушительные центральные двери. Мои ожидания оправдались – здесь было довольно людно. Станция шумела гулом голосов, повторяемых эхом. По пандусу на платформу вползали кареты. Пышущий дымом паровоз и три вагона ждали отправления. Я подошла к паровозу, словно к печке, пытаясь унять холодную дрожь. В висках болью стучали молоточки. Нужно сесть в вагон, в угол, к самому окну и поспать. Нет, засыпать нельзя… Паровоз вдруг загудел, дёрнулся, потянув вагоны. Дымом ударило в лицо, я отшатнулась и налетела на кого-то, стоящего позади, кинулась вперёд и упала бы, если бы меня не подхватили под руку. «Осторожно, мадам». Обернулась в ужасе – неужели преследователь? Сверху вниз из-под форменной фуражки смотрели удивительной синевы глаза. Может, показались такими синими из-за головной боли и озноба? Мужчина лет тридцати, в фуражке и форменной шинели, скорее инженер, чем военный, отпустил мою руку, короткая любезная улыбка тронула его губы.
– Осторожней, мадам, – повторил он.
– Простите, испугалась. Я очень неловкая… Наступила вам на ногу?
Не похож на преследователя, да и стоял слишком близко, разве что намеревался пустить в ход нож, но почему-то передумал или не смог. Выпустила на сцену суетливую дамочку, нуждающуюся в поддержке. Будь, что будет…
– Нет, не наступили, – усмехнулся он. – Едете в Гатчино?
– Да, собираюсь. Я всегда боюсь – колёса на рельсах, а вдруг сойдут, и этот дымящийся паровоз, а вдруг взорвётся!
– Что вы, мадам, ничего не бойтесь. Железная дорога – это совсем не страшно, уверяю вас, как знаток вопроса.
– Да? Вы… ах, позвольте отгадать. Вы – инженер? – проворковала я.
– Да, инженер, – кивнул он. – Строю и содержу пути.
– Ах, как интересно! А здесь, на станции, по служебным надобностям?
– Нет, нынче воскресенье, еду в Гатчино.
– Какая удача, – совершенно искренне пропела я. – Мне пришлось ехать совсем одной… брат мой занят сегодня, а я такая трусиха!
Как бы не переиграть в неловкую. Роль, конечно, отрадная, но можно и заиграться, а я всего лишь статистка в Императорском театре.
– Позвольте вам помочь, – галантно предложил синеглазый инженер. – Разрешите отрекомендоваться: Бочаров Сергей Николаевич.
– Очень приятно. Елена Даниловна Тихменева…
Выпили чаю в буфете. Поездка в уютном вагоне первого класса в обществе симпатичного инженера обещала бы быть приятной, если бы не дело, что застряло в квартире на Садовой, да озноб, перешедший в жар. Плохо помню, о чём мы беседовали в пути – невыносимо болела голова, а потом я то ли уснула, то ли сомлела. Неужели он что-то подмешал в чай? Или так со мною обошлась хворь, которую прихватила где-то в дороге? Моя подозрительность становилась чрезмерной. Не нужно было связываться с делом, в котором замешана политика, но обещанное вознаграждение выглядело весьма заманчиво. Увы, всё пошло наперекосяк, и в том, вероятно, есть доля моей вины. Но только доля, видит бог, я была осторожна, насколько возможно в сложившихся обстоятельствах. Но кто и почему убил человека, с которым я должна была встретиться? Возможно, его гибель никак не связана с моим делом.
Так я размышляла, устроившись поудобней на подушке в доме инженера путей сообщения или кого там ещё, ожидая, когда Капитолина принесет мою одежду. Если в корсете письма не обнаружится, это будет означать, что прекрасный Сергей Николаевич не просто случайно встреченный на вокзале инженер. Горничная всё не шла и не шла, и я сама не заметила, как уснула.
Мне снился сон… Горячечный сон из тех, что сливаются с явью, превращая эту явь в мистическое немыслимое. Я сидела в купе поезда, за окном альпийский пейзаж менял луга на предгорье, а предгорье на скалы. Бархатная занавесь цвета перезрелой вишни чуть покачивалась от потока воздуха, проникающего в купе. Жар, которым полыхало всё мое тело, вдруг сменился на влажный холод, взмокла спина, волосы, лицо, грудь. Занавесь откинулась порывом ветра, и в купе через окно прямо из альпийского пейзажа вошёл мужчина. Я не видела его лица, но отчего-то знала, что он хорош собой. Он склонился надо мной, а мне было невыносимо стыдно, что я лежу мокрая и беспомощная, и в то же время невыносимо хочу его объятий. И когда он протянул руку, чтобы стащить с меня одеяло, занавесь вдруг с треском порвалась, что-то вспыхнуло, лицо его разбухло, потекло красным, и он превратился в того, кто лежал на полу в квартире доходного дома на углу Садовой и Гороховой… затем всё завертелось, как в калейдоскопе, сапфиры, яхонты, топазы, и изумруды, и алмазы[1 - Баснописец А.Измайлов о калейдоскопе, 1818г.Смотрю – и что ж в моих глазах?В фигурах разных и звездахСапфиры, яхонты, топазы,И изумруды, и алмазы,И аметисты, и жемчуг,И перламутр – все вижу вдруг!Лишь сделаю рукой движенье —И новое в глазах явленье!О чем идет речь?]. Я закричала, не слыша своего голоса, кружение калейдоскопа остановилось, замерло, и на его место явились синие глаза, глядящие в упор.
– Сапфиры, яхонты, топазы, и изумруды, и алмазы, – пробормотала я уже наяву.
– Разбудил вас, простите, – сказал инженер Сергей Николаевич, глядя на меня сверху. – Зашёл справиться о вашем состоянии, не хотел тревожить, но получилось. Пойду, отдыхайте.
– Нет, нет, не уходите! Мне намного лучше. Расскажите, как я здесь оказалась. Ведь я ничего не помню…
Скверно выгляжу, но, с другой стороны, вызываю жалость, и этого пока достаточно. Надо же было так некстати захворать. Кого я изображала на вокзале и в поезде? Трусливую дамочку, желающую поддержки, которую и получила. Но почему он привёз меня к себе?
Бочаров подвинул стул к кровати и сел. В домашнем облачении – фланелевые брюки и узорчатая тужурка поверх белой сорочки – он выглядел иначе, проще, но столь же привлекательно. Я сняла со лба полотенце, поправила волосы, приподнялась на подушке.
– На станции вы упали в обморок, у вас была сильная лихорадка, – сказал Сергей Николаевич. – Привёз вас сюда, к себе. Вы не помните, я рассказывал в поезде, что имею домик в Гатчино, наследство от родни. Доктор определил, что у вас… э-э… катаральное воспаление.
– Ах, это что-то серьёзное?
– Нет, вы простудились и переутомились. Доктор обещал зайти завтра.
Завтра мне нужно быть в Петербурге и искать, кому передать письмо.
– Не знаю, как вас благодарить, Сергей Николаевич… я в долгу перед вами, – прощебетала я, голос звучал естественно слабо.
– Полноте, мадам… Отдыхайте и ни о чём не беспокойтесь. Следует ли сообщить вашему брату?
– Брату? Какому… Ах, да… нет, не стоит его волновать. Как только мне станет легче, переберусь к своей знакомой – она живёт здесь, неподалёку.
– Хорошо, как скажете. Распоряжусь, чтобы сюда подали ужин. Когда спадет жар, и доктор разрешит, затопим баню. Баня – лучшее средство от хвори.
– Баню? Как это мило… У вас своя баня?
– Своя, – кивнул он. – Срублена по всем правилам, вода подаётся при помощи насоса.
