Лишь семь стражей ещё сражались, когда их захлестнула волна голодранцев с большой дороги. И стражи рухнули. Их кони были убиты, сами они завалены телами, надёжно спутаны руками разбойников.
Возница успел только один раз взмахнуть своим топором, вонзая его в ключицу разбойника, как и его захлестнула волна лиходеев. Ему оторвали ухо, проткнули живот ржавым тесаком, выдавили глаза корявыми грязными пальцами, сломали кадык, вдавливая его в горло, выломали пальцы, сжимающие топор.
Лилия этого не видела. Она бежала со всей скоростью, на какую была способна. Но, оглянувшись, поняла, что убежать не получится. Её горло перехватил мороз дыхательного спазма, глаза защипало.
– Беги, девочка! – выдавила Лилия срывающимся голосом, опять вручая девочке своего сына. – Беги! Найди моих… Беги!
Девочка зажмурилась, всхлипнула, но – побежала. Легко, как ветер. Молодость!
А сама властительница Медногорска развернулась к разбойникам, сорвала с головы платок, утерев им с лица пот и чужую кровь, осушая руки. Как учил её Светогор. Она достала оба своих кинжала, встала в боевую стойку. И усмехнулась, подумав, что сегодня её ждёт порка её любимым Огненным Демоном. Там, в лучшем из миров, где медноволосый здоровяк давно уже ждёт её, свою суженую.
Разбойники не ожидали, что дамочка в юбках окажется столь искусна в ножевом бою. Первый рухнул с перерезанным горлом, второй визжал, схватившись за рассечённое лицо, третий – держал левой рукой правую, рассечённую до кости.
Бандиты обступили женщину, не решаясь приблизиться, но и глаз с неё не спуская. Лилия крутилась, быстро перемещаясь приставными шагами, невидимыми под юбками. От её выпадов круг разбойников сильно раздавался, но тут же смыкался, как болотная жижа после падения камня.
Раздвинув своих приспешников, вперёд вышел ухмыляющийся Одноглазый.
– Сладкая моя! – сказал он Лилии, поигрывая своим изогнутым мечом. – Так мне даже больше нравится!
Он атаковал. Лилия парировала удар, но Одноглазый, ловко крутнувшись, подсёк ей запястье левой руки самым кончиком своего меча. Нож выпал из сразу обессилевшей руки женщины. Лилия намотала на запястье полу своего плаща, решив, что это достаточная замена наручу. Но спустя несколько мгновений Одноглазый разубедил её в этом, прорубив эту руку до самой кости.
Поняв, что вожак играет с дерзкой женщиной, разбойники закричали, заулюлюкали.
Одноглазый и в самом деле играл с Лилией, как кот с мышкой. Не спеша её обезвреживать, даже – разоружать. Он легко избегал её атак, рассекая её одежды контратаками, самым кончиком своего меча распуская её платье на полосы, мечом раздевая женщину, под довольные крики разбойничьей шайки.
Сверкали в прорехах одежды белые ягодицы женщины, мелькали полные бёдра, уже болтались большие белые груди с большими бордовыми ореолами, распаляя бандитов. Лилия, закусив от боли и отчаяния губу, старалась достать обидчика, но лишь получала новое унижение и новую боль от рассечений, которые оставлял кончик меча Одноглазого на теле женщины.
Наконец, вожаку разбойников надоело. Он подсёк женщине и правую руку, обезоруживая её. Следующим взмахом меча он ещё раз рассёк её юбки – от подола до пояса, ногой сбив женщину на землю, отбросил меч, рванул свой пояс, крича:
– Держите эту тёлочку!
Влажно блестя похотливыми глазами, разбойники бросились вперёд, наваливаясь на Лилию, распиная, растягивая её на корке Пустоши, покрытой её же кровью.
– Спасите! – в отчаянии взвыла вдова Медной Горы. Слёзы душили её. Она со всей отчётливостью поняла, что ей предстояла пытка и унижение, много более страшные, чем смерть. – Кто-нибудь! Хоть кто-то!
Но её крики лишь распаляли пыхтящего Одноглазого и его приспешников, плотно стоящих вокруг, трясущихся от вожделения и похоти. Часть из них не выдержала, и многие побежали обратно – насиловать ещё теплые и дрыгающиеся в агонии тела зарубленных сгоряча девок Лилии Медногорской и ещё живую нянечку её сына-калеки.
– Светогор! Спаси! – Женщина уже не кричала, а выла. – Андр! Спаси! Богами молю! Хоть сына своего спаси! Боги! Помогите! Спасите! О, боги! За что?!!
Не скажу, что это было легко, но я открыл глаза. И увидел небо. Не знаю почему, но сразу почувствовал, что небо это чужое. Чуждое.
Тела я не чувствовал. Всё тело было как одна отсиженная нога. Как и где я так накидался вчера? И с кем? Хоть убей – не помню.
С ощущением враждебного присутствия пришло и какое-то особое, но как-то смутно знакомое, почему-то привычное состояние бытия. Боевое. И мысли побежали, неспешно, плохенько, но побежали, по больной голове – в другом направлении. В привычном направлении. В поисках пути выживания. В поисках способов убийства тех, кто угрожает моему выживанию.
Человек, однозначно воспринимаемый врагом, стоял ко мне спиной, одетый в весьма странную одежду, вглядывался куда-то вдаль, вжикая металлом по камню. Этот звук мне был хорошо знаком. А под ногами этого человека разложен целый набор ножей всех видов и размеров, другие инструменты. Врач? Лекарь?
Но потом в «отсиженную ногу», то есть в тело вернулась нестерпимая боль. Оказалось, что сдерживать, терпеть боль я умею. Никак я не выдал себя этой жгучей и нестерпимой волной обжигающей и шпарящей боли. Но посмотрел на свои руки. Потом – на ноги, схватился за причинное место. И с ненавистью понял, что урод передо мной – антипод врача. Палач.
Ведя руку, на которой не хватало пальцев, от паха – обратно, наткнулся на поясе на что-то, от чего в голове вспыхнуло: «Как надену портупею – всё тупею и тупею!» Этот предмет был мне знаком. И ещё я знал, что вот тут должно быть… Не знаю – что. Тем более что этого – не было. А вот на спине было. Предмет был мне не знаком, но разом – и привычен. Почему я это назвал «дежавю»? Что это – «дежавю»? Не важно!
Важно, что в руке моей был предмет, который я опознал как оружие. И называлось это оружие «штык». Разом – удивляющий, незнакомый и – привычный. Полоса заточенного металла, удобная ручка с кольцом. Рука одновременно и не знала, что делать с ним, но и одновременно – делала привычные движения.
Что-то почувствовавший палач повернулся. Глаза его округлились на удивлённом лице. Привычным, но не получившимся из-за «деревянного» тела движением убиваю его. Кровь из горла хлещет, как из крана. Не знаю, что это – «кран», но кровь бьёт именно так – как из крана.
Не знаю также, что на меня нашло? Почему я поступил именно так? Но я припал к этому «крану». И стал, захлёбываясь, глотать эту горячую терпкую вязкую жижу с железным привкусом. В глазах – вспышки, искры, пятна. В них – какие-то смутные картинки.
И вдруг – всё пропало. Перед лицом летит серый пепел. Палача – нет. Куда он делся? Недолго я думал над исчезновением этого больного садиста, нелюдя (вдруг для себя я понял, что об этом маньяке знаю больше, чем о самом себе). Не долго – потому что сразу череда событий заставила думать о себе, а не об исчезновении палача.
Во-первых, мне стало очень плохо. Меня стало ломать и корёжить.
«Отпусти его! – прозвучало в моей голове. – Тебе не нужна такая чёрная душа!»
Не понял, кто это сказал, не понял – что сказал, не понял – что надо делать… Я лишь открыл рот, из которого вырвался клуб белёсо-сизого дыма, как после сильной затяжки… чего, интересно? Не интересно. Дым этот соткался на долю мгновения в образ палача. Образ этот поднял голову, взглянув вверх, и – растаял.
«Не нужны они мне! – подумал я. – Пусть валят!»
И тут же – забыл обо всём этом. Потому как та горячая волна, что прокатилась по моему телу, заставив его биться, ритмично, как метроном, грохоча сердцем, вызвала обильное кровотечение сразу изо всех ран на этом чужом мне теле, в которое я был заключён, как пожизненный узник в одиночную камеру.
И словно этого мало, на меня рухнул… Мир. Всеми ощущениями. Звуками, тактильными, болевыми, запахами, собственной вонью, цветом и красками, ощущениями пространства, жизни.
Я бы упал. И переждал бы эту бурю во мне, но ведь вместе со звуком пришло и понимание, что рядом идёт бой и кто-то дико, отчаянно кричит, прося помощи, спасения.
Потому каким-то автоматом (что это – «автомат»? – не знаю) готовлюсь к бою. Осматриваю себя. М-да! Хотел бы сказать, что бывало и хуже. Но – не бывало. Ладно, что уж теперь?! Ищу оружие. Штык на место – короток. Топор – самое длинное, что имелось.
Пытаюсь идти. Сильно припадаю налево. У меня ещё и одна нога короче другой! И не сгибается полностью. А правая рука не разгибается. Повезло, однозначно!
Выбираюсь на гребень. Вижу, что несколько «дружков» палача гоняют рыжеволосую девочку. Да и хрен бы с ней, но на руках у девочки свёрток, в котором только полный дубина не признает ребёнка. А вот это уже – за гранью моего понимания. И моего равнодушия. Иду. В атаку.
Ну как иду в атаку? Ковыляю.
– Бродяга! – кричит один отморозок, разворачиваясь на меня с какой-то радостью, – бежит навстречу, сразу забыв о рыжей.
Бродяга я, бродяга! Ковыляю кое-как. Как настоящий бродяга. Откуда? Куда? Не знаю. Не важно же!
Не знаю – почему, но я знал, что именно он собрался делать, как бить, как замахиваться, куда целиться. Если бы не деревянное тело, скованное, как стянутое жгутами, было бы проще. Но и так – увернулся, подрубил ему ногу своим топором, ещё один замах топора – голова его лопается.
Не знаю – почему, но на меня опять нашло. Не смог сам себя удержать – припал к сводящей с ума крови.
Как раскалённая, расплавленная сталь под высоковольтным напряжением, она потекла по пищеводу. Стало нестерпимо ярко, меня разрывало изнутри, распирало.
И так же быстро, как и в прошлый раз, всё закончилось летящим перед лицом пеплом сигаретным. И дым сигаретный – изо рта, сложился на долю мгновения в образ убитого мною, развеялся.
Я встал, посмотрел на застывших «дружков» этого мерзопакостника. Шагнул к ним. И они – побежали. Кто куда! Но – врассыпную. Чтобы я гарантированно смог догнать только одного, если побегу преследовать. Вроде испугались, но мозги не отказали. Будем посмотреть!
А вот девочка металась в отчаянии. И даже пыталась из огня сплести что-то. Но у неё не получалось. Энергия просто истекала из неё – в никуда. Слишком она испугана и растеряна.
Я хотел ей сказать: «Не бойся меня!», но получилось: «О-о-а-о-а!»
Да, с речевым аппаратом мне тоже «повезло». Прямо сплошная пруха!
Но из девочки будто позвоночник вынули. Ноги её ослабели, она села прямо на попу, прижала к себе почему-то молчащий свёрток, слёзы брызнули из глаз рыжеволосого ребёнка, как под давлением.
– Я и не боюсь тебя! – разобрал я в том потоке рыдания, что бил девочку.
Она всё пыталась дрожащими руками, головой, подбородком, острыми плечами указать мне туда, за россыпь валунов, где кучковались эти беспредельщики. Вот это слова из меня вылетают!
Да понял я уже всё, девочка! Не бойся – я уже тут! А где мы – там победа! Не дрейфь!
Ковыляю к камням. Девочка вскочила, пометалась с ребёнком, прижимаемым к груди, – ко мне, от меня, потом посеменила следом за мной. Определилась.
Понравился я ей, видимо. Ещё бы! Такой красавец! Хромой, скрюченный, с разбитой головой, с колтуном грязных волос, со спутанным окровавленным комком бороды, по которой бесконтрольно – с моей стороны – течёт слюна и кровь, с носом – набок, с через один – расколотыми зубами, богато одетый – в портупею, весь обтянутый прекрасной кожей, прекрасным пособием по кожным заболеваниям для учащихся медучилищ, богато шрамированной шкурой, да и просто – рваной, с чувственными музыкальными пальцами, через один – укороченными, да и те несли следы переломов. Мечта юной волшебницы!
А как я-то рад! Как я рад! Просто не передать словами! Тем более что слова эти не передаются просто. Язык у меня укорочен. Для большей коммуникабельности, однозначно!
Может, мне тоже поплакать над судьбой-злодейкой? Ага! Это же всё изменит. Слёзы и меня превратят в прекрасного прынца и так пронзительно, страшно кричащую женщину спасут.
Злоба закипает во мне. Злоба гонит меня на бой. А увиденное просто бросило меня в дикое бешенство!
Открылась мне картина попавшего в засаду каравана, почему-то – привычная. Очень привычная. Поперёк дороги стоит транспорт, тяговая сила – неуправляема. Водила – свесился с кабины управления, рота охраны… Видимо, та куча-мала и есть – добиваемые бойцы прикрытия. Гражданские… Три женщины. Их насилуют. Ещё бой не закончен, а уже. Скоты. Две уже мертвы. Я почему-то отчётливо знаю, что они мертвы. Третья… Вижу, как от неё отлетает то облачко, что я видел накануне, тем остановив испускание звуков телом этой бедолаги, обессиленных, хриплых криков и стонов. Облачко это так же соткалось в образ. Но не развеялось, а стремительно унеслось куда-то. Судя по ране и количеству крови – женщину убили, пронзив насквозь живот. И насиловали – в её агонии. Продолжая насиловать уже бездыханные тела этих несчастных.
А поодаль, левее от меня – ещё толпа. Ещё одна гражданская. Тоже – насилуемая. Она жива. Я же чётко вижу – кто жив, а кто уже нет.
Всё это я рассматривал, пока думал, куда идти – умирать. И кого – убивать. Просто процесс этот – думания, мышления – оказался весьма сложным. Просто невыносимо трудным. Потому и завис я, крутя башней.
В конце концов, я решил, что мёртвым не помочь, а бойцы? Ну, такова наша судьба, боевая – пасть в бою. А вот та, что отчаянно кричит, ещё полна жизненной силы. И сила эта из неё не хлещет, как из пробоины, значит, серьёзной угрозы для её жизни нет. Пока… Потому я и поковылял именно к этой куче отморозков. Спасать надо то, что можно спасти.
Но они были не только отбитыми отморозками, а еще и полными раздолбаями. На меня, такого красивого, неприметного, незаметного, – никакой реакции! Долбодятлы!
Замахиваюсь со всей злобы, со всей яростью – бью. Узкое лезвие топора легко распластывает плоть и кости, но застревает.
– Бродяга! – кричат вокруг.
Второй раз меня так называют. Может, они знают меня? Может, это мой позывной? Или – погоняло? «Бродяга»? А что? Нормально. Можно прямо на лобовуху наклеить – «Бродяга».
Вырываю топор, отклоняю его рукоятью от себя копьё, без замаха бью обухом в лицо отморозка-копейщика – хватило – отлетел, свернулся, выпал из боя. Отмахнулся ещё от одного, подсёк ногу третьему, но не попал лезвием по ноге, просто сбил с ног. Отморозки расступаются. Мне не хватает оборотистости, деревянному, закостенелому телу не хватает ловкости – достать кого-либо из них.
Ко мне выходит одноглазый урод с мерзкой ухмылочкой, затягивающий на себе пояс. Ему подали длинную полосу заточенного и чуть изогнутого металла. Сабля? Шашка? Бывает! Всяк загоняется по-своему.
Одноглазый, судя по биению силы в нём, вокруг него, – главарь этой шайки-лейки. Хорошо. Обычно в таких шайках главарь – основа всего. Хорошо, что сам вышел. Подставил под меня критическую точку вашей организации. Не знаю, почему, но уверен, что именно это – мой профиль, вынос как раз командных центров.
Меж тем одноглазый решил поразить меня казачьими ухватами. Но – не впечатлил! Тебе до характерников как до Китая раком. Как мне – до нормального человека. Но смотрю внимательно – как он крутит эту полосу металла. Смотрю не в глаза. В центр его корпуса, в точку, которую очень хочется назвать солнечным сплетением. Хочется назвать, но – не можется. Смотрю расфокусированным взглядом, с максимальным охватом. Так, вижу и его лицо, выражение его глаза, его ноги, его руки и мелькание сверкающей стали. Даже контролирую отморозков вокруг.
И вдруг понимаю, что он задумал. Ну-ну! Давай, мальчик, поиграем в казаки-разбойники! Намечаю выпад топором. Ожидаемо – смещается, чиркая мне по запястью лезвием своего оружия. Топор выпадает из враз обессилевшей руки.
Боль – есть. Но не столь потрясающая, какую я ожидал от перерезанной до кости руки. И кровь из перехваченных жил не бежит с ожидаемым напором.
Вижу краем глаза торжество в его глазу, намечающуюся ухмылку пренебрежения. Рано! Рано ты порадовался. Штык легко входит ему под подбородок. Горячая кровь хлынула мне на руку. В этот раз смог себя сдержать – не кинулся, как псина, лакать эту сводящую с ума бордовость. Но одноглазый – всё одно – блекнет, сереет, его глаз за мгновение побелел. Его пасть раскрылась, выпуская дымок-парок его души. А его жизненная сила, через штык – широким потоком высоковольтного тока – бьёт меня, выгибая меня дугой.
От боли ору. На одной ноте. От боли, от распирающей меня силы, от нестерпимого давления, от обжигающего, испепеляющего жара и тока этой силы.
Одноглазый за секунду стал похож на пепел истлевшей сигареты, осыпался невесомой взвесью.
Если бы на меня, сжигаемого, ломаемого, оглохшего, ослепшего, шокированного и контуженого, кинулись бы отморозки – порвали бы, как крыса – каравай. Но они отшатнулись назад.
– Демон! – выдохнул один.
– Демон-бродяга! – закричал другой.
– Повелитель нежити! – взвизгнул третий.
И этот визг стал для них сигналом к отступлению. Они прыснули – кто куда, как кухонные тараканы от тапка.
С женщины вскочил насильник, тоже побежал, путаясь в спущенных штанах. И так меня это задело, что вернуло к реальности.
И эти глаза. Этой женщины.
Прыгаю. И сам от себя офигиваю. Перелетев через этого насильника, падаю, качусь кубарем – ноги разной длины, не привык. А насильник так резко совершил поворот от меня, что тоже упал, порвал штаны, припустил от меня под прямым углом. А я никак не встану. То нога не гнётся, то рука не выпрямляется.
Одним словом – метнул в него штык. И ведь попал! С левой, изуродованной, руки! Не совсем удачно, не туда, куда целил, и не так как хотел, но – попал! Хотел-то я меж лопаток ему клинок вогнать, а попал – в ягодицу, да еще торцом рукоятки. Нет, там торец будь здоров! Можно, как молоток использовать! Но, блин, в задницу?!
И очень удивился, что голозадый рухнул, затрясся, стал стремительно сереть, испепеляясь. А меня опять выгнуло дугой и стало колотить, будто я на высоковольтный кабель помочился.
Пока меня колбасило, отморозки разбежались. Да и плевать на них! Судьба их незавидна и уже определена. Самим родом их занятий. Не сегодня – так завтра сдохнут. В придорожной канаве, а саваном им будет дорожная пыль.
Глава 2
Встаю. Меня ещё потряхивает и распирает, как ту лягушку, надутую через соломинку.
Осматриваю себя. Раз уж ужалось выжить – надо жить. Разбираться с поломанным телом, с глючащим разумом, с…
Я же голый! И ладно бы – совсем всё отрезали, но треть-то оставили! Стыдно чёй-то стало. Две пары женских глаз пристально наблюдают за мной. От этих взглядов и стало стыдно. Поворачиваюсь боком, ковыляю к куче тел на дороге.
Старшая стоит в боевой стойке, сверкая своими женскими белыми прелестями через прорехи остатков одежды, маня меня горячей, живой, чистой кровью, что обильно стравливается через порезы. А руки – как и моя правая рука – бессильные. Видел, как она пыталась ножи подобрать. Глаза её – в пол-лица. Бывает. И не таких красавцев на дороге встретишь. И не так охудеешь в атаке.
– Кто ты? – кричит мне.
Кто я? А в самом деле – кто я? Не помню. Ничего не помню. Никаких координат. Как моё имя? Родовое имя? Родина? Какого я рода? Одно понятно – почти мужского. Блин, опять стыдно. Потому как видно. Откуда я? Как сюда попал? Что происходит? Ни на один из этих вопросов у меня нет ни одного ответа. Даже приблизительного.
Куча тел шевелится. Живы аж семеро. Четверых я однозначно определил отморозками. Мне и так хреново, но почему-то уверен – силы никогда не бывает много. Мой штык переводит их в пыль. Обидно, что всё сразу. Вместе с одёжами и оружием. Всё, за мгновение, истлевает в прах. Да и!.. Плевать!..
Меня так распирает, что, кажется, пукну – взлечу!
