– А что другие? – прошипела я, и голубой глине в моих руках больше не требовалось мое теплое дыхание, чтобы оставаться мягкой: склизкая, она потекла, как жидкость, плавясь на коже от неестественного жара. – Рэйчел? Дебора? Маркус? Эмма? Они тоже знали? Говори же!
– Да.
– Что «да», Джулиан?!
– Все знали, – подтвердил он, перебирая мелкие песчинки. – Кроме Ноа и Хлои. Они еще слишком маленькие. – И прежде, чем я успела швырнуть кипящую в ладонях глину ему в лицо, Джулиан наконец-то заговорил: – Успокойся, Одри! Мы сами узнали об этом только два дня назад.
– Два дня, по-твоему, недостаточно?! Ты предал меня!
– Хватит молоть ерунду! Это мама велела нам молчать, потому что хотела рассказать тебе все лично. Я не мог не выполнить ее просьбу, учитывая, что это, возможно, последняя просьба в ее жизни!
Я демонстративно зажала уши, тряся головой, чтобы не слышать.
– Замолчи! Замолчи! Я не заслужила, чтобы узнать последней новость, что нашу мать, саму Верховную ведьму, сжирает какой-то примитивный человеческий рак!
Джулиан снова затих, но теперь смотрел на меня в упор – хладнокровный, непроницаемый… Уступчивый. Он всегда контролировал свои эмоции лучше, чем кто-либо из нашей семьи. Даже сейчас он терпел и смиренно пережидал бурю, которая рвала мою душу на части. Бурю из слез и ветра, гонящего воду к берегу, как при морском приливе.
– Эй, – ласково позвал меня Джулиан и потрепал по волосам, хотя я попыталась увернуться и оттолкнуть его, ударив локтем в грудь. – Дыши глубже, Одри. Погляди, из-за тебя шторм начинается…
Я крепко жмурилась, глотая соль, щиплющую губы. Джулиан осторожно обнял меня, подставляя свое плечо, в которое я незамедлительно уткнулась. Он всегда был моей опорой, моей крепостью, но даже она распалась на тонну булыжников, неспособная укрыть меня от горя потери самого любимого человека на свете. И все же объятия Джулиана утешали, как молоко с медом, и сквозь слезы я разглядела потемневший пейзаж, утративший безмятежность: буря эмоций обернулась бурей природы. Катастрофически похолодало.
– Возьми себя в руки, – сказал Джулиан шепотом, целуя меня в волосы, расплетенные по дороге на пирс. – Маме не понравится, если в июне выпадет снег. Ты почти сломала лето!
Джулиан попытался выбить из меня смешок, и ему это почти удалось. Я всхлипнула, но тучи покорно расступились, возвращая солнце на небо.
– Ты станешь самой молодой Верховной, – произнес брат, и я снова постаралась вырваться, но он бескомпромиссно удержал меня, повернув мое лицо к своему. – Пойми, как тебе повезло! Все мечтают об этом. Ты не останешься одна. Я, Дебора, Маркус, Чейз и другие – мы всегда будем рядом.
– Может, и мама будет тоже? – начала я и договорила раньше, чем Джулиан, тяжко вздохнув, успел бы разбить в прах все мои грезы: – Может быть, дар исцеления… Он ведь лечит все, разве не так? Помнишь, как мама вылечила бесплодие Моники?.. А катаракту Нины? А запущенную стадию энцефалита добермана Пикуля…
– Одри… – Джулиан поморщился, и я знала, что он совсем не хочет говорить то, что должен сказать. – У мамы метастазы по всему телу. Она ведь объясняла тебе, что уже исцелялась… Прошло три года, а рак все не останавливается. Мама слишком стара. Магия – это своеобразное озеро: она имеет свойство иссушаться. Рано или поздно Верховная увядает – и это нормально. Тогда на ее место приходит следующая…
– Может, это и не рак вовсе? – продолжала упрямо я. – Может, это проклятие или… У ковена ведь есть враги, да? Чего стоит одна Аврора Эдлер! Ох, если бы мама сообщила нам раньше, а не ждала столько лет, страдая в одиночестве… Мы бы точно во всем разобрались. Но у нас еще есть время, Джулс!
– Одри!
Брат резко выпустил меня и зажмурился, ударив сжатыми кулаками по земле и подняв в воздух облако из песка и пыли.
Это облако, став огромным, зависло над нашими головами, как одна из призванных мною раньше туч. Стена из песка мерцала, как Млечный Путь, и это было бы красиво, если бы телекинез Джулиана не был таким устрашающе мощным, когда его эмоции выходили из-под контроля.
Я потянулась вперед, и настал мой черед обнимать брата.
– Я люблю маму, – сказал он с надрывом, и я, ни разу не видевшая Джулиана плачущим, вдруг поняла, что именно так звучат его слезы – дребезг стекла разбитого сердца. – Но ей двести лет, Одри. Никто не может жить вечно.
Облако песка замерцало вновь, а затем обрушилось, осыпаясь на наши волосы и одежду. Джулиан открыл глаза.
– Мы – ковен, Одри. Нет ничего, с чем мы бы не смогли справиться. А еще… – Джулиан сунул руку в карман штанов и, порывшись в нем, достал длинное воронье перо с металлическим наконечником. – Повернись.
Сил, чтобы спорить, у меня не нашлось. Я послушно села, вытянув разутые ноги к кромке воды, и почувствовала, как брат задирает край моего свитера. По голой спине пробежал теплый бриз, а затем – холодное и острое перо, рисующее что-то, разливающееся умиротворяющей истомой по телу.
– Мама подарила тебе свой жемчуг, – произнес Джулиан, старательно выводя узор между моими лопатками. – А я решил подарить тебе эскиз.
– Эскиз?
– Для нашей будущей татуировки. Ты ведь не передумала отправиться в тату-салон в день совершеннолетия?
Я сдавленно хихикнула в рукав свитера, заглушая печаль.
– Только не говори, что ты заколдовал перо… Рэйчел убьет нас.
Джулиан усмехнулся, спрятав голову под моим свитером и сосредоточенно мыча за работой.
– Да это просто черная хна. Смоется к концу недели. Надеюсь, тебе понравится… Готова узреть шедевр?
Сказав мне не опускать свитер еще минимум десять минут, чтобы краска успела высохнуть, Джулиан накрыл ладонью мой затылок. Вместе с той неуместной нежностью, что он испытывал ко мне и не мог вытолкнуть из своих мыслей даже во время сеанса телепатии, меня прошило потоком его сознания, а затем – пришло видение. Я буквально смотрела его глазами на собственную обнаженную спину с торчащими лопатками, между которыми был выведен ровный круг с витиеватыми лучами – ацтекское солнце, разделенное пополам прямой линией.
– Хм, правая часть вышла ровнее, – прокомментировала я.
Джулиан рассмеялся, и я почувствовала быстрый поцелуй, опустившийся на мою открытую шею, но задумалась, не померещился ли он мне.
– Да, но вообще-то половины должны были выйти одинаковыми, потому что олицетворяют нас с тобой. Мы ведь тоже одинаковые и неотделимые, верно?
– Разумеется, Джулиан, – улыбнулась я, аккуратно опуская свитер обратно. – Не думаю, что у нас в принципе есть выбор. Ты ведь мой брат-близнец, как может быть иначе?
* * *
– Никогда не думала, что скажу это, но… – я вдохнула полной грудью, потягиваясь после пробуждения. – Давай поболтаем о чем-нибудь.
Прошла целая ночь, прежде чем молчание все-таки стало действовать мне на нервы, как и заезженная пластинка песен Бритни Спирс, которую Коул одержимо ставил на повтор снова, снова и снова. Рыжий клубок на моих коленях выпустил острые коготки, разминая лапы на моем драгоценном платье. Я уже давно перестала чувствовать ноги, пока сидела, привалившись боком к окну и выпав из реальности на целых одиннадцать часов.
Теперь же, растирая покрасневшие глаза, я выглянула наружу: на стекле сохли следы дождя, который нам все-таки не удалось обогнать. Покрываясь мандариновыми оттенками рассвета, небо наконец-то посветлело, проглотив тускнеющие звезды.
– Поболтаем? – воодушевился Коул, и я тут же возненавидела себя за это поспешное предложение. – Отлично! Я как раз вспомнил…
– Чур, я первая! – перебила я, перекидывая Штруделя на задние сиденья и разминая спину. – У меня тоже есть вопросы, детектив. Итак, вопрос первый: куда мы так несемся, что едем всю ночь без перерыва? Вопрос второй: как ты до сих пор не угробил нас, бодрствуя больше суток и даже не зевая? На каких колесах ты сидишь?
– Это уже три вопроса, – заметил Коул, жуя губы, которым бы точно не повредил увлажняющий бальзам. – А что не так с колесами? Это же «Форд Рейнджер».
Я открыла рот, но так ничего и не сказала, смирившись, что у косноязычного Коула Гастингса колоссальные проблемы с метафорами и жаргонизмами.
– Ладно, проехали. А что насчет ночлега? – я проводила тоскливым взглядом удаляющуюся вывеску, обещающую в паре миль отсюда уютную гостиницу. – Нам бы обоим не помешал отдых. Да и душ тоже…
В машине пахло очень приятно, в частности из открытого термоса, наполненного крепким черным чаем. Штаны Коула были усыпаны жареной картошкой: он жевал ее, пока вел машину, умудряясь при этом не врезаться в какой-нибудь столб. Кончики его пальцев еще блестели от соли, как и усы Штруделя, которого он тоже угостил. Теперь вопросы к необъятному весу кота отпали сами собой.
– Пару дней назад кто-то украл у меня две тысячи долларов, – напомнил Коул, не смотревший на меня, кажется, с первой минуты нашего путешествия. – Это означает, что у меня нет денег даже на номер в гостинице, и, смею предположить, у тебя их тоже нет. Зато к утру будем уже в городе! Как удачно, что по долгу службы я давно обзавелся хронической бессонницей.
Я сняла фетровую шляпу, распуская волосы, и задрала ноги на бардачок. Коул неодобрительно покосился, но промолчал. В конце концов, едва ли я могла навести в машине больше грязи, чем здесь уже было.
– Теперь я, – спохватился Коул, убавляя громкость на магнитоле до минимума. – Почему ты постоянно выбираешь огонь?
Мои ноги соскользнули с панели обратно вниз.
– А почему ты любишь Бритни Спирс? – съязвила я в ответ.
– Нет-нет, сейчас мой черед спрашивать…
– Тогда поясни.
– Вокруг тебя вечно приходится все тушить, – сказал Коул, буравя взглядом пустое шоссе. – Я немного побродил по Новому Орлеану после того, как узнал, что ты сбежала из участка. Оказывается, в тот же вечер сгорела кухня в кафе, где я дважды завтракал…
– Фу, ты там завтракал? Ужасно безвкусная забегаловка!
– А поблизости неожиданно воспламенился комиссионный магазин. Его давно продали с молотка на аукционе и забросили, но все же… Стажеру-полицейскому, кстати, ты тоже внушила, что все вот-вот сгорит. У тебя пиромания?
– Нет, – заартачилась я, но быстро сдалась: – То есть да. Огонь дарит тепло, а тепло все любят.
– Сжечь людей заживо – не лучший способ подарить им тепло.
Я вздохнула.
– Стихия огня – самая простая для вызова. Достаточно очень сильно разозлиться.
– Разозлиться? – переспросил Коул.
– В каждой эмоции, что мы испытываем, можно найти отголосок природы. Магия заключена в наших чувствах, – объяснила я. – Водой проще всего управлять, когда ты испытываешь грусть, а воздухом – когда веселишься. Земля же – это умиротворение, спокойствие. Огонь – ярость.
– Как же много в тебе ярости!
Я вопросительно посмотрела на Коула, приняв это за нелепую попытку сострить, но он остался серьезным. Тогда я фыркнула, но на языке вертелись слова, которые я очень постаралась не прокричать ему в лицо: «Да, ты прав. Я постоянно зла, и это сводит меня с ума».
– А как обстоят дела с остальными стихиями? – продолжил интересоваться Коул, стуча пальцами по рулю. – Ты не похожа на человека, который умеет радоваться. Полагаю, стихия воздуха тебе вообще незнакома?
А вот это уже была шутка, пускай голос Коула и оставался таким же бесцветным, как всегда. Это не помешало мне оценить замечание и криво улыбнуться, испытав даже толику гордости за его чувство юмора, прорезающееся, как зубки у ребенка.
– Незнакома, – призналась я. – Как и земля. Я умею использовать лишь воду и огонь. Остальному не было времени научиться.
– А чему еще может научиться ведьма? Гаданиям, например?
– Гадания не считаются за способность, иначе ты бы уже давно был ведьмой, – ухмыльнулась я. – Гадания – это инструмент. Они доступны каждому, кто умеет прислушиваться к себе и знамениям вокруг. Точно так же дела обстоят и с зельями, и с вызовом демонов или духов… Истинная же магия являет себя в восьми дарах. Я пока владею тремя.
– Расскажи.
Обреченная, я примерила на себя роль Рэйчел, которой в свое время пришлось вытерпеть немало моих дотошных расспросов.
– Восемь направлений по градации от простого и распространенного к сложному и редкому. – И, принявшись загибать пальцы, я перечислила на одном дыхании, словно буквы алфавита: – Стихии, включающие в себя четыре элемента. Метаморфоз – трансформация окружающей материи или своей собственной. Психокинез, который можно развить до навыка телепортации. Ментальность – иллюзии, внушение или телепатия. Прорицание, которое чаще всего приходит в форме вещих снов. Некромантия, позволяющая общаться с душами умерших. Исцеление – как регенерация, так и врачевание. Последним является сотворение – написание заклинаний или ритуалов.
– И что именно из этого умеешь ты?
– Я освоила ментальность, но не на все ее проявления мне хватает сил. Стихии, как ты уже понял, я тоже контролирую не до конца. С блеском мне дается только метаморфоз, это да, но вот какой-нибудь рысью я становиться еще не пробовала, – начала задумчиво перебирать я, невольно катая между пальцами жемчужины ожерелья, прячущегося под шарфом. Заметив озадаченное лицо Коула, я усмехнулась. – Метаморфоз, если освоить его в совершенстве, предполагает оборотничество.
Мне вдруг понравилось делиться чем-то, что прежде я принимала за обыденность. Оказывается, очевидное для меня может звучать крайне дико для другого. Я все больше убеждалась в феноменальной разнице между мной и Коулом по мере того, как яснее читалось удивление на его лице.
– Каждая ведьма рождается со склонностью к одному или нескольким дарам, – продолжила я. – Задатки начинают проявляться еще в детстве. Если у ведьмы, например, склонность к одной лишь ментальности, другие дары для нее недоступны. Ей придется обратиться за помощью к более способным ведьмам или колдовать вместе с ковеном. Конечно, есть и «серые» практики, общие, которые не привязаны ни к одному из даров, а потому использовать их может каждый…
– Постой, – Коул немного притормозил, и я почувствовала что-то опасное, чем мог для меня обернуться его детективный талант. – А почему ведьма не может освоить все восемь даров сразу? Ты же сказала, что владеешь пока лишь тремя из них. Значит, ты намерена изучать и остальные, нет?
Я замолчала, прикусив язык, пока не почувствовала медного привкуса во рту, в наказание за болтливость, и уклончиво ответила:
– Только Верховной – ведьме, что стоит над другими ведьмами – по зубам овладеть всеми восемью направлениями. У среднестатистических ведьм способностей хватает на изучение двух или трех. Максимум – четыре при должном старании. Дар сотворения же и вовсе табу.
– Почему?
– Для того чтобы создавать новые порядки в магии, нужно быть ее источником, а источник – это Верховные. Считается, что это и делает их не только всесильными, но в некотором роде и бессмертными – они навечно будут жить в том, что оставят в память о себе в гримуаре – Книге заклинаний. Такая имеется у каждого ковена со дня его основания. Каждый гримуар уникален, как и каждая Верховная, которая пополняет его новыми заклинаниями на протяжении жизни.
Коул благодарно кивнул и снова сосредоточился на дороге, но ставить на повтор трек Бритни Спирс, благо, не спешил. Похоже, я подкинула ему пищу для раздумий, потому что он затих. В повисшей тишине можно было расслышать сопение Штруделя, задушенного своими складочками жира.
– Верховные ведьмы, – заговорил Коул через какое-то время, когда свежие знания улеглись и жажда расспросить о чем-нибудь еще вернулась с удвоенной силой. – Кто они?
– Наследницы по крови. Чаще всего одна из дочерей, но, если Верховная остается бездетной, это может быть ее племянница или кузина.
– Верховной может стать только женщина?
– Как правило, да. Мужчины среди Верховных встречаются редко. Ни один колдун не способен превзойти ведьму. Природа магии – природа женская. Хоть где-то гендерное преимущество испокон веков остается за нами, – повеселела я.
– А если вернуться к теме о дарах… – Коул вдруг замялся. – Ты, случайно, не настроена освоить что-нибудь еще? Что-нибудь новенькое… Вдруг все-таки получится. Мне бы пригодилась знакомая некромантка.
Я почуяла подвох, молча дожидаясь каких-то подробностей, и наконец махнула рукой, чтобы Коул объяснил свои странные пожелания.
– Ну, я просто подумал, что некромантия – очень полезная штука, – начал он издалека. – Если бы можно было пообщаться с душами убитых жертв, это бы сильно продвинуло меня в том деле, с которым я к тебе обратился…
– Я, кстати, не отказалась бы узнать подробности этого дела.
– Позже, – категорично отрезал Коул и прочистил горло. – Так ты могла бы научиться некромантии для меня?
– Это займет годы. К тому же меня нет гримуара, – пожала я плечами, впервые испытав от этого облегчение. – И нет того, кто был бы знаком с некромантией. Мне попросту не у кого учиться. Ковены не обучают чужаков.
– Но у тебя ведь когда-то был свой ковен… Да?
Я напряглась.
– Нельзя обратиться к нему? – и, по моему взгляду поняв, что нельзя, Коул стушевался. – Ну, а к кому-то другому? Неужели у тебя совсем нет друзей?
– Угадай! Я одна по стране катаюсь не забавы ради, – огрызнулась я, испытав то пограничное состояние между гневом и болью, от которого всегда повышалась температура тела, но опасное не для меня, а для окружающих. – У меня никого нет, Коул. Никого.
Я не хотела говорить об этом. Хотя у Коула совсем не было чувства такта, в этот раз он справился с блеском: деликатно оставил свой допрос с пристрастием и отхлебнул немного крепкого чая из термосной крышки, предложив и мне.
Я сделала глоток, наслаждаясь терпким чабрецом.
