– Ну что, Леха, что? – любопытствовали из толпы.
– Сладкая… стерва, – протянул Леха и как знаток заключил: – Но с градусом!
К ЗИЛу выстроилась очередь. Уже причастившиеся интересовались, сколько дней продолжится курс лечения и когда следующий прием лекарства. Отец отвечал, что довольно одного приема. Тогда чернушане засомневались, не слаба ли доза и не следует ли ее увеличить. На что отец, помнивший свою вчерашнюю дозу (она была значительнее), но привыкший разливать поровну (должно на всех хватить!), категорически заявил, что увеличение дозы чревато горячими последствиями…
Процедура закончилась. Мед разошелся не весь. Осталось чуть меньше полфляги. Это для тех, кто работает в поле. В этот момент дядю Мирона, стоявшего в кузове рядом с отцом, кто-то потянул за рукав. Это был председатель сельсовета. Он сказал вполголоса:
– Товарищ, я организовал народ. Не кажется ли вам, что я заслуживаю еще стаканчика?!
Дядя Мирон отмахнулся:
– Вы же слышали, «доктор» сказал: чревато. И потом, не забывайте, что у нас равенство!
6
Возвращались на пасеку. Отец был возбужден. «Только бы сработало! – повторял он всю дорогу. – Только бы сосуны провели эту ночь в Чернухе! Только бы доза не оказалась маленькой!»
Дядя Мирон был печален. «Жаль, хороший был мед! Выпоить две фляги за просто так совсем чужим людям! Но что поделаешь, если у человека идея фикс. Вот завтра, когда он убедится, что все его вурдалаки – бред, я поговорю с этим «дохтуром»!»
Представляете удивление дяди Мирона и особенно ужас жителей Чернухи, когда на следующий день выяснилось, что вампиры перешли границу между мифом и реальностью. Да что там! Они перешли все границы приличия.
– Они лежали с нами вплотную, как клопы! – истерично кричала какая-то молодая чернушанка.
– Я проснулась из-за того, что обняла нечто скользкое и липкое, – вторила ей другая женщина. – Если бы оно шевельнулось, со мной сделался бы удар!
Почти каждый обнаружил в это утро рядом с кроватью или даже на ней голого, зеленоватого, чуть заплесневевшего покойника или покойницу. Две старушки действительно не вынесли подобного зрелища. Несколько человек лечилось потом в «психушке». Но в целом ЧП сошло селянам благополучно. Зато разговоров после было – на всю оставшуюся жизнь.
Первый испуг прошел. И чернушане даже радовались, что все позади и что больше уж никогда вампиры не явятся к ним. Только одна сорокалетняя вдова горевала, потому что приходивший к ней кровосос был ее покойный муж. И получилось, что она потеряла его во второй раз.
– Он так нежно сосал меня! – говорила она и безутешно плакала.
7
Что добавить к сказанному? Дядя Мирон помер через два года, простудившись. Рецепт антивампирина, им изобретенного, затерялся. Оно, может, и к лучшему. По крайней мере, отец почти не сомневается в этом. Его победа недолго радовала его. Очень скоро он стал жалеть своих сосунов.
– Ведь какие умницы были! – часто вздыхал он за стопкой водки. – Лишней капли не выпьют!.. Мы-то сами, чем не вампиры? Да мы во сто раз хуже!.. Какое я имел право убивать их?! А что если верны бабулины слова, и эти божии пиявки призваны были лечить нас, отсасывая дурную кровь!..
1991 г.
Ночь под юбилей
Студенты, проживающие в общежитии, праздновали юбилей. Их родному университету стукнуло шестьдесят лет.
В комнате собралось человек семь-восемь. Все парни. И не случайно, поскольку их девизом были слова: «Выпивка – дело серьезное!» Главное в этом деле, считали они, не спеша «опрокинуть» и основательно поговорить. А легкомыслие в виде баб – это на третье.
Стол буквально ломился. Его оккупировали четырнадцать бутылок «бормотухи» и (среди них как матка среди пчел) бутылка водки. Закуска также поражала изобилием: целая сковородка отварной вермишели!
– Ну-с, приступим, старики, – начал студент Шкловский. – Первый тост, разумеется, за нашу альма-матер. Несмотря на то что ей шестьдесят, она нас по-прежнему кормит и выглядит не больше чем на двадцать, поскольку именно таков наш средний возраст.
– И наоборот, – подхватил студент Зубреньков, – несмотря на то что нам по двадцать, мы с нашим умом выглядим на шестьдесят.
Пили из стаканов. Тосты чередовались как из пулемета. Через полчаса никто уже лыка не вязал. Водку кончали в беспамятстве.
В коридоре заиграл магнитофон. Начались танцы. Все встали из-за стола и отправились.
Студент Сологуб, выйдя из комнаты, ощутил в себе неопределенные позывы. «Надо пописать», – решил он и пошел в туалет. Но промахнулся и попал к соседям. Там он открыл дверцу одежного шкафчика и попытался расстегнуть ширинку. Хозяин шкафчика, будущий писатель, вежливо объяснил Сологубу его ошибку, указав ему настоящий туалет. В туалете студент Сологуб снова ошибся и, вместо того чтобы содеять задуманное, облевал все четыре находящихся там унитаза. Попало и на костюм. «Как же я буду танцевать?» – подумал студент Сологуб и начал чистить брюки. Но не мог согнуться: голова перевешивала, и он терял устойчивость. Оказавшийся рядом студент Зубреньков пришел ему на помощь, да только сам замарался. Однако приятели сочли дело сделанным и, обнявшись, весело отправились на танцы. Но по дороге Сологубу пришло в голову, что он забыл пописать, и он снова стал искать туалет.
А в это время в другой комнате студент Попов заметал следы преступления. Следы имели вид опорожненных бутылок. Попов выбрасывал их в окно. Один след емкостью 0,8 литра угодил в пробегающую собаку и убил ее. Как потом оказалось, собака принадлежала самому студенту Попову. Она любила своего хозяина и прибежала навестить его из другого города, неся ему в зубах талоны на мясо. Попов тоже любил ее. Запечалился Попов, спился, бросил учебу и устроился работать в зоопарк.
Но мы отвлеклись… В это время в еще другой комнате студент и студентка закрыли дверь и разделись догола. Студент подобрал в углу половой веник и со словами «Мы теперь – пара, значит, нам надо париться» стал хлестать им студентку.
А в 117-й комнате трое студентов, накурившись анаши и положив перед собой на стол презерватив, умирали над ним со смеху.
А в 139-й комнате студентка говорила студенту: «Я курю только болгарские!» – и брала у него минет.
Танцплощадка, вернее, закуток, периодически игравший ее роль (холлом его назвать язык не поворачивается), был переполнен. Окурку негде упасть. Вдруг танцующая толпа шарахнулась, освободив угол закутка. На месте остался лишь один студент. Это Эскулапов. Он вообразил себя пожарным и, как из брандспойта, окатил танцующих струей блевотины.
А студент Шкловский нарисовал в конце коридора, на стекле две пары пяток, чье расположение недвусмысленно указывало, чем занимаются владельцы этих пяток.
А студент Сивухин шатался по коридору в огромных черных трусах и читал на память Петрарку.
В это время на танцующий этаж поднялся дежурный преподаватель Морозов. Ему хотелось проверить, как студенты готовятся к завтрашней торжественной части юбилея. Морозов был близорук. Не успел он сделать по коридору и двух шагов, как к нему подбежал студент, худобой и нижней челюстью напоминающий мартышку, и, сорвав с него очки, скрылся. У этого студента его собственные очки разбили полчаса назад. И вот он добыл себе новые. Преподаватель Морозов оказался в совершенно беспомощном состоянии. Шаря руками по стене, он принялся искать выход, двигаясь в направлении женского туалета. Его толкали, сбивали с ног, целовали, а он, несмотря ни на что, продолжал свой путь во мраке.
Никто не мог помочь ему. Комендант общежития накануне неожиданно потерял дар речи и стеснялся показаться из своей комнаты. Студсовет в полном составе связали и заперли в кабинете заседаний. Чтобы студсовет не скучал, оставили включенным телевизор, где шел марафон под общим названием «Вся власть – студсоветам!».
А в это время из женского туалета выскочила пьяная студентка. «Помогите! Там мужчина! – звала она испуганно, вообразив спьяну, что впервые видит мужские принадлежности. – Он ищет писсуар. Выведите его».
Но выводить никого не потребовалось. Мужчина студент Сологуб выдвинулся сам с распахнутой ширинкой. И по стеночке стал пробираться навстречу преподавателю Морозову.
А в комнате, из которой мы начали репортаж, происходило следующее.
Вошел усталый студент Эскулапов и лег на кровать. Но там было уже занято, и его скинули на пол. На кровати студент Кутье ползал по какой-то студентке и приговаривал:
– Ты не смеешь мешать! Я – биолог. (Заметим, что Кутье учился на филфаке.) Я провожу научное исследование по различию полов. Лена любезно согласилась помочь науке. Ты не должен мешать науке!
Студент Эскулапов не стал опровергать половых доводов Кутье. Более того, он сам подключился к исследованию пола, на котором лежал. И, заползя под кровать, захрапел там.
Конечно, если бы студент Эскулапов не был таким уставшим, он бы проверил другие кровати. Они все были пусты.
Но что же там два наших воздухоплавателя? Один со слепыми, а другой с налитыми шарами. Мы оставили их двигающимися навстречу друг другу со скоростью выпуска стенных газет. Они неизбежно столкнулись бы, если бы не вмешался ветер в лице студента Зубренькова. Зубреньков обнял и оторвал от стены студента Сологуба, изменив тем самым траекторию его полета.
Шар преподавателя Морозова, даже не задев шара студента Сологуба, благополучно влетел в женский туалет. Уже знакомая нам пьяная студентка, находившаяся там, на этот раз не испугалась мужчины. Она настолько окосела, что приняла преподавателя Морозова за свою подружку Люсю и стала страстно целовать «ее» в губы.
Но тут мы оставляем их, так как не любим лесбиянок. Черт с ними! Пусть разбираются как хотят.
В это время в коридоре случился маленький переполох. Студент Сологуб сделал ужасное открытие. Холл, где танцевали, переместился с левой стороны коридора на правую.
– Кто перенес холл?! – орал Сологуб. – Поставьте его на место! Университет не простит вам измену его традициям.
Давно перевалило за полночь.
Эскулапов спит под кроватью, Кутье – на кровати. Его подружка ушла. Гучков стоит посреди комнаты и смотрит в окно. А за окном кто-то смотрит на Гучкова. Это учебник химии раскрыл на него свои ненавистные зенки-формулы. Взгляд обволакивает Гучкова, как облако сероводорода. Гучков швыряет в учебник стулом и выбегает прочь. На этот раз он спасся. Но от судьбы не уйдешь. В скором времени ему таки придется основательно сесть НА химию.
А пока в комнату вносят студента Шкловского. Ноги его слушаются плохо, чего не скажешь о руках, в которых он держит «бомбу» портвейна. Увидев высаженную оконную раму и метель, пирующую над столом остатками трапезы, он (откуда прыть взялась!) прыгнул на подоконник и рявкнул с пятого этажа: «Я вам, б…ди, покидаюсь снежками!»
Пустынная улица не стала пререкаться с пьяным. Шкловский сполз с подоконника на свою койку. А вредный матрас сполз с койки на пол. Шкловский остался спать на голой сетке, но зато в шапке, куртке и сапогах (он успел погулять и в другом общежитии).
Утром Шкловского будет мучить традиционный гамлетовский вопрос: кто мне наблевал под кровать?
Но утро еще не наступило.
Студенту Сологубу снится, будто он – бедуин. Лежит он в чалме, в пустыне, точнее сказать, в оазисе. Вокруг него – несколько пальм, трава и маленькое полувысохшее болотце. В этом-то болотце он и лежит. Чуть поодаль пасется корова, которая доится пивом. Бедуин Сологуб принял уже четыре пиалы пива. Но солнце палит, жажда не проходит, чалма жмет голову. И Сологуб говорит корове, протягивая пиалу:
– Нацеди-ка мне еще, Тамара!
На что корова отвечает ему голосом Левитана:
– Товарищи студенты, спускайтесь в вестибюль первого этажа!..
Вероятно, во время сна Сологуб превратился в Вия, потому что ему с трудом удалось поднять свои веки. В комнате пахло гарью. Заворочались и остальные. Кто-то встал и открыл дверь. Из коридора ввалился клуб дыма и принялся выкалывать всем глаза.
– Все-таки мы пьем не в стельку, не в доску и не как-нибудь еще, а именно в дымину! – философски заметил студент Зубреньков.
А комендант (в экстремальной ситуации у него прорезался голос) продолжал орать в мегафон из глубины коридора:
– Без паники! Не хватайте вещи подряд. Возьмите самое необходимое: деньги, документы… Спускайтесь на первый этаж.
Ну, спустились. А через четверть часа выяснилось, что это никакой не пожар, а студент Геростратов бросил дымовую шашку.
Так начался торжественный день университетского юбилея. Праздник продолжался.
1991 г.
Переход
Пять человек гуськом, вереницей, в колонну по одному, в ногу бодро шли по лесной дороге.
Левая рука каждого протянулась вперед, покоясь ладонью на плече впередиидущего. Только ошуя самого впередиидущего сникла градусов на шестьдесят и сжимала не плечо, а сучковатую палку, шаря ей по земле, как миноискателем. Опасались путники мин, которые корчила им на каждом шагу земля – одну страшней другой. Закрывали на мины глаза они, удачно минуя мины с помощью палки.
Все тут были мужчинами. Все молчали. Иногда то один, то другой, задумавшись о чем-то своем, вскрикивал: «Нэхай!» А лесное эхо повторяло, перевирая гласные и ударенье. И выходило удивительно: «На х…й!» Ой, сдается, глуховатым было это эхо. А быть может, одичало до крайней степени цинизма. Поживи-ка в лесу!.. И чего злиться? Но нервничали скованные одной цепью. Особенно первый.
– Хулиган! Матерщинник! – лаял он, потрясая сучковатым миноискателем. – Язык тебе вырвать, кастрировать, как долбаного переводчика!
– Глухой! – летел упрек в чащу.
– Слепой! – доносился оттуда издевательский перевод.
– Да вы никак слепые? – радостно спросил догнавший путников молодой лоботряс.
– Мы не слепые. Мы осторожные, – строго ответил за всех первый. Здесь, где все были звеньями одной цепи, каждый отвечал за всех. Цепь говорила голосом того или другого.
– А почему тогда вы смотрите мимо меня? – любопытствовал лоботряс.
– Потому что ты для нас пустое место.
– Ну, хорошо. А что для вас не пустое? Что вы видите вокруг?
– Мы видим дыханье леса, голоса Галактики. Вокруг, как камыш, шумит Вселенная.
– А какого цвета Вселенная?
– Черного, малыш, черного.
– А вот и нет! Вот я и расколол вас! Сейчас день, и небо голубое.
– Ты близорук, если не сказать большего. Ты слеп, как пробка. Солнце ослепило тебя и тебе подобных. Вы живете со световой повязкой на глазах. Так, находящийся под фонарем видит только то, что у него под ногами, что освещено. Вы не видите дальше собственного носа. А когда – вот забавно! – когда милосердная ночь снимает вам вашу слепоту, вы тут же засыпаете, вы предпочитаете спать. О, световая простота! Суета замкнутого мирка.
– Послушай, паренек, – продолжала цепь, – если хочешь прозреть, выколи себе глаза и иди с нами. Наши глаза открыты космосу. Одной ногою мы ступаем по Млечному Пути. И вечность с нами на ты.
– Да вы, я вижу, не только слепые, но и сумасшедшие! – воскликнул лоботряс. – Надо вас выводить. Не отставайте. Я выведу вас к ближайшему населенному пункту. Пунктик называется Светлое Будущее.
– Куда ты нас можешь привести? Что ты видишь? Ты даже не видишь, что будет с тобой через пять минут, что будет с тобой завтра.
– Неправда! Я вижу, куда идти. А завтра я женюсь. Поэтому у меня настроенье. И мне хочется сделать что-нибудь доброе: то ли напиться, то ли революцию совершить.
– Лучше напейся, лучше отсейся, но не надейся.
– Хорошо. Но сначала я вас здесь не брошу… Куда это вы сворачиваете? Эта тропа никуда не ведет!
