– Да сто процентов поджог, – авторитетно кивнул Воеводин. – Загорелось сразу с четырех сторон, но вяло горело – ночью дождь пошел. Никто на дым не обратил внимания. Сейчас осень, многие костры жгут на огородах. К утру только заполыхало как надо. Нас и вызвали.
– Кто вызвал?
– Сторож стройки.
– А где же он ночью был, если только к утру опомнился и пожарных вызвал?
– Ой, сторож – одно название, – поморщился Стас. – Живет тут дед по соседству. Его наш влиятельный человек и нанял. Вот он время от времени ходит, посматривает.
– А чего же влиятельный человек приличную охрану не нанял? – Родионов смотрел в сторону стройки, обнесенной добротным металлическим забором. – Оборудование, металл, кабель… Есть что утащить-то.
– Во-от, Саша! – задрал указательный палец Воеводин. – Хороший вопрос! Главный! У него тут добра на миллион, а он старого пня охранять поставил. С чем тот мог справиться?
– Может, он и поджог? Охранник?
– Вот не знаю, Саша. Это уже по твоей части – вопросы такие задавать. Меня запросто и послать могут. Ну, бывай. – Воеводин протянул Родионову ладонь. – Мне пора. Мои уже свернулись. Думаю, ты со всем тут и без меня разберешься. Твоего опыта на бригаду хватит…
Александр проводил его тяжелым взглядом. Знал бы Стасик, какие разговоры вокруг его славного имени ведутся – подлые, грязные, – может, и не был бы так уверен в благополучном исходе дела.
Со стороны пожарища раздался громкий возмущенный вопль Леши Ирхина.
– Вообще-то мы здесь командуем! – надрывался тот, глядя сверху вниз на невысокого пожилого мужчину в старомодном плаще. – И я попросил бы…
– Что происходит? – Родионов подошел и вопросительно глянул на мужчину.
– Да вот, товарищ майор, местные пытаются палки в колеса вставлять при ведущемся нами расследовании.
Саша поморщился.
Никакого расследования пока не было, даже не начиналось. Они еще толком место преступления не осмотрели, с протоколом не ознакомились, не опросили никого. Что Лешка за человек такой, а! Все бы ему оружием побряцать.
– Майор Родионов, – показал Саша свое удостоверение хмурому мужчине.
– Подполковник Звягинцев, – представился тот, не сочтя нужным демонстрировать свой документ, и покосился на Лешу. – Вы бы, майор, научили манерам младшего по званию. Орет белугой. А чего орет?
– Капитан, осмотрись тут, – повторил свой приказ Саша, выразительно поиграв бровями в сторону Ирхина. – Я скоро присоединюсь.
Лешка растворился, словно его и не было. Родионов вопросительно глянул на Звягинцева. Объясняться он с ним не собирался. Тот свои дела делает, Родионов свои, и это дело их общим не станет, он это совершенно точно знал. Такое уже случалось. В лучшем случае – мешать не будут. В худшем – станут сами суетиться, и скрывать важные сведения.
– Что можете сказать по данному происшествию, товарищ подполковник? Есть уже какие-то рабочие версии?
– Рабочая версия одна, майор: напились водки, переругались, передрались, как положено, уснули с сигаретами. Вот и вся версия. – Он, не мигая, смотрел на закопченную печную трубу. – Тут две сестры проживали. Вели очень неправильный образ жизни. Пили, гуляли, нигде не работали, водили сомнительные знакомства.
– Их тела были обнаружены? Уже опознаны?
То, что подполковник не являлся свояком Стаса Воеводина, Родионов понял мгновенно – у того была стопроцентная уверенность, что дом подожгли. Александру тут же захотелось с ним встретиться и переговорить. Узнать бы еще его фамилию.
– Сколько вообще было обнаружено погибших?
– Трое, – неприятным, скрипучим голосом отозвался подполковник. – Две женщины и один мужчина.
– Они опознаны?
– Интересно кем? – со злостью фыркнул Звягинцев. – Родственников у сестер не было. Друзей сомнительных ходили толпы. Никого они с ними не знакомили, и вообще… Тела сильно обгорели. Идентификация сомнительна.
Родионов озадаченно почесал макушку. А ему другое по телефону наболтали! Да и горело, со слов Стаса, слабо.
– Мне бы хотелось взглянуть на отчеты, товарищ подполковник. Ну и на тела, соответственно. Что-то еще подозрительное было найдено?
– Что вы имеете в виду, майор? – Звягинцев как заговоренный смотрел на печную трубу. – Не было ли обнаружено в подвале подпольной лаборатории по производству наркотиков? Сразу скажу – нет. Подвал пуст, даже солений и варений нет. Пили они. Не до того им было. Дом выгорел почти полностью, поэтому обнаружить что-то подозрительное очень сложно. Но экспертам еще предстоит работа на неделю, а то и больше. Желаете, своих пришлите. Документов при себе ни у кого обнаружено не было. Поэтому повторюсь: идентифицировать погибших будет сложно. Что еще, что еще… Да, пожалуй, все. Все остальное прочтете в отчете, майор. Ну… Осматривайтесь тут. Ищите, чего мы не нашли.
Последние слова Звягинцев произнес, уже стоя к нему спиной, и Саше отчего-то показалось, что тот ехидно ухмыляется. Выяснять он не стал, пошел искать исчезнувшего Лешу Ирхина и нашел у соседней изгороди: чуть подгоревшей, местами поломанной. Леша стоял на коленях, положив на землю картонку, и раздвигал сухой бурьян.
– Что там? Еще труп? – невесело пошутил майор, подходя ближе.
– Никак нет, Сашок. Трупа нет, зато смею предположить, у нас может появиться свидетель.
– Ну да, ну да. Прямо из ямы? Чудишь, Леша, не по-детски.
– Саша, тут сто процентов кто-то был. Минувшей ночью!
– Откуда такая уверенность?
Он поводил языком во рту – сухо, скверно, полез за очередной жвачкой и посмел помечтать о стакане пива: ледяного, пенного, с лопающимися пузырьками, шибающими в нос.
– Вот смотри… – Леша правой рукой указал на противоположный край ямы. – Там бурьян и здесь, рос он себе благополучно уже приличное время. Но… Кто-то сегодня ночью вот этот край потревожил. Что-то вырвано с корнем, что-то примято. А вот здесь, на самом краю, смотри, Саша, следы какие…
Родионов нехотя присел рядом с ним на корточках, посмотрел и неожиданно насторожился.
– Следы от женских каблуков? – усомнился он. – На краю ямы?
– Шпильки! Следы от женских шпилек, майор! И не только на краю ямы. Вот, смотри… – Леша опасно свесился вниз и ткнул пальцем куда-то на самое дно траншеи. – Там шпильки в земле утопали и там. Тут топтались, а тут полезли наверх. Видишь? Видишь? И вот здесь отчетливо – узкий носок женского сапога, или туфли, или ботинка. Неважно! Если экспертам повозиться, может, и волокна какие-нибудь отыщутся, Сашок. Когда она сначала сползла туда, а потом назад выбиралась, наверняка одеждой цеплялась. Как считаешь?
Он пожал плечами, достал телефон и начал вызванивать экспертов.
– Пока огороди тут все.
– Кто-то прятался в этой яме, Сашок. Точно прятался! – Голос Леши вибрировал от волнения. – И точно сегодня ночью, потому что дождей до этого две недели не было.
Если кто-то и прятался, то зачем? От кого? Он сильно сомневался, что обитатели сгоревшего дома разгуливали по поселку на тонких шпильках.
– У нас свидетель, Сашок! У нас точно будет свидетель!
Карие глаза Леши горели азартом. Руки тряслись, когда он разматывал ленту, огораживая траншею с поломанным бурьяном.
– Эксперты выехали? – спросил он, завершив ограждение.
– Едут.
Родионов задумчиво рассматривал края ямы. Кто мог здесь стоять? Зачем?
– А что, если это наш поджигатель, Леша? Пряталась в бурьяне, пока народ гулял, а потом…
– Нет, Родионов, нет же! Все не так! Вот смотри. – И он снова опустился коленями на картонку. – Тут она стояла сначала, топталась, потому что каблуки в земле вязли. Потом неожиданно сползла в яму. Если бы спрыгнула, след бы был другой. А тут явно пузом проехалась. Потом лезла обратно. Она точно что-то увидела и испугалась.
Или ждала, когда все угомонятся, а потом…
Хотя следа от канистры нет, запаха бензина или керосина не ощущается. Да и сложно представить, чтобы дама на высоких шпильках с канистрой разгуливала. Но они ее никогда не найдут. Никогда. Дождь и пожар уничтожили все, что можно было уничтожить. Этот поселок не Москва, тут видеокамер нет. Даже по периметру забора ни одной не видно. Эту функцию спустя рукава выполнял старый мужик. Кстати, пора уже его навестить.
– Ты жди экспертов, Леша. К яме никого не допускай, особенно местных оперов. А я дойду до сторожа. Есть у меня к нему несколько вопросов. Особенных, Леша…
Глава 4
Он ненавидел ночные дежурства с тех самых пор, когда на порог сельского фельдшерского пункта подбросили умирающую девочку. Ребенку было полтора месяца от роду, может, чуть больше. Он был слабеньким и задыхался от легочной и сердечной недостаточности. У него совершенно не было шансов на спасение – так потом сказали ему патологоанатом и следователь. Ребенок был обречен. Но в тот момент, когда он – врач общей практики Устинов Гавриил Николаевич – обнаружил крохотное тельце на ледяных ступеньках крыльца, то об этом не знал и даже не догадывался. Он кинулся спасать обреченного на смерть ребенка – девочку – и провел все мыслимые и немыслимые для фельдшерского сельского пункта действия. Он бился за эту жизнь, даже когда приехавшие из города врачи сказали ему, что все бесполезно.
Ребенок – девочка – умер. Ее некому было хоронить. Она была ничейным подкидышем. Устинов взялся за это сам. Он не мог предположить, насколько это тяжело. Похоронить крохотную полуторамесячную девочку оказалось гораздо сложнее, чем биться за ее жизнь.
Если бы он имел тягу к алкоголю, то точно бы запил. Но он не любил напиваться. Пришлось ему в одиночестве давиться слезами и обещать себе, что такого никогда больше не повторится. То есть, если снова на ступеньках фельдшерского пункта окажется подкидыш, он не станет терять драгоценное время, обзванивать коллег и полицию, а срочно примет меры. Он имеет теперь достаточный опыт, чтобы не начать паниковать и с ходу определить, безнадежен пациент или нет. Сначала помощь, а потом звонки по инструкции. Сначала помощь…
Но Бог его миловал. Прошло двадцать с лишним лет, а ничего подобного больше не случалось. Но ночные дежурства Устинов по-прежнему ненавидел и вздрагивал от каждого шороха в ночи. Пожилая медсестра Татьяна Ивановна охала и качала головой:
– И на кой вам тут, доктор, сидеть ночами? Спали бы дома в своей кровати. Кому потребуетесь, знают, где вас найти. Великая нужда – на больничной кушетке ночевать…
У доктора на этот счет имелись аргументированные возражения.
Во-первых, больничная кушетка отличалась от его домашней кровати только размерами и жесткостью: и там и там он спал в одиночестве. И, спрашивается, какая разница, на каком из этих лож ему уснуть? Существенной разницы не было.
Во-вторых, не все могли знать, в каком доме проживает врач общей практики Устинов Гавриил Николаевич, и не все смогли бы его найти. А если это крохотный ребенок? Как, скажите, он станет его искать? Он просто погибнет от переохлаждения или от неоказания своевременной помощи.
Он искренне надеялся, что такого больше никогда не повторится, но каждую ночь продолжал вздрагивать от странных звуков, доносящихся с улицы. И поэтому ненавидел ночные дежурства.
Старенький телевизор, служивший верой и правдой еще его предшественнику, приятным голосом красивой ведущей предложил посмотреть очередную серию странной мелодрамы, которая Устинову страшно не нравилась, но он ночь за ночью продолжал ее смотреть. Не потому, что больше смотреть было нечего: старенький телевизор отлично транслировал еще двадцать каналов. Но он настырно смотрел не нравившийся ему сериал – ему просто интересно было узнать, как далеко может зайти человеческая глупость.
Все в этом фильме вели себя неправильно, нелогично. Их обманывали, открыто, не стесняясь, а они продолжали верить. У них воровали почти на глазах, а они продолжали доверять. Все друг с другом переспали, неаккуратно меняясь партнерами. Почти на глазах у всех! И никто не разводился, все продолжали завтракать и ужинать за семейным столом. «Какое-то социальное извращение, – считал Устинов, серия за серией просматривая сериал. – Неужели все именно так сейчас в большом мире, который он покинул двадцать с лишним лет назад, поселившись в маленьком поселке?»
Единственной, кто вызывал у него хоть какое-то сочувствие, была главная героиня. Она пыталась бороться, открывать глаза людям на правду, хватать за руку воров и мздоимцев. Но делала это так неумело и неубедительно, что Устинов гораздо чаще на нее раздражался, нежели сочувствовал. И часто восклицал, сидя в новеньком офисном кресле перед телевизором:
– Одно слово – бабы! Что с них взять!..
Кресло ему очень нравилось. Это был подарок благодарного пациента, которого Устинову пришлось оперировать прямо здесь – в фельдшерском пункте. Операция пустяковая. Операционная у них была оборудована по последнему требованию министерства, за что Устинов его неоднократно мысленно благодарил. Опыта Гавриилу Николаевичу не занимать, и все прошло успешно. По-другому и быть не могло, но дядя так расчувствовался, что трижды пытался всунуть Устинову конверт с деньгами. Тот категорически отказался. Ему честно заработанные тратить было некуда, а тут такой бонус!
– Ну, а что я тогда могу для вас сделать? – расстроился дядька.
– Купите что-нибудь для медпункта, буду признателен…
И дядя купил ему это кресло, сестринский пункт обставил и комнату отдыха преобразил. Но Устинов туда почти не ходил и новенький телевизор не смотрел. Ему старенький нравился в его кабинете и кресло тоже. Он в нем, легонько покачиваясь, нет-нет да и задремлет.
Сегодня дремота сморила Устинова сразу, как сериал закончился. Он прикрыл глаза, мысленно прошелся еще раз по медпункту. Входная дверь заперта. Пожарный выход он тоже проверил. Все форточки на ночь он закрывает лично, и сегодняшний вечер не стал исключением. Самое время вздремнуть, пока ему так удобно, что двигаться не хочется.
Он прикрыл глаза и сразу провалился в дремоту с легким сновидением. Это был даже не сон, а мягкий шлейф из воспоминаний дня.
Капли дождя ранним утром за окном, сочно шлепающие по опавшим яблоневым листьям. Гудение газового котла, снабжающего его уютный дом приятным теплом. Чистенький коридор медицинского пункта, который он ежедневно обходил, пытаясь обнаружить непорядок. Его никогда не обнаруживалось, все было хорошо. День за днем. День за днем…
Устинов резко дернулся. Его будто ударили! Часто дыша, он сел ровно в мягком покачивающемся кресле, прислушался. Что могло проникнуть в его дремоту – постороннее, грубое, жуткое? Ему показалось? Хоть бы уж показалось!
Он медленно встал, натянул больничные тапочки на босые ступни и сделал неуверенный шаг к окну.
То, что его разбудило, находилось именно там – за окном, он был в этом уверен. И, протягивая руку к белоснежным тканым жалюзи, почти не сомневался, что именно там увидит.
Гавриил Николаевич выглянул в окно и остолбенел. Нет, не так. Он вдруг почувствовал, что пол медленно закачался и поплыл у него из-под ног, ему пришлось вцепиться в подоконник, чтобы не упасть. Но землетрясения не было, даже тротуар и проезжая часть не пошли глубокими трещинами. Припаркованная на противоположной стороне машина никуда не провалилась, и дома напротив медпункта стояли как обычно. Все было в порядке. У всех, кроме него!
Потому что на крыльце фельдшерского пункта, не так давно отремонтированного и оснащенного по всем современным требованиям, лежало тело. Это была женщина. Устинов отлично рассмотрел с того места, где он стоял и держался за подоконник, что это молодая женщина. Бледное лицо, темные волосы.
Его охватил такой ужас, что на какое-то мгновение он ослеп. А мысли, тут же завладевшие его мозгом, показались бредом.
Это проклятие! Временное проклятие! Словно та маленькая девочка выросла и вернулась, чтобы снова умереть на его руках! Но она не могла вернуться, он сам хоронил ее. И эта женщина…
Устинов зажмурился, тяжело задышал и резко распахнул глаза. Женщина с крыльца медпункта никуда не делась, она лежала, широко раскинув руки в стороны. Кто-то заботливо укрыл ее старым одеялом – он даже рассмотрел клочья ваты, вылезающие из прорех. Старое одеяло, очень старое. Рваное. Откуда здесь это старое, рваное одеяло? И откуда под ним взялась женщина?
– Черт бы все побрал на этом свете! – простонал Устинов.
Он оттолкнулся от подоконника и пошел на выход. По пути глянул на часы: половина второго. Надо же, он проспал почти час! Нелюбимый навязчивый сериал заканчивался в половине первого. А сейчас…
Как он мог пропустить тот момент, когда женщину притащили и уложили на порог? Как?! Это не крохотное тельце полуторамесячной девочки, а взрослая женщина. Тяжелая. Кто и как? Кто и как?
Устинов загремел металлическим засовом, отпер и распахнул дверь. Прежде чем шагнуть к женщине, он огляделся. Все по-прежнему: тротуар, проезжая часть, машина, дома напротив. Все привычное, ничего лишнего, кроме тела молодой женщины, над которым он тут же склонился.
Под одеялом и мешковатой одеждой, явно с чужого плеча, обнаружились ранения в правом боку и много крови. Тело женщины было холодным, даже ледяным. Может, она умерла, и все его клятвы не имеют смысла? Позвонить в полицию и вызвать наряд. Подписать протокол, грустным взглядом проводить машину, увозящую тело на экспертизу, и забыть, забыть скорее о происшествии. И перестать уже ходить на эти поганые ночные дежурства, никому не нужные, приносящие одни только проблемы.
Он приложил пальцы к шее.
Она была жива! Очень слабый пульс, но он бился под подушечками его пальцев. В ней была жизнь. Она угасала, покидала ее тело, но все еще в ней теплилась.
– Твою же мать, а! – простонал Устинов, подхватывая женщину на руки и внося ее в медпункт. – За что мне все это, кто скажет?! Вот за что…
Он втащил женщину в здание, толкнул дверь ногой и побежал в операционную. Вернее, ему только казалось, что он бежит. Торопился он мысленно, а на самом деле еле передвигался – женщина была достаточно тяжелой. Только уложив ее спустя несколько минут на стол, он понял, как вымотался. Каких-то десять метров, а он весь взмок. И дышать нечем, и тело трясется.
– Возьми себя в руки, Устинов, – противным скрипучим голосом приказал он. – Возьми себя в руки и сними с нее одежду. Диагностируй состояние, мать твою! А потом впадай в истерику. Может, не все так плохо… Может, не все так плохо, Гаврюша…
Это было чудом, не иначе! Острое тонкое лезвие трижды вошло в ее тело, не задев при этом ни одного жизненно важного органа. Ее точно благословили небеса, или кто-то на земле за нее исступленно молился. Как иначе объяснить, что лезвие прошло в сантиметре от правой почки, чуть ниже печени, не задело при третьем ударе желчный пузырь? Мягкие ткани пострадали при незначительной кровопотере. Ей было, конечно же, очень больно, она лишилась сознания, и это было как раз неплохо, даже хорошо. Но она точно родилась в рубашке.
Через час все было закончено. Он зашил раны, проверил еще раз пульс и давление. Аппараты фиксировали норму. Устинов выключил свет в операционной, собрал все ее вещи и вышел в коридор.
Одежда старая, размер явно не ее. Обуви нет, ноги босы, но не похоже, чтобы она долго бродила по грязной земле. Он обшарил все ее карманы – ничего: ни документов, ни клочка бумаги, ни даже чека магазинного. Кто она и откуда, оставалось только догадываться. Он взял в руки старое одеяло, повертел его так и сяк – ну, одеяло как одеяло. Старое, ветхое, без единой бирки.
