– Оля, еще раз простите. Знаете, может, на Новый год удастся посотрудничать? У нас под Новый год хорошие бюджеты на корпоратив, а тут начало года, совсем не разогнались, и этот юбилей, он совсем некстати…
Что это? Он оправдывается, что не может заплатить сотню? Он бы рад, да нету? То есть… Стой-стой, я правильно поняла: блондин не считает, что я стою меньше, он просто сокрушается, что у него нет столько, сколько я хочу? Шарман!
– Конечно, Костя. У вас есть мой номер телефона. Я всегда на связи и буду рада поработать для вас на Новый год!
Мы тепло прощаемся. Шутим, что первое «свидание» прошло успешно, но второе не раньше декабря.
– Кость, а можно… Я напишу про эту встречу? Не называя ни вас, ни компанию. Имя изменю, внешность… Просто она для меня очень важная.
– Мы первые нищеброды, кто не смог вас потянуть? – расстроился Костя.
– Да нет, – прыскаю я. – По другим причинам…
– Вообще не вопрос, Оль. Пишите, конечно. Я помню, что вы блогер. Можно при одном условии: напишите, что я был блондином. Всю жизнь мечтал быть блондином! И ссылку потом пришлите, где почитать.
– Хорошо, – смеюсь я. – Еще пожелания по внешности будут?
– Очки! Такие стильные, в черной оправе. Хотя нет, очки не надо. А то подумают, что дедок.
– Очки вычеркиваем…
Итак, выводы. Есть плюсы: я сделала это! Сказала «сто». Вышла из зоны комфорта. Не больно. Новый розовый комбез для дочери. Минусы: результата нет. Пока.
P.S. Данный текст согласован с блондином Костей. Который не Костя и не блондин. Он над текстом хохотал. Чего и вам желаю.
P.P.S. На Новый год я провела для компании Константина бомбический корпоратив. Если вы понимаете, о чем я.
Границы
Однажды мама вошла в комнату без стука, взяла мою сумку и стала в ней рыться.
– Мам, что ты делаешь?
– Я видела у тебя аспирин. Голова раскалывается.
– Мам, у меня есть аспирин, но можно же попросить…
– Да я вижу, что ты занята, вот и не отвлекаю.
Мне 15 лет, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личных границ не существует.
Однажды мы с Мишей – тогда еще парнем, а не мужем – пошли в гости. Сели за стол так, что оказались в самом углу, и чтобы выйти, пришлось бы поднимать всех других гостей. В процессе праздника выяснилось, что я забыла в сумке телефон, он зазвонил, и Миша полез через весь стол искать мою сумку, а потом обратно.
– Да зачем ты сумку тащишь, просто достань телефон, – удивляюсь я его недогадливости.
– Как это – залезть в чужую сумку? – недоуменно спросил он.
– Почему чужую? Я тебе что, чужая?
Он ошарашенно смотрел на меня. Его взгляд говорил сам за себя: нет, ты не чужая, но лазить по не своим вещам – неприемлемо.
Мне 20, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личные границы все-таки существуют.
Я приехала в школу-интернат. По карте – я тут впервые. Привезла бытовую химию и одежду, которую передали волонтеры. В данном случае я просто водитель. Из интерната вышли дети. Многие сразу меня обняли, ластились ко мне. Невозможно не обнять в ответ. Мне было приятно и неловко. Как можно обниматься с незнакомыми? А вдруг я плохая тетя? А вдруг я причиню зло?
Дети легко вошли в мое личное пространство, не подозревая о его наличии. Им никто не рассказал, что это неправильно. Так же легко они пустят и в свое личное пространство. И это даже не доверчивость, это дефицит любви и тактильной ласки, помноженный на неинформированность. Там, во взрослой жизни, этот дефицит может быть для них смертельно опасен.
ЛИЧНЫЕ ГРАНИЦЫ – ЭТО ГРАНИЦЫ ДОВЕРИЯ.
Мне 25, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: мы сами устанавливаем свои личные границы.
Ко мне приехала подруга. Очень важный откровенный разговор. Мы, понизив голоса, говорим о сокровенном. В комнате играют дети: мой четырехлетний сын Данила и ее пятилетний Вова.
В кухню, где мы сидим, врывается Вова и начинает что-то увлеченно рассказывать маме. Подруга тут же отвлекается на него и изображает интерес: ее ребенок рассказывает про город роботов.
– Так о чем мы говорили? – спрашивает подруга спустя пять минут, когда выбегает ее сын.
– Я потеряла нить, – честно говорю я.
– И я…
И вот опять спустя время напряженный, важный разговор. В кухню влетает мой Даня.
– Мама, мама, мы там построили…
– Сынок, мы пока с тетей Машей разговариваем. Сейчас мы закончим, я обязательно подойду и посмотрю, что вы там построили, ладно? А пока я занята, – говорю я сыну и продолжаю, обращаясь к Маше: – Прости, и дальше что?
Мне 30 лет, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: чем раньше наши дети узнают о существовании личных границ, тем проще им будет это принять.
Личные границы – это границы доверия. Вы сами себе их устанавливаете, а ваши дети берут с вас пример. Эти границы могут меняться с течением времени: могут крепнуть, а могут проседать. Но они должны быть, и ваши дети должны о них знать.
Мой сын сейчас в комнате пишет первое в жизни признание в симпатии девочке. Она болеет, и он попросил купить ей цветы, чтобы отнести записку вместе с цветами в качестве лучей поддержки.
– Тебе помочь написать, Дась? – спрашиваю я.
– Нет. Я сам.
И вот пишет. Уже спрашивал, как пишется слово «нравишься» и «выздоровеешь», и сокрушался, что оба слова он написал без мягкого знака. Готово: витамин любви и участия в формате А4 детским почерком.
На улице ужасная погода. Я собираюсь по делам, по пути куплю и закину цветы и записку девочке, которой она адресована.
– Только не смотри, мам, не читай, – волнуется сын.
– Не буду, Дась. Можешь на меня рассчитывать.
– Это секрет.
– Сынок, я уважаю твое право на секрет и не стану читать твое признание. Это и правда очень личное.
– Да, очень личное.
Муж видит, как сын волнуется.
– Ладно, Дась, собирайся. Пойдем, и сам все подаришь, сам выберешь цветы. Это будет правильно, по-мужски. Когда нас, влюбленных мужиков, погода останавливала! Заодно погуляем.
– О, отлично. Тогда и сестру возьмите. Кто ж на свидание без кузнеца ходит? – шучу я.
Сыну важно, что взрослые уважают его границы, и это отличный урок. Для взрослых – урок уважения к чужим границам, для ребенка – урок осознания их наличия.
Осталось выучить, как пишется слово «нравишься», и можно считать себя совсем взрослым.
Мне 36, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: с сегодняшнего дня станем стучаться, когда входим в комнату к сыну. Ему уже восемь.
Свой собственный
Ребенок впервые видит себя в зеркале маминых глаз. Это самое первое и самое важное знакомство с собой. Если мама смотрит на сына с восхищением, то сын зеркалит это восхищение, перерабатывает его в хорошую самооценку и вырастает в убеждении, что он самый лучший.
Сашина мама так и делала – смотрела с восхищением. Любовалась. Умилялась. Восторгалась успехами.
Рядом лежала медкарта с историей болезни. На обложке стояла Сашина фамилия и был указан диагноз «ДЦП». Но это была какая-то отдельная история, не про Сашу. У Саши все хорошо. Мама забыла сказать ему, что он инвалид. И он вырос здоровым и счастливым. И ни минуты не считал себя человеком с ограниченными возможностями.
Все ограничения придуманы людьми. Они в голове. А у Саши их нет. Поэтому он живет ярко и вдохновенно. Любит маму, катается на велосипеде, успешно работает, делает карьеру, встречается с друзьями, увлекается фотографией, много путешествует. Саша любит учиться, у него два высших образования, и он страшно любознателен.
Саша все время забывает, что он инвалид, а люди вокруг – нет. Не забывают. Смотрят с жалостью и сочувствием. Саше смешно. Зачем его жалеть? У него все хорошо.
МАМА ЗАБЫЛА СКАЗАТЬ САШЕ, ЧТО ОН ИНВАЛИД, И ОН СЕБЯ ИМ НЕ СЧИТАЛ.
– Аккуратнее! – оберегают Сашу окружающие люди, щедро нахлобучивая на него свою заботу. – Люди с вашим диагнозом не могут кататься на велосипеде!
– Да? – удивляется Саша, садится на велосипед и уезжает от чужого ненужного сочувствия.
Только он в своей жизни решает, что он может, а что не может. Саша увлеченно фотографирует жизнь. Ездит по родному Магадану – и фотографирует. Замечает.
Однажды он шел по городу и вдруг понял, что Магадан он уже заметил. Все привычное, знакомое. Как прочитанная книга. Нет интриги. Нечего замечать.
Саша пришел домой, собрал чемодан и за неделю переехал в Калининград. Ни к кому. К самому себе. Опять забыл, что у него розовая справка об инвалидности. И что люди с его диагнозом не могут менять города. Какая глупость. Только Саша в своей жизни решает, что он может, а что не может. Никакой диагноз не отберет у Саши жажду жизни.
Саша сменил Охотское море на Балтийское. В Калининграде воздух чистый, дышится легко. И столько всего интересного. Саша стал обживаться на новом месте. Один. Стал осторожно покорять город. Искать друзей. И нашел. Живет теперь припеваючи.
Вокруг Саши много людей. Саша с удивлением замечает, что многие из них любят и лелеют свои диагнозы. Например, соседка. Большую часть времени она лежит на диване и говорит, что у нее вегетососудистая дистония. Саша за ней ухаживает, помогает чинить кран и ходит за продуктами. Она, непричесанная, полная, лежит в грязной комнате и смотрит телевизор. Или болтает по телефону. Так проходит все ее свободное время. Саша подозревает, что второе название этой загадочной болезни – лень. Соседка просто упаковывает в объемный диагноз свое отсутствие смысла жизни. Саше удивительно замечать такое.
Люди садятся в свою болезнь, как в поезд, и заточают себя в капсуле купе. Закрывают за собой дверь и страдают. За дверью остается жизнь. А в купе разлита болезнь. Люди живут в болезни и не выходят на станциях. Не хотят выходить.
А Сашин поезд ездит везде. Даже там, где нет рельсов. Саша пробовал строить отношения с разными девушками, в том числе и с инвалидами. Но в этом случае девушка приглашала его в свое купе болезни. В нем было тесно и скучно. Нельзя ездить на велике и нечего замечать. Вся жизнь заточена под болезнь. Саша скучал, звал девушку в свой поезд. Говорил: поехали, я покажу тебе весь мир. Ты не бойся только. Со мной – не страшно.
Саша показывал свои фотографии. Рассказывал, как, не умея плавать, погружался с аквалангом. Как покорял горы. Как встречал рассветы в красивейших местах планеты. Девушка пугалась и выгоняла Сашу из своего купе. Говорила: я так не смогу.
– Сможешь! – спорил Саша. – Надо только преодолеть свой страх!
Но она не хотела преодолевать страх. Ей нравилось замечать свою болезнь, заслоняться ею от жизни и от отсутствия жизненных результатов. Саша вздыхал и выходил из чужого купе. Он пробовал встречаться и с обычными женщинами. С ними было проще и перспективней, потому что они были легче на подъем.
Например, Лида. Саша почти влюбился, звал с собой. Спланировал совместное будущее, предложил Лиде пожениться. И тут Лида сказала свое крамольное: «А как же мне тебя со своими знакомить? Ты ж калека».
Саша рассказывает мне этот эпизод, пожимая плечами. А я думаю: ну вот и кто после этого калека? Как по мне, так Лида искалечена своими стереотипами гораздо сильнее. Единственный момент, когда выгодно быть инвалидом, это грозящее увольнение. Саша – хороший работник. Вдумчивый, ответственный, заинтересованный в результате. Но есть проблема: рабочий день с 9 до 18. Саша, пока идет на работу, замечает. Вот птица на набережной. Ходит по парапету важно, как начальник по кабинету. Скорее-скорее, запечатлеть. А вот котенок играет с травинкой. Смешной, и хвост трубой. Отличный кадр. А вот женщина сосредоточенно везет коляску с щекастым карапузом. Саша фотографирует и мечтает, что это как будто его жена везет их сына в садик.
ТОЛЬКО САША В СВОЕЙ ЖИЗНИ РЕШАЕТ, ЧТО ОН МОЖЕТ, А ЧТО НЕ МОЖЕТ.
В итоге Саша приходит на работу с опозданием, но зато в фотоаппарате – целая коллекция сокровищ.
С точки зрения трудового законодательства Саша плохой сотрудник. Опаздывающий. Начальник недоволен. Хмурит брови. Правильно недоволен. Правомерно.
Но с другой стороны, Саша же не проспал. Он просто… замечал. Смотри, начальник. Вот женщина с ребенком. У меня скоро будет такая. Вот котенок, видишь? Хвост трубой. А вот птица важная. Важная, как ты, начальник…
Начальник смотрит. Вздыхает. И говорит, пряча улыбку: «Саша, иди, работай…» Если бы Саша встретил сам себя, он бы, конечно, тоже заметил нарушенную координацию движений и небеглую речь. Но это сначала. А потом он бы заметил живые глаза, любознательность, жадность до новых впечатлений, жажду жизни, брызжущую через край энергию, потрясающую улыбку, море обаяния и выбрал бы замечать главное.
Однажды я придумала проект про мечты. Нужно было писать мне письма о своих не сбывшихся по разным причинам мечтах, и о самых вкусных я рассказывала бы своим читателям, и мы бы их исполняли, как говорится, всем миром.
Люди писали разное. Просили айфоны, вставить зубы, новое платье. Многие просили помочь со сбором денег на лекарство. Были те, кто мечтал о чем-то милом, например о партнере по танцам (в группе, где занимались одни женщины) или о том, чтобы ребенку, мечтающему о лошадях, разрешили помогать в конюшне на добровольных началах.
ПРАВИЛА ПРИДУМАНЫ ЛЮДЬМИ, А ЗНАЧИТ, ОНИ НЕСОВЕРШЕННЫ.
Саша написал мне о своей мечте. Но написал не как остальные. Я сразу заметила его письмо, потому что вместо «хочу жену» он написал «хочу о ком-то заботиться». Хочу прибивать полки, чинить диван и вкручивать лампочки. Для кого-то! Хочу, чтобы какая-то девушка говорила подруге, с которой заболталась по телефону: «Ну, я пошла, а то скоро мой придет».
У Саши простая и милая мечта – он хочет быть «чьим-то». А пока Саша – свой собственный.
В русском языке есть притяжательные местоимения, они указывают на принадлежность предмета и отвечают на вопрос: «Чей?»
Вот Саша мечтал найти ответ на этот вопрос. Чей ты, Саша? Понятно, что мамин, но в сорок лет хочется быть чьим-то еще.
