Несмотря на присущий мне синдром самозванца, обесценивающий любой мой результат, я стала допускать мысль, что мой успех не случаен. Слово «писатель», произнесенное в мой адрес, больше не царапало меня своей незаслуженностью.
Я стала думать о себе именно в этом ключе. Это моя новая сфера, и я в ней успешно развиваюсь.
Я придумала себе новую мечту и написала об этом в блог: хочу, чтобы мои произведения вошли в школьную программу и чтобы в учебнике литературы был опубликован мой рассказ с фотографией, где я красиво смотрю вдаль, и глаза такие загадочные, с поволокой, и прическа такая солидная. А двоечник и хулиган Васечка пусть бы пририсовал мне усы во все лицо.
Вот была бы умора!
ЧИТАТЕЛИ ГОВОРИЛИ МНЕ СПАСИБО, ВЕДЬ В ЭТОТ МОМЕНТ ЖИЗНИ ИМ БЫЛА НУЖНА ИМЕННО Я.
Я часто говорила об этой мечте, и она больше не казалась мне несбыточной. А потом к этому посту в блоге оставила публичный комментарий одна читательница. Не дословно, но она написала следующее: «Ольга, я учитель русского языка и литературы с большим стажем и с удовольствием читаю Ваши посты. Не обижайтесь, но блогер все-таки не писатель. Вы в силу своего темперамента и потенциала стремитесь занять много позиций в этой жизни и объять необъятное. Не стоит. Чтобы быть писателем, необходимо глубоко изучить основы писательского труда. Писательство – это занятие, требующее профессиональной подготовки, которой у вас нет, и всем это очевидно».
Я часто слышу критику в свой адрес и привыкла думать о ней в конструктивном ключе. А тут мысли этой учительницы совпали с моими страхами, подсветили мою неуверенность в себе, усилили мои сомнения. Они были как ушат холодной воды.
А ведь правда! Я не училась на писателя, просто книжки клепаю, какой же я писатель? Не писатель, а самозванец. Сейчас как вбежит литературная полиция, отдел имени Булгакова, да как приложит меня об пол с моим самомнением.
Я стала мысленно оправдываться перед той учительницей и вдруг поймала себя на чем-то очень созвучном, просто дежавю. А! Точно! Я как раз примерно то же самое продумывала в процессе написания книги про материнство.
Если ты родила ребенка, ты мать? А если ты родила и отдала? Тоже мать? Как понять, какая ты мать? Настоящая или так, самозванка? Какие внятные результаты, кроме детей, можно записать в копилку экспертности? После какой книги и с какими тиражами человек может называть себя писателем? После скольких детей и с какими их результатами человек может называть себя хорошим родителем?
Может, это какое-то внутреннее чувство? Вроде призвания.
Призвание – это то, что ты готов делать бесплатно, что ты делаешь, когда тебе плохо, чтобы стало хорошо. За что тебе чаще всего говорят спасибо. Мне каждый день говорят спасибо мои читатели. Это люди, которые купили мои книги и не пожалели об этом.
Они видели, что я не Тургенев и не Тютчев, но в этот момент жизни им нужна была именно я, они прочли, прониклись и захотели еще.
Мне часто говорят спасибо мои дети. За кашу. За шарф. За игрушки. За то, что я рядом, играю с ними в догонялки. Я чувствую, что материнство – мое призвание. И творчество – тоже. Я написала ответ той учительнице.
«Спасибо за мнение, Елена. Оно вполне созвучно моим мыслям. Вы считаете, что я много на себя взяла. В принципе вы пришли подрезать мне крылья. Каждый сверчок знай свой шесток. Блогер не может считаться писателем. Вы во многом правы, но времена меняются. Вам кажется, что люди, жившие в эпоху Толстого, плавно перекочевали в современность. И вы как бы защищаете их от моего недотворчества. С вашей позиции учителя это очень недальновидно. Вы же не могли не заметить, как изменились дети. Им не все понятно и интересно на уроках, потому что их вынужденно пичкают непонятной их возрасту классикой, и они читают без удовольствия. И это, к сожалению, факт, с которым придется считаться.
Детям жить предстоит во времена, в которых живет не Тютчев, а Савельева. И им, пытливым умам, нужны ответы на современные вопросы.
Сейчас нет дворян, нет цирюлен. Сейчас есть манагеры и барбершопы.
Мы с Тютчевым и Толстым – не конкуренты, у нас разные целевые аудитории. Ваши нынешние ученики – моя целевая аудитория. Поэтому учителям нужно не игнорировать блогеров, а дружить с нами и читать нас. Мы же для вас как мостик к современным детям. Вы не хотели меня обидеть. И я не хочу обидеть вас, но все же напишу. Рада, что я не ваша ученица. Потому что для меня учитель – это человек, который учит новому и поддерживает в любом начинании, даже если ему очевидно, что человек ошибается. Никому нельзя обрубать крылья. Человек должен пробовать все, что ему кажется правильным. Я вот не люблю печь. Если я вдруг заделаюсь кондитером, никто не купит мои торты, и я быстро уйду из этой сферы. А за мои книги люди голосуют, их покупают, читают, за них благодарят.
Сейчас за читателя нужно бороться. Аудитория искушенная. Она пресыщена информацией, причем бесплатной, доступной: на, бери, читай. И вот эта аудитория – ваши ученики. Бесполезно заставлять их делать то, что им неинтересно. Они не виноваты. Но и учителя не виноваты, что больше не так авторитетны для учеников. Раньше учитель был человек – кладезь знаний. А теперь в кармане у каждого ребенка смартфон, и этот смартфон знает многократно больше, чем учитель.
Новые времена требуют новых классиков. Я не претендую, я констатирую. И это абсолютно нормально. Поэтому я уверена, что скоро мы встретимся на страницах ваших учебников. Во всяком случае, я об этом мечтаю».
Писатель – это тот, кого читают. Ты писатель не тогда, когда считаешь себя писателем, а когда писателем считают тебя другие.
Ты хорошая мама не потому, что считаешь себя хорошей мамой, а потому что так считают твои дети. Аллилуйя.
Кстати, именно поэтому вы держите в руках эту книгу.
Творог
Моя мама все решения принимала за меня. И не замечала этого.
Помню, мы шли с ней по рынку, по продуктовым рядам, выбирали молочные продукты. Мне тогда было лет 15.
Я – выше мамы на полголовы.
– Ты творог будешь? – спросила мама.
– Не-е-ет, – сморщилась я.
– Завесьте нам два кило, – сказала мама продавцу.
Я помню, как поймала в себе удивление: зачем ты спрашивала, если все равно купила?
– Я же сказала: не хочу творог, – нахмурилась я.
– Ты любишь творог, – пояснила мама.
– Да? – удивилась я. – А, ну тогда ладно.
– Да и полезный он. Там кальций.
Дома я ела творог, политый вареньем. И не знала, вкусно мне или нет. Но мама сказала, что я люблю творог. Значит, люблю.
Я не знала, как понять, что я действительно люблю и чего на самом деле хочу.
Я была не знакома сама с собой, потому что смотрела на себя глазами мамы и думала маминой головой. Любой грядущий поступок проходил фейсконтроль «Что скажет мама».
Если маме понравится – делай, если нет – отмена миссии.
Первые наши конфликты с мамой случились тогда, когда я вдруг взяла и – о боже! – настояла на своем мнении.
Причем в какой-то сущей ерунде. Типа этого творога. Просто взяла и сказала твердо: «Нет. Нет, мама, я не люблю творог!»
Мама опешила. Это плохой поступок, почти бунт. Он не прошел фейсконтроль. Мама заплакала и купила валокордин. Легла лицом к стене, накрылась одеялом.
– Когда я умру, – сказала мама, – оплачивай коммунальные платежи и подшивай квитки об оплате в зеленую папку.
Мне стало так плохо и так стыдно, что я бросилась к маме, отчаянно рыдая и умоляя ее не умирать. Ради меня.
Иметь свое собственное мнение, оказывается, очень накладно, сложно и больно. А иногда это настоящее преступление против родной матери. А кто мне дороже: мнение или мама? Конечно, мама. Ну так и о чем мы говорим?..
Маме мешало мое инакомыслие. Даже не инакомыслие, а просто «мыслие», не в унисон ее представлениям.
РАЗ МАМА СКАЗАЛА, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТВОРОГ, ЗНАЧИТ, Я ЕГО ЛЮБЛЮ.
Она зацеплялась за мое мнение, как за ржавый крюк. Натыкалась на него. Занозилась. Сердилась. Я быстро сдавала позиции, почуяв характерный запах валокордина.
– Я тебе только добра желаю, я жизнь прожила и лучше знаю, как надо…
«Как надо жить ТВОЮ жизнь», – мысленно заканчивала я мамино предложение.
В то время я впервые допустила мысль, что мама не Бог, а вполне себе земная женщина, которая может ошибаться.
А вдруг я не люблю творог?
Но мама говорит: люблю.
И как это вообще понять?
Шли годы. Я аккуратно знакомилась с собой, училась слушать оттенки своих чувств.
С мамой мы жили в холодной войне двух любящих сердец. Мама устраивала террор любовью, ложилась умирать после каждой стычки, включала атомный игнор, выжигающий доверие и любовь, а я отстреливалась пубертатными истериками, захлебывалась разочарованиями взрослой жизни, застегивала свою жизнь на все пуговицы: что там внутри, мама, тебя не касается.
Потом я встретила своего будущего мужа. Мне было 18 лет.
– Это не твое, – сказала мама. – Посмотри на себя и на него.
Я посмотрела. Осталась довольна. Очень даже…
– Ты его не любишь, – пояснила мама.
– Я творог не люблю, – вдруг поняла я. – А его – люблю.
– Чушь какая, вся жизнь у тебя впереди. Встретишь еще дипломата, красивого, умного… Он подарит тебе жизнь, которой ты достойна.
Мама мечтала о дипломате для меня, как о панацее от тяжелой российской действительности. Мама удивительно хорошо разбиралась в дипломатах, хотя сама тридцать лет жила с человеком, который первые десять лет был, по ее определению, неудачником, а последние двадцать – алкоголиком.
То, что я не дождалась дипломата, а ушла к «этому… замкадышу», мама расценила как предательство. Предательство ее мечты. Она вкладывала в дочь, как в инвестпроект, который принесет дивиденды в виде скорой эмиграции в богатую и успешную страну, где жить хорошо, чисто и весело. И априори нет алкоголиков и неудачников. Мама планировала схватиться за хвост самолета, летящего в эту сказочную страну, и улететь с дочерью. Чтобы помогать дочери думать. Точнее, чтобы думать за нее.
А тут такое. Вместо дипломата – студентик.
Вместо самолета – маршрутка до Балашихи.
Ужас. Кошмар.
Мама легла на диван. Отвернулась к стене. В комнате запахло корвалолом. Это такой же валокордин, только еще более ядреный.
– Когда я умру… – сказала мама.
– …Я буду подшивать квитки в зеленую папку, я помню, – сказала я и ушла в комнату собираться. Через три часа у меня знакомство с родителями будущего мужа. Очень волнительно.
– Ты уходишь? – мама пришла за мной в комнату.
– Ухожу!
– Куда?
– В Балашиху.
– А-а-а! – закричала мама. – Это все он, твой новый хахаль. Это он науськал тебя бросить умирающую мать и уйти на блядки.
Я молчала. А что тут скажешь?
– Ты никуда не пойдешь! – Мама распласталась в проеме двери, раскинула руки звездой.
– Ты ж умирать собиралась, – вежливо напомнила я.
– А-а-а, дрянь неблагодарная. Всю жизнь на тебя положила, всю душу вложила, а ты… А ты… В Балашиху….
Мама, вероятно, думала, что в иерархии кругов ада Балашиха идет сразу за чистилищем и преисподней (и в этом она почти не ошиблась), но это мне было уже неважно: у меня было свое мнение на этот счет, и я этим гордилась.
Я приехала на встречу, страшно волнуясь. Очень боялась не понравиться. На лбу – ну очень кстати! – вскочил ужасный прыщ, а моя обычная речь в стрессе превращалась в косноязычие.
– Не бойся ничего, – сказал будущий муж, видя мой очевидный мандраж. – У меня мировые родители, они поддержат любой мой выбор.
– В смысле любой? – не поверила я. – А если у меня две ходки, тату в виде дьявола, пирсинг во всех возможных губах и три неудачных брака за спиной?
– Тогда мне самому не очень понятно, почему я выбрал тебя, – засмеялся мой будущий муж. – А родители поддержат…
То есть даже если я худшая из женщин, фейс-контроль смотрин я все равно пройду?
Мне захотелось скорее познакомиться с этими уникальными родителями и понять: это такая высшая степень мудрости или крайняя форма пофигизма?
Родителям я понравилась, приняли они меня очень тепло, но я не могла записать эту лояльность на счет своей «идеальности»: меня потом все годы брака всегда бодрила мысль, что если что, мое место займет любая другая девушка, и ей так же будут улыбаться и подливать чай в гостевую чашку, потому что «поддержат решение сына».
Я проникла в семью. Прижилась. Жила, а сама «ходила» на разведку.
– Миш, а тебе не страшно было с шестнадцати лет самому принимать решения? – пытливо выспрашивала я. У меня никак не укладывалось в голове, что в тот момент, когда я не могла выбрать, люблю или не люблю я творог, мой будущий муж сам выбирал себе вуз и образ жизни.
– Еще как страшно!
– И? Как ты справлялся?
– Шел за советом к родителям.
– А они?
– А они «поддержат меня в любом моем решении».
– А если ты налажаешь? Ну, совершишь ошибку? Тоже поддержат?
