– Что происходит? – спросила Гас.
– Ничего, – в один голос ответили дети.
Эмили смотрела, как Слизняк ходит вокруг, подбирая с пола контейнеры от кетчупа и вытирая лужи от пролитой колы. Словно почувствовав на себе ее взгляд, он поднял на нее глаза, и она тотчас же уставилась на свой гамбургер.
Вдруг Крис наклонился к ней и снова что-то зашептал, горячо дыша ей в ухо.
– Решительное действие, – сказал он.
Решительное действие – это поступок, сильно возвышающий тебя в глазах другого человека. Не то чтобы они вели счет, но если бы вели, то это действие вывело бы Эм в лидеры. Она подумала, что, наверное, таким образом Крис хочет отплатить ей за вчерашний поцелуй.
Последнее решительное действие придумала Эмили. Крису пришлось тогда выставить из окна автобуса на обозрение всей улице свой голый зад.
Эмили кивнула.
– Иди пописай, – прошептал Крис. – В мужской туалет.
Эмили улыбнулась. Это был в целом нормальный поступок. Выставлять из окна голый зад гораздо хуже. Если там кто-нибудь будет, она скажет, что ошиблась, и выйдет. Крис так и не узнает, была ли она на самом деле в туалете. Сначала она оглянулась по сторонам – нет ли поблизости Слизняка, – потому что не хотела столкнуться с ним. Но его не было видно в обеденном зале. Вероятно, он приступил к смене по изготовлению бургеров. Когда она встала из-за стола, на нее взглянули Джеймс и Гас.
– Мне нужно в туалет, – объяснила она.
Гас вытерла рот салфеткой.
– Я тебя провожу, – сказала она.
– Нет! – воскликнула Эм. – То есть я могу сама.
– Мелани отпускает тебя одну? – с сомнением спросила Гас.
Эмили посмотрела ей в глаза и кивнула. Гас повернулась к Джеймсу, но тот пожал плечами:
– Это Бейнбридж. Что тут может случиться?
Гас смотрела, как Эмили пробирается через лабиринт столов и стульев к туалетам в задней части «Макдоналдса», потом переключила внимание на Кейт, которая размазывала по столу кетчуп.
Мужской туалет был слева, женский – справа. Эмили оглянулась на Криса – смотрит ли он – и вошла внутрь.
Меньше чем через пять минут она проскользнула на сиденье рядом с Крисом.
– Хорошая работа, – прикоснувшись к ее руке, сказал он.
– Пустяки, – пробормотала Эмили.
– Да ну? – прошептал он. – Тогда почему ты дрожишь?
– Да ерунда, – пожав плечами и не глядя на него, ответила она.
Она не спеша съела гамбургер, вкуса которого уже не чувствовала, и постепенно убедила себя, что сказала ему правду.
Сейчас
Ноябрь 1997 года
С. Барретт Дилейни провела бо?льшую часть своей взрослой жизни, пытаясь исправить тот факт, что она юрист по имени Сью[3 - Сью (Sue) в переводе с английского означает «предъявлять иск, подавать в суд».]. Уже много лет она не пользовалась своим именем для подписи, но каким-то образом это слово всегда вылезало. Какой-нибудь шутник из кадровой службы решил повеселиться, компания кредитных карт запросила ее имя из свидетельства о рождении, кто-то увидел ее выпускной школьный альбом. На протяжении многих месяцев ей приходилось убеждать себя, что она стала прокурором, а не адвокатом защиты из любви к справедливости, а не из-за неуверенности в себе.
Она взглянула на настенные часы, поняла, что опаздывает, и заспешила по коридору в кафетерий. За угловым столиком уже сидела Энн-Мари Марроне с двумя пластиковыми стаканчиками. Детектив подняла глаза, когда Барретт проскользнула на стул напротив.
– Твой кофе почти остыл.
Лучшим в Энн-Мари было то, что она знала С. Барретт Дилейни еще в те времена, когда С. Барретт Дилейни звали Сью, и все же Энн-Мари никогда ее так не называла. Они вместе посещали католический колледж в Конкорде. Энн-Мари пошла работать в правоохранительные органы, Барри удовольствовалась юриспруденцией.
– Итак, – сказала Барри, одновременно снимая крышку со стаканчика с кофе и открывая папку с полицейскими рапортами, отчетом о результатах аутопсии Эмили Голд и записями Энн-Мари о Крисе Харте. – Это все?
– Пока все, – ответила Энн-Мари, отхлебнув кофе. – Думаю, ты получила дело.
– У нас всегда есть дело, – пробурчала Барри, углубляясь в изучение улик. – Вопрос в том, хорошее ли это дело? – Прочтя несколько первых строк отчета о результатах аутопсии, она подалась вперед, теребя пальцами золотой крестик, висящий у нее на шее. – Расскажи то, что знаешь, – попросила она.
– После звука выстрела вызвали полицию. Полицейские обнаружили девушку без признаков жизни и парня в состоянии шока с сильным кровотечением из раны на голове.
– Где было оружие?
– На карусели, где они сидели. Был найден алкоголь, бутылка «Канадиан клаба». Была выпущена одна пуля, другая оставалась в револьвере. Баллистическая экспертиза показала, что пуля выпущена из этого оружия. У нас пока нет отпечатков. – Она вытерла губы салфеткой. – Когда я опрашивала парня…
– Перед этим, – вмешалась Барри, – ты, конечно, зачитала ему его права…
– Ну, фактически… – Энн-Мари скривилась. – Не слово в слово. Но мне надо было попасть туда, Барри. Парня только что привезли из отделения скорой помощи, и его родители совершенно не хотели меня видеть.
– Продолжай, – попросила Барри, дослушала рассказ Энн-Мари до конца, потом взяла оставшиеся в папке страницы и, просмотрев их, наконец пробормотала: – Хорошо. Вот что я думаю. – Она взглянула на подругу. – Чтобы выдвинуть обвинение в убийстве первой степени, необходимо выявить преднамеренность и умысел. Был ли это преднамеренный поступок? Да. В противном случае он не стал бы брать из дома оружие. Человек не держит при себе антикварный кольт как запасную связку ключей. Подумал ли он хотя бы на минуту об убийстве девушки? Очевидно – поскольку взял из дома оружие за несколько часов до этого. Был ли это умышленный поступок? Предполагая, что все это время его намерением было убийство девушки, тогда да – он выполнил свой план.
Энн-Мари сжала губы:
– Его алиби состоит в том, что это было двойное самоубийство, которое сорвалось, потому что он не успел выстрелить.
– Ну, это доказывает его сообразительность и способность думать на ходу. Прекрасное объяснение. Просто он забыл о результатах судебно-медицинской экспертизы.
– Что ты думаешь об обвинении в сексуальном насилии?
Барри пролистала записи детектива:
– Сомневаюсь. Во-первых, она беременна, значит они занимались сексом раньше. А если они уже занимались сексом, то будет трудно выдвинуть обвинение в изнасиловании. Мы можем все же использовать улики в виде признаков борьбы. – Она подняла взгляд. – Мне надо, чтобы ты снова его допросила.
– Десять против одного, что у него будет адвокат.
– Попробуй разузнать что-нибудь еще, – настаивала Барри. – Если он не станет говорить, расспроси родных и соседей. Не хочу действовать сгоряча. Нам надо узнать, понимал ли он, что девушка беременна. Нам надо знать предысторию отношений между детьми. Были ли у них случаи жестокого обращения друг с другом? И еще необходимо выяснить, была ли у Эмили Голд склонность к суициду.
Энн-Мари, делая пометки в своем блокноте, подняла глаза:
– Что ты собираешься делать, пока я буду надрываться на работе?
Барри улыбнулась:
– Вынесу это на Большое жюри.
В тот момент, когда Мелани открыла дверь, Гас просунула в дверь руку с банкой черных оливок без косточек.
– Я не успела позавтракать, – сказала она, но Мелани попыталась захлопнуть дверь.
Гас, полная решимости, протиснула плечо в узкое пространство, потом влезла целиком и оказалась на кухне напротив Мелани.
– Прошу тебя, – тихо произнесла Гас. – Я знаю, тебе больно. Мне тоже. И меня убивает то, что мы не можем горевать вместе.
Мелани крепко обхватила себя руками, и Гас подумала, что подруга может раздавить себя.
– Мне нечего тебе сказать, – натянуто произнесла Мелани.
– Господи, Мел, мне так жаль! – У Гас глаза блестели от слез. – Ужасно жаль, что это случилось, и я очень тебе сочувствую. Прости, что я не знаю, что сказать и как помочь.
– Самое лучшее для тебя – уйти.
– Мел, – протягивая к ней руку, взмолилась Гас.
Мелани буквально передернуло.
– Не трогай меня, – сказала она дрожащим голосом.
Гас в изумлении отпрянула:
– Я… Прости. Я приду завтра.
– Я не хочу, чтобы ты приходила завтра. Не хочу, чтобы ты вообще приходила. – Мелани глубоко вздохнула. – Твой сын убил мою дочь, – произнесла она, отчеканивая каждое слово.
Гас почувствовала, как что-то обожгло ее под ребрами и жар быстро распространился дальше.
– Крис сказал тебе и полицейским тоже, что они собирались покончить жизнь самоубийством. Ладно, допустим, я не знала, что они… ну, ты понимаешь. Но раз Крис говорит, я ему верю.
– Еще бы! – заявила Мелани.
Гас прищурилась:
– Послушай, ведь Крис после всего не в лучшем виде. Ему наложили семьдесят швов, и он провел три дня в психиатрическом отделении. Он рассказал полиции о случившемся, когда еще был в шоке. Какой смысл ему было врать?
Мелани открыто рассмеялась:
– Ты слышишь себя, Гас? Какой смысл ему было врать?
– Просто ты не хочешь поверить, что твоя дочь могла задумать самоубийство, а ты об этом ничего не знала, – возразила Гас. – Хотя у вас с ней были прекрасные отношения.
Мелани покачала головой:
– В противоположность тебе? Ты в состоянии примириться с ролью матери склонного к суициду подростка, но не примиришься с ролью матери убийцы.
С языка у Гас готовы были сорваться возмущенные реплики, обжигающие гортань. Не сомневаясь в том, что этот гнев спалит ее заживо, Гас оттолкнула Мелани и выскочила за дверь. Гас бежала домой, жадно вдыхая холодный воздух и пытаясь не думать о том, что Мелани воспримет ее побег как поражение.
– Я чувствую себя по-дурацки, – сказал Крис.
Его посадили в маленькое кресло на колесах, и колени едва не упирались ему в подбородок, но только в таком виде Крису позволили покинуть больницу. Отныне дважды в неделю он должен будет появляться в больнице в этом дурацком приспособлении для инвалидов с бумажкой, на которой напечатана фамилия его психиатра.
– Такие здесь порядки, – объяснила мать, как будто ему было до этого дело, и вошла в лифт вместе с санитаром, толкавшим кресло. – К тому же через пять минут мы выйдем из больницы.
– Пять минут – это слишком долго, – пробурчал Крис, и мама положила ладонь ему на голову:
– По-моему, тебе уже лучше.
Мать заговорила о том, что у них будет на обед и кто звонил, спрашивая о нем, и думает ли он, что в этом году снег выпадет перед Днем благодарения. Стиснув зубы, Крис старался ее не слушать. Ему хотелось бы сказать вот что: «Не надо пытаться делать вид, будто ничего не случилось. Потому что случилось и нельзя вернуться к тому, что было раньше».
Вместо этого он взглянул на нее, когда она дотронулась да его лица, и выдавил из себя улыбку.
Она обхватила его за талию, и санитар ссадил его с коляски в вестибюле.
– Спасибо, – поблагодарила Гас санитара и вместе с Крисом пошла к раздвижным стеклянным дверям.
Снаружи был чудесный воздух. Он вливался в его легкие мощной свежей струей.
– Пойду за машиной, – сказала мать, а Крис прислонился к кирпичной стене больницы.
Вдали, за шоссе, он увидел плавные очертания гор и на минуту закрыл глаза, припоминая их.
Услышав свое имя, он вздрогнул. Перед ним стояла детектив Марроне, загораживая этот красивый вид.
– Крис! – повторила она. – Ты не против прийти в полицейский участок?
Криса не арестовывали, но его родители все равно были против.
– Я лишь собираюсь рассказать ей правду, – уверял их Крис, но его мать была на грани обморока, а отец помчался искать адвоката, который встретил бы их в участке.
Детектив Марроне указала, что в семнадцать лет Крис может сам распоряжаться своим юридическим представительством и должен доверять ей. Вслед за ней он прошел по узкому коридору в небольшую комнату для переговоров, где на столе стоял магнитофон.
