Михаил Христофорович считался кудесником бюджетной стратегии, да в общем и был им. Это единственный из министров-реформаторов, не утративший своего значения и при Александре III – наоборот, в восьмидесятые годы он даже возглавил Комитет министров.
В описаниях современников Рейтерн выглядит идеальным технократом, человеком-машиной, жившим только интересами дела.
Обычный день министра выглядел так. В восемь он вставал, в любую непогоду час гулял вдоль Невы, потом принимал посетителей, потом до пяти разбирал дела в кабинете, потом обязательно тратил один час на обретение новых знаний, с шести до восьми отдыхал и затем до полуночи опять работал.
Никакой личной жизни у Рейтерна не было, детей он не имел. Пожалованный ему царем графский титул потом достался племяннику.
Самая яркая звезда последнего периода царствования – граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов (1824–1888), из армянских дворян.
Он занимал различные военные и административные должности и всюду проявлял себя наилучшим образом.
Начальствуя на Кавказе над Терской областью, где была жива память о временах Шамиля, сумел наладить там мирную, упорядоченную жизнь.
Во время войны с турками командовал корпусом и взял сильную крепость Карс.
В 1879 году успешно справился с эпидемией чумы на Нижней Волге, причем особенно поразил государя экономией отпущенных средств: из выделенных ему четырех миллионов потратил менее десятой части.
Поставленный управлять Харьковской губернией, где накануне от руки террориста пал губернатор князь Д. Кропоткин (двоюродный брат революционера), навел там порядок, не прибегая к репрессиям. Даже народовольцы, развернувшие широкий террор против представителей власти, сочли Лорис-Меликова человеком приличным и не включили его в список генерал-губернаторов, подлежащих умерщвлению.
Михаил Тариэлович Лорис-Меликов. П. Брож
За Михаилом Тариэловичем закрепилась репутация администратора, умеющего сочетать силу с гибкостью, и государю пришло в голову, что такой человек может осуществить нечто подобное и во всероссийском масштабе.
В феврале 1880 года после ужасного взрыва в Зимнем дворце Лорис-Меликов был наделен очень широкими, почти диктаторскими полномочиями. Графиня Александра Толстая, хорошо знавшая государя, в своих мемуарах так объясняет это неожиданное для многих выдвижение: «Смею думать, что столь стремительно снискал он милость у своего повелителя благодаря чисто психологической причине, независимой от его индивидуальных качеств. Поглощенный личными заботами, не имеющими никакого отношения к делам страны, государь неизбежно должен был ощущать себя счастливым, переложив на кого-нибудь основную тяжесть своего бремени».
Бремени Лорис-Меликов не боялся и сразу взялся за работу, ловко сочетая жесткость в охоте на террористов с мягкостью в отношениях с так называемым передовым обществом, чтобы отделить его от экстремистов. «Лисий хвост – волчья пасть», – так отозвался о новом руководителе государственной политики близкий к народникам публицист Н. Михайловский.
Эту свою двухприродность Лорис-Меликов наглядно продемонстрировал в истории с покушением, случившимся сразу после назначения «диктатора».
Революционеры передумали миловать опасного слугу режима, и 20 февраля 1880 года около собственного дома в графа стрелял некий молодой человек. Лорис-Меликов проявил военную решительность: сцепился с террористом и отделался тремя дырками в шинели, а потом спокойно заметил, что пули его не берут.
В ночь перед казнью революционера к Лорис-Меликову явился крайне возбужденный писатель Всеволод Гаршин – чтобы упросить великого человека о милосердии к стрелявшему. «В вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) – и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виноватых и невиноватых», – говорилось в страстном прошении. Поскольку Гаршин был человек известный, Лорис его принял. Правда, сначала бдительная охрана на всякий случай раздела ночного визитера донага и даже проверила, нет ли у него яда под ногтями. Министр побеседовал с идеалистом, успокоил его, пообещал подумать – а назавтра преступника, разумеется, повесили.
За короткий срок Лорис-Меликову удалось в значительной степени переломить настроение либерального общества, и оно начало склоняться в сторону диалога с властью, вдруг заговорившей иным языком. Пошли толки о конституции. У графа действительно были идеи в этом направлении, но взрыв первого марта стал концом относительно «мягкой» эпохи и стартом другой, предельно суровой.
Описание александровской «команды» будет неполным, если обойти вниманием нескольких деятелей, не причастных к реформам либо даже враждебных им.
Скажем, во внешней политике России никаких революционных перемен не произошло, это был всё тот же имперский курс, только приспособившийся к новым условиям, когда страна уже не могла претендовать на мировое первенство. Почти все время (с 1856 года) этим направлением руководил князь Александр Михайлович Горчаков (1798–1883), царскосельский однокашник Пушкина, который писал про него:
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – Фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной.
Все тот же ты для чести и друзей.
Но поэт ошибался. Фортуна долго не благоволила князю. При Николае, во времена всесильного канцлера Нессельроде, Горчакову особенного хода не давали. Он достиг высших степеней лишь при новом царствовании, уже очень немолодым человеком.
Александр Михайлович Горчаков. А. Мюнстер
Горчакову досталось тяжелое наследие унизительного Парижского договора, преодоление последствий которого князь Александр Михайлович считал своей главной задачей.
Это был человек осторожный, расчетливый и очень упрямый. Его сильный характер, личные симпатии и антипатии, собственное видение международного положения империи оказывали огромное, даже определяющее воздействие на внешнеполитический курс страны, а к добру это было или к худу, мы увидим в соответствующем разделе.
В «реакционном лобби», приобретшем большое влияние на государя во второй половине царствования, самое видное место занимал граф Петр Андреевич Шувалов (1827–1889).
Первоначально всего лишь столичный обер-полицмейстер, он оказался на вершине власти после выстрела Каракозова (1866), когда возглавил обе тогдашние «спецслужбы»: и Третье отделение, и Корпус жандармов. Играя на страхе Александра перед террористами, да еще всячески раздувая опасность, Шувалов добился огромной власти. Он продвигал близких ему людей на министерские посты, в результате чего правящий режим сильно поправел, а кроме того сменилось больше половины губернаторов. Недоброжелатели окрестили этого временщика «вице-императором». Поэт Тютчев в эпиграмме 1866 года писал:
Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой
Петр по прозвищу Четвертый,
Аракчеев же второй.
Партию Шувалова называли «аристократической», и она занимала последовательно охранительные позиции.
Петр Андреевич не был политическим конъюнктурщиком. Еще во время обсуждения крестьянской реформы он был решительным противником «эмансипации», а затем оппонировал и другим либеральным реформам, видя в них угрозу для государства. Надо сказать, что революционные эксцессы, пришедшие на смену первоначальной общественной эйфории, полностью подтверждали шуваловскую тревогу, и у концепции «твердой власти» было немало сторонников.
Петр Андреевич Шувалов. Фотография
Человек он был умный, способный генерировать идеи и претворять их в жизнь, но, по счастью для либеральной партии, недостаточно гибкий. В конце концов военному министру Дмитрию Милютину, главе «прогрессистской партии», удалось оттеснить Шувалова с лидирующих позиций. Объяснялось это тем, что к тому времени стратегические интересы империи – реванш за крымское поражение и балканский вопрос – вышли на первый план. Решить эти вопросы можно было только военным путем, и значимость военного ведомства, а стало быть, и его руководителя чрезвычайно возросла.
В 1874 году «вице-императора» отправили послом в Англию, на чем большая карьера Шувалова закончилась.
Другой видной фигурой консервативной «фракции» был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889).
Изначально он был «константиновцем», заведовал канцелярией Морского министерства. В отличие от Шувалова был сторонником освобождения крестьян, но в дальнейшем очень далеко отошел от «прогрессивных» позиций.
Граф Дмитрий Андреевич был убежденным приверженцем исконно русских устоев, которые, с его точки зрения, состояли в укреплении православия, твердом порядке и сохранении сословности как основы государства. Разрушение социальных перегородок он считал опасным, ибо оно порождает хаос в умах, а это ведет к хаосу и в обществе.
После общего поправения внутренней политики в 1866 году Толстого, который к тому времени являлся обер-прокурором Священного Синода, назначили еще и министром народного просвещения, то есть в его ведении оказались две части знаменитой уваровской триады: «православие» и «народность».
Дмитрий Андреевич Толстой. Фотография
Дмитрий Андреевич провел реформу среднего образования, которую многие сочли элитаристской. Она превратила университетское образование в сословную привилегию, поскольку поступать в университеты теперь могли лишь выпускники классических гимназий, куда выходцам из бедных слоев попасть было практически невозможно. Граф считал, что людям, которым по рождению предназначена скромная доля, излишняя ученость только во вред. С той же целью он мешал студентам поступать в иностранные университеты, где можно было набраться опасных идей. Тут, правда, имелся и позитивный аспект: министр сделал очень многое, чтобы хорошее образование можно было получить и на родине. Никогда еще в России не открывалось столько новых высших учебных заведений, лабораторий, образовательных курсов.
Поскольку репутации в России обычно создаются либеральными кругами, а они графа, разумеется, ненавидели, большинство исторических работ рисует этого деятеля черными красками. Например, согласно характеристике уже цитировавшегося либерала Б. Чичерина, граф Д. Толстой был человек, «ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе с тем доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях вызывают омерзение». «Явления свободы» Толстой безусловно не любил, но обвинение в алчности и угодничестве, кажется, несправедливо. Более спокойный либерал А.Ф. Кони, не разделяя взглядов Толстого, пишет о нем: «…Вообще это был человек незаурядный, человек с волей и образованием, человек, в известном смысле, честный; во всяком случае – это была крупная личность».
В самом конце царствования Александра II, когда в силу вошел более маневренный Лорис-Меликов, звезда Дмитрия Толстого вроде бы закатилась и он получил отставку с обеих министерских должностей. Но при Александре III, полном единомышленнике графа, Толстой опять будет востребован и обретет еще большее влияние, потому что возглавит министерство внутренних дел и политическую полицию. Мы увидим его в новой правительственной «команде», о которой будет рассказано в следующей части.
Тогда же мы поговорим и еще об одной крупной исторической фигуре, Константине Петровиче Победоносцеве (1827–1907). Он стал значительной персоной еще при Александре Николаевиче, так как воспитывал царских сыновей и в 1880 году сменил Толстого на посту синодского обер-прокурора, но по-настоящему развернулся только при Александре Александровиче, эпоху которого иногда называют «победоносцевской».
Таковы основные действующие лица царствования Александра Освободителя. Как мы видим, людей тусклых и заурядных среди них не было.
Накануне
Этим наречием, вслед за одноименным тургеневским романом, принято называть преддверие великой освободительной реформы, законодательно оформленной актом 19 февраля 1861 года. Ветер перемен задул на несколько лет раньше. А. Герцен, зорко следивший за российскими событиями и настроениями, первым уловил признаки оттепели – возможно, памятуя о давней встрече с юным цесаревичем, который поспособствовал облегчению участи ссыльного вольнодумца. Николая едва похоронили, а в лондонской «Полярной звезде» уже появилось открытое письмо знаменитого эмигранта, обращенное к новому царю. Там говорилось: «Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… нам есть что сказать миру и своим. Дайте землю крестьянам. Она и так им принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братий – эти страшные следы презрения к человеку». Герцен писал, что готов отказаться от борьбы, «ждать, стереться», если только царь всерьез возьмется за реформы. Крамольного публициста тайно, но широко читали на родине, так что обращение несомненно дошло до адресата. И, как мы увидим, царь советом воспользовался, но произошло это не сразу.
Главной заботой Александра Николаевича в это время была война, главной задачей – не допустить шатания и паники, которые могла вызвать внезапная смерть железного императора. Поэтому первые заявления наследника звенели металлом. Он провозгласил перед иностранными представителями, что вслед за отцом будет отстаивать принципы Священного Союза и продолжать войну. Следовать отцовским путем он сулился и во внутренней политике.
В самом деле, в разгар тяжелой войны реформ никто не проводит. В Крыму еще полгода грохотали пушки и лилась кровь. Наконец Севастополь пал, начались переговоры, завершившиеся тягостным для России миром. «Сегодня утром появилась официальная статья в «Journal de St. Petersbourg», подтверждающая наш позор, – записывает в своем дневнике Тютчева. – Я не могу повторить всего, что я слышала в течение дня. Мужчины плакали от стыда…»
Но нет худа без добра – теперь перемены стали насущной необходимостью, которую осознали и русское общество, и сам государь. В цитировавшемся выше манифесте от 19 марта 1856 года о заключении мира помимо неуклюжего оправдания его унизительных условий содержалось и окрылившее всех обещание новых времен для России: «Да утверждается и совершенствуется ея внутреннее благоустройство; правда и милость да царствует в судах ея; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности…»
Но общественного настроения и даже желания самодержца было недостаточно, чтобы приступить к преобразованиям. Во-первых, у царя было лишь общее представление о том, что дела в империи идут скверно, но как и что нужно делать, он не знал. Во-вторых, государственный аппарат, который только и мог осуществить перестройку, совершенно ее не желал, ибо им руководили старые николаевские функционеры.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64360732&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
