В подвале его встретил Асад, полностью готовый к работе: уже совершивший послеполуденную молитву, в куртке-ветровке и с кожаной папкой под мышкой.
– Мать убитых близнецов живет сейчас в Роскилле у старой подруги, – сообщил он. – Если поторопиться, туда можно доехать за полчаса. Но, кроме того, только что позвонили из Хорнбэка. Там неважные новости.
Карлу тотчас же представилось парализованное тело долговязого Харди, вытянувшегося на кровати – лицом к Эресунну, а там множество парусников, что вышли в море, торопясь использовать последние деньки перед закрытием сезона.
– Что там случилось? – с недобрым предчувствием спросил Карл.
Прошел уже месяц с тех пор, как он последний раз навещал старого товарища.
– Они сказали, что он очень часто плачет. Несмотря на таблетки и всякое такое, все равно плачет.
Садовый домик в конце Фасанвей ничем не выделялся среди остальных. Надпись на медной табличке гласила: «Арнольд и Иветта Ларсен», под ней на картонке печатными буквами значилось «Марта Йоргенсен».
На пороге их встретила хрупкая очаровательная старушка, при виде которой растроганный Карл невольно расплылся в улыбке.
– Да, Марта живет у меня. Она переехала сюда после смерти ее мужа. Должна вам сказать, сегодня она неважно себя чувствует, – шепотом предупредила старушка, когда он вошел в коридор. – Доктор говорит, что у нее сейчас обострение.
Из комнаты в прихожую доносился кашель. Больная сидела в кресле у окна, заставленного горшками с пожухлыми комнатными растениями. Перед ней стояла целая батарея пузырьков с лекарствами, и вошедших она встретила настороженным взглядом запавших глаз.
– Кто вы такие? – спросила она, дрожащей рукой стряхивая пепел с тонкой сигары.
Асад моментально сориентировался. Подойдя, он безошибочно нашел среди груды выцветших шерстяных пледов руку Марты, взяв ее в свою и произнес:
– Скажу только одно: то же самое было с моей матерью. Я понимаю, как вам нелегко.
Мать Карла на месте этой женщины сразу бы отдернула руку, но Марта Йоргенсен этого не сделала. «И откуда Асад это знает?» – подумал Карл, стараясь сообразить, какую роль в этом сценарии следует исполнять ему.
– До прихода сиделки мы как раз успеем выпить по чашечке чая, – с радушной улыбкой предложила Иветта.
Слушая объяснения Асада по поводу их визита, Марта всплакнула. Гости успели дождаться чая и откушать печенья, прежде чем она справилась с собой настолько, что смогла говорить.
– Мой муж был полицейским, – произнесла она наконец.
– Да, фру Йоргенсен. Это мы знаем, – впервые подал голос Карл.
– Я получила копии дела от одного из его бывших сослуживцев.
– Вот как? От Класа Томасена?
– Нет, не от него. – Женщина закашлялась и глубоко затянулась сигарой, чтобы подавить приступ. – Мне передал их другой. Его звали Арне, но его уже нет в живых. Он собрал все документы, получилась целая папка.
– Вы дадите нам ее посмотреть, фру Йоргенсен?
Она схватилась за голову почти прозрачной рукой. Губы ее дрожали.
– Нет, дать ее вам я не могу. У меня ее больше нет. – Женщина умолкла и закрыла глаза. Очевидно, ее мучила головная боль. – Я не помню, кто брал ее у меня в последний раз. Ее просматривали несколько человек.
– Это не она? – Карл показал светло-зеленую папку.
– Нет, та была больше. – Марта покачала головой. – Серая и гораздо толще этой. В одной руке не удержишь.
– Может быть, есть какие-то другие материалы? Что-нибудь, чем вы могли бы с нами поделиться?
– Иветта, как по-твоему, им можно сказать? – Она кинула взгляд на подругу.
– Не знаю, стоит ли. Думаешь, надо?
Больная перевела взгляд на двойной портрет, стоявший на подоконнике между кувшином с водой и статуэткой Франциска Ассизского:
– Иветта, взгляни на них! Ну кому они навредили? – В голубых, глубоко посаженных глазах проступили слезы. – Мои детки! Неужели мы даже этого не можем для них сделать?
Иветта поставила на стол коробочку шоколада.
– Наверное, можем, – сказала она со вздохом и направилась в угол.
Там громоздились свертки старой бумаги от рождественских подарков и других упаковочных материалов как напоминание о былых временах, когда во многом ощущалась постоянная нехватка. Оттуда Иветта вытащила коробку фирмы «Петер Хан».
– В последние десять лет мы с Мартой дополняли папку с документами следствия вырезками из газет. Ведь с тех пор, как умер мой муж, мы с ней остались одни и больше у нас никого не было.
Асад взял у нее коробку и поднял крышку.
– Здесь есть несколько газетных вырезок о нападениях, по поводу которых так ничего и не было выяснено. А также вырезки о фазанобойцах.
– Фазанобойцах? – удивился Карл.
– Ну да! А как еще назвать таких людей?
Иветта порылась в коробке и вытащила на свет образчик, иллюстрирующий эти слова. Действительно, слово «фазанобойцы» к ним вполне подходило. На большой фотографии из еженедельника все они красовались вместе: парочка представителей королевского окружения, разношерстные буржуазные типчики, а также Ульрик Дюббёль-Йенсен, Дитлев Прам и Торстен Флорин. В победоносных позах: у каждого зажато под мышкой ружье, переломленным стволом книзу, нога выставлена вперед, а на земле рядами разложены убитые фазаны и куропатки.
– Ого! – сказал Асад.
Что еще можно было к этому добавить!
Они заметили, что Марта Йоргенсен зашевелилась, но не догадывались, во что это может вылиться.
– Я этого не потерплю! – неожиданно воскликнула она. – Чтоб им всем сгинуть! Они убили моих детей и мужа. Будь они прокляты!
Она попыталась подняться, но не удержалась на ногах и повалилась головой вперед; сильно стукнулась лбом о край стола, однако словно не заметила ушиба.
– Смерть им! Пускай они тоже умрут! – прохрипела она, не поднимая головы от стола, и взмахнула руками, разбрасывая чашки.
– Тише, Марта! – стала успокаивать ее Иветта, пытаясь усадить задыхающуюся подругу обратно в кресло.
Когда больная наконец успокоилась, отдышалась и опять принялась за свою сигару, Иветта увела посетителей в соседнюю комнату, столовую. Она попросила извинения за поведение своей подруги и объяснила, что в этом виновата опухоль мозга, которая так увеличилась, что теперь уже невозможно предсказать реакцию Марты на то или иное событие. Раньше, мол, она такой не была.
Гостям и не требовалось никаких извинений.
– Однажды приходил какой-то мужчина. Он сказал Марте, что хорошо знал Лисбет. – Иветта приподняла вылезшие брови. – Это покойная дочь Марты, а мальчика звали Сёрен. Вы ведь и сами знаете? – Асад и Карл кивнули. – Может быть, папку взял тогда этот друг Лисбет. Он пообещал Марте, что вернется и принесет папку. – Иветта бросила на обоих такой печальный взгляд, что им сразу захотелось обнять ее за плечи и утешить. – Наверное, придет, когда уже будет поздно.
– А как его звали, этого человека? – спросил Асад.
– К сожалению, не знаю. Меня не было дома, когда он приходил, а Марта все забывает.
– Вы не знаете, может быть, он был полицейским? – спросил Карл.
– Мне так не кажется, но точно сказать не могу.
– А почему он вот это не забрал? – Асад указал на коробку с надписью «Петер Хан», которую держал под мышкой.
– Но это же просто бумажки, которые Марта зачем-то вздумала собирать. Кстати, уже после того, как тот человек признался в убийствах. Я помогала ей собирать вырезки, раз ей так нравилось. Вероятно, тот, кто приходил, посчитал их не важными. Да так оно и есть на самом деле.
Напоследок они спросили у Иветты о ключе от летнего домика и о том времени, когда произошло убийство. Но об этом Иветта сказала только, что с тех пор, во-первых, прошло уже двадцать лет, да к тому же и вспоминать о таком событии не очень-то приятно, так что она постаралась поскорее все это забыть.
Затем пришла сиделка, и они распрощались.
На прикроватном столике у Харди стояла фотография его сына – единственная вещь, напоминавшая, что у этого неподвижного тела с резиновой трубкой для отвода мочи и сальными, свалявшимися волосами когда-то в жизни было не только то, что могли ему дать аппарат искусственного дыхания, постоянно работающий телевизор и хлопочущая сиделка.
– Долго же ты сюда собирался, – произнес больной, устремив взгляд на воображаемую точку, находящуюся на высоте примерно в тысячу метров над хорнбэкской клиникой спинномозговых травм. С этой высоты открывается настолько широкий обзор, что если однажды рухнуть оттуда всей своей тяжестью, то можно больше не проснуться.
Карл попробовал найти подходящую отговорку, но бросил эти попытки. Вместо ответа он взял фотографию в рамочке и сказал:
– Я слышал, Мадс поступает в университет.
– И от кого же ты это слышал? Мою жену, что ли, трахаешь? – ответил Харди, даже не сморгнув.
– Харди, что ты несешь? Я знаю, потому что… Ну, не помню, в полицейском управлении кто-то говорил.
– А куда подевался твой маленький сириец? Никак его вышвырнули назад в песчаные барханы?
Карл хорошо знал Харди. Все это была светская болтовня.
– Ну ладно! Коли теперь уж я тут, скажи, что у тебя на уме. Впредь я буду приходить почаще, – пообещал Карл. – У меня был отпуск, ты же понимаешь.
– Видишь на столике ножницы?
– Вижу.
– Они всегда там лежат. Сестры режут ими бинты и клейкую ленту, которой прикрепляются мои зонды и иглы. С виду они вроде бы острые, как тебе кажется?
Карл посмотрел на ножницы:
– Да, довольно острые.
– Не мог бы ты взять их и воткнуть мне в шейную артерию? Я был бы очень тебе благодарен! – На лице Харди промелькнула усмешка. – В одном плече у меня вроде бы что-то дрожит. Кажется, это под самой плечевой мышцей.
Карл наморщил лоб. Значит, Харди показалось, будто там что-то дрожит. Бедняга! Хорошо бы, если так!
– Почесать тебе там?
Карл отвернул угол одеяла и подумал, надо ли спустить пониже рукав или почесать через ткань.
– Черт возьми, бестолковая ты башка! Не слышишь, что ли, что я сказал? Там дрожит. Ты что-нибудь видишь?
Карл сдвинул рубашку. В прежние времена Харди всегда следил за тем, чтобы выглядеть привлекательным, ухоженным и загорелым. Сейчас его кожа, сквозь которую проступали голубые жилки, была белой, как творог.
Карл прикоснулся к его руке выше локтя. Там не осталось ни одного мускула, на ощупь рука напоминала хорошо отбитый кусок мяса. Никакого дрожания он не почувствовал.
– Я ощущаю твое прикосновение очень слабо, в одной крошечной точке. Возьми ножницы и потыкай в разных местах. Не слишком быстро, и я скажу тебе, где почувствую.
Бедный Харди, парализованный от шеи и до ступней! Немножко чувствительности в одном плече, и все. А прочее – игра воображения отчаявшегося человека.
Однако Карл потыкал ножницами, как велел Харди. Систематически прошелся от середины плеча вверх по всей окружности. Когда он добрался сзади почти до самой подмышки, Харди взволнованно задышал:
– Карл, вот здесь. Достань шариковую ручку и пометь это место точкой.
Карл и это выполнил. Как не сделать, если друг просит!
– Повтори все еще раз. Попробуй меня обмануть, а я скажу тебе, когда ты попадешь в отметину. Я буду лежать с закрытыми глазами.
Когда Карл дошел до сделанной отметины, Харди не то хохотнул, не то застонал.
– Тут! – воскликнул он.
Карл не поверил; его пробрал озноб.
– Сиделке об этом ни слова! – предупредил Харди.
– Но почему? – Карл нахмурился. – Ведь это же просто чудо! Хоть какая-то надежда! Может, им это как-то пригодится, они будут знать, на что ориентироваться.
– Я поработаю над тем, чтобы увеличить это поле. Хочу вернуть хотя бы одну руку, понимаешь? – Тут Харди впервые за все время взглянул на прежнего сослуживца. – А для чего я воспользуюсь этой рукой, уже никого не касается. Ясно?
Карл кивнул. Он согласился бы с чем угодно, лишь бы поддержать дух Харди и отвлечь от мысли о том, чтобы кто-нибудь взял ножницы и воткнул ему в шею.
Под вопросом было только одно: появилась ли эта чувствительная точка возле плеча только недавно, или она и всегда там была? Но об этом стоит помолчать: в положении Харди даже ложная надежда лучше, чем ничего.
Карл поправил ему рубашку и закрыл одеялом до подбородка, а потом спросил:
– К тебе по-прежнему ходит та женщина-психолог?
Перед его мысленным взором предстало обольстительное тело Моны Ибсен – как бальзам на душу.
– Да.
– И о чем же вы разговариваете? – спросил Карл, надеясь, что в этих разговорах мелькает его имя.
